Маргарита Альбедиль - Индия: беспредельная мудрость Страница 32

Для объяснения того, как проявляется священное в обыденной жизни, М. Элиаде предложил термин «иерофания». Производный от греческих корней, он буквально и означает «проявление священного». Обобщенно говоря, вся история религий есть не что иное, как описание проявлений иерофаний, от самых элