Ниал Фергюсон - Империя: чем современный мир обязан Британии Страница 32

Люди теперь одеты в британскую мануфактуру и, появляясь в Божьем доме, имеют очень представительный вид. Дети, которые прежде бегали голыми и имели самый отвратительный вид, теперь прилично одеты… Вместо нескольких жалких хижин, напоминающих свинарники, у нас теперь есть ухоженная деревня. Долина, в которой она лежит, и которая до последнего времени была невозделанной, ныне утопает в садах.

Другими словами, здесь происходило не только обращение в христианство. Это была настоящая англизация.

Тридцать первого июля 1841 года эта идиллия была нарушена человеком, которому суждено было произвести переворот в миссионерском движении и навсегда изменить отношения Англии и Африки.

Викторианский супермен

Дэвид Ливингстон — сын портного, занявшегося чайной торговлей, — родился в 1813 году в Блантайре, городе текстильщиков, в шотландском Ланаркшире. Он начал работать на фабрике, будучи всего десяти лет от роду. Ливингстон был удивительным самоучкой. Несмотря на то, что он работал двенадцать с половиной часов в день, шесть дней в неделю, он изучал латынь и основы древнегреческого языка, читая буквально за ткацким станком. В шотландце Ливингстоне соединились два великих интеллектуальных течения начала XIX века: благоговение перед наукой, присущее эпохе Просвещения, и чувство долга, характерное для обновленного кальвинизма. Первое влекло его к изучению медицины, второе побуждало отдавать себя работе в Лондонском миссионерском обществе. Ливингстон самостоятельно оплатил свою учебу в колледже Андерсона в Глазго, а в 1838 году изъявил желание стать миссионером. Два года спустя, в ноябре 1840 года, он стал лиценциатом Королевского факультета врачей и хирургов в Глазго. В том же месяце Ливингстон стал священнослужителем.

Ответы Ливингстона на анкету Лондонского миссионерского общества показывают глубокое понимание им сути труда миссионера:

Когда я понял ценность Евангелия… желание, чтобы все могли наслаждаться этим даром, немедленно охватило меня, и мне стало ясно, что наряду с собственным спасением это должно быть главной целью каждого христианина… Обязанности [миссионера], как я их понимаю, заключаются главным образом в том, чтобы стремиться любым способом, который ему доступен, распространять Евангелие, проповедуя, увещевая, обращая, научая молодежь, улучшая, насколько в его силах, условия жизни тех, среди кого он трудится, распространяя искусства и науки цивилизации и делая все, что в его силах, чтобы донести христианство до слуха и совести. Его вера и терпение подвергнутся великим испытаниям, исходящим из безразличия, недоверия и даже прямого противостояния и презрения тех, для блага кого он бескорыстно трудится. Он может испытать соблазн впасть в отчаяние от того, что плоды его трудов оказываются незначительными и открытыми разлагающему влиянию язычества. Тяготы и опасности миссионерской жизни, насколько я могу понять их природу и масштабы, были предметами серьезных раздумий и, благодаря обещанной помощи Святого духа, [у меня] нет никакого сомнения в том, что я охотно подчинился бы им, учитывая мое сложение, благодаря которому я способен выносить любые обычные лишения и усталость.

Ливингстон хорошо понимал, на что идет, и у него была странная уверенность, что он обладал всем, что для этого требуется. Он был прав: после темных, сатанинских фабрик Ланаркшира ничто в мире не могло его испугать.

Сначала он намеревался отправиться в Китай, но этому намерению помешала Опиумная война. Тогда он убедил Лондонское миссионерское общество послать его в Южную Африку.

Он казался прекрасной кандидатурой для работы в Курумане. Ливингстон, будучи проповедником и врачом, идеально подходил для распространения и христианства, и цивилизации. Кроме того, в отличие от многих молодых миссионеров, Ливингстон отличался железным здоровьем, а это было очень кстати, учитывая суровую африканскую жизнь. Он пережил нападение льва и бесчисленные приступы малярии, для избавления от которой придумал собственное, весьма неприятное, средство[63]. Ливингстона разочаровало увиденное в образцовой миссии. Оказалось, что обращение африканцев было процессом крайне медленным, как дают понять его ранние куруманские дневники:

Население погружено в состояние сильной моральной деградации. Действительно, должно быть очень трудно или совершенно невозможно христианам на родине хотя бы приблизительно составить представление о грубости их ума. Никто не может описать состояние, в котором они живут. Все их представления всецело земные, и лишь с огромным трудом их можно заставить отвлечься от чувственных объектов… Вся их одежда пропитана жиром, поэтому и моя вскоре испачкалась. А сидеть среди них изо дня в день и слушать их ревущую музыку довольно для того, чтобы вызвать отвращение к язычникам навсегда. Пока они не набьют животы мясом и пивом, они ворчат, а когда они насытятся, начинается шум, именуемый пением.

Такой была действительность, скрывающаяся за пропагандой “Миссионерского журнала”. Роберт Моффат, основатель миссии, признавал, что не было

никакого обращения, никакого вопрошания о Боге… Безразличие и глупость на каждом челе, невежество, величайшее невежество, в глубине каждого сердца. Земные, физические, дьявольские вещи возбуждают радость и оживление, в то время как великие вопросы о спасении души представляются им не более красивым или ценным, чем рваное тряпье… Мы проповедуем, беседуем, наставляем, но без малейшего успеха. Насыщайте их нищенствующий дух постоянными подачками, и вы для них будете хорош. Но откажитесь удовлетворить их бесконечные требования, и их похвалы обратятся в насмешки и оскорбления.

Ливингстон постепенно пришел к пониманию, что африканцы проявляют интерес к нему не столько из-за проповедей, сколько из-за его познаний в медицине, а также “ружейной магии”, которая позволяла ему убивать диких животных. Он сурово отозвался о племени бахтала: “Они желают, чтобы белые жили рядом, не потому, что желают узнать Евангелие, а потому… что 'благодаря нашему присутствию и молитвам они в избытке получают дождь, бусы, ружья и так далее'”.

Даже когда Евангелие великолепно иллюстрировалось картинками волшебного фонаря, который Ливингстон носил с собой, реакция туземцев приводила его в уныние. В августе 1848 года, когда Сечеле, вождь баквена, позволил ему обратиться к своему племени, результат оказался вполне ожидаемым:

Хорошая, внимательная аудитория… После проповеди я пошел осмотреть больного и, когда я возвратился, увидел, что вождь удалился в хижину, чтобы пить пиво, и, по обычаю, приблизительно сорок мужчин стояли снаружи и пели, или, говоря другими словами, просили таким образом пива. Начинающий миссионер… был бы потрясен, увидев, сколь малое влияние оказала серьезная беседа о грядущем Суде.

Только после того, как он вылечил одного из детей Сечеле, вождь воспринял проповедь серьезно. Оказалось, что только как целитель тела Ливингстон может спасти африканскую душу

К этому времени Ливингстон служил миссионером уже семь лет. Подобно Моффату, на дочери которого, Мэри, Ливингстон женился в 1845 году, он изучил местные языки и теперь работал над переводом на них Библии. Сечеле, однако, оставался одним-единственным обращенным. И всего через несколько месяцев вождь оступился, вернувшись к племенному обычаю многобрачия. Подобная история произошла и несколько лет спустя, когда Ливингстон попытался обратить в христианство членов племени макололо. Другой британский путешественник отметил, что “излюбленное времяпрепровождение племени” — “подражать Ливингстону, читающему проповедь и поющему псалмы. Это занятие сопровождалось взрывами смеха”. Ни один макололо не был обращен.

Ливингстон пришел к выводу, что следование миссионерским руководствам не могло разрушить “суеверия”. Уместнее было найти способ проникнуть в Африку, чем просто проповедовать в глуши. Сама эта глушь должна была быть так или иначе преобразована, чтобы стать восприимчивее к британской цивилизации.

Но как он может открыть “сердце тьмы”? Чтобы ответить на этот вопрос, Ливингстону пришлось сменить род занятий. В 1848 году он фактически перестал быть миссионером. Ливингстон стал путешественником.

Со времени образования Королевского географического общества в 1830 году находились те, кто утверждал, что Африку необходимо сначала исследовать, и только потом проповедовать там. Уже в 1796 году Мунго Парк нанес на карту течение реки Нигер. Ливингстон вел любительские исследования в Курумане, а своей экспедицией через пустыню Калахари, предпринятой в 1849 году, чтобы найти озеро Нгами, он внес настоящий вклад в исследовательское движение. Отчет Ливингстона о своем 600-700-мильном путешествии, переданный Лондонским миссионерским обществом в Королевское географическое общество, принес ему золотую медаль и долю ежегодной королевской премии за географическое открытие. Так жена Ливингстона, хотела она того или нет, стала путешественницей (как и трое их детей). Ливингстон сознавал риск семейного путешествия в неизвестность, однако был совершенно уверен в том, что должен взять близких с собой: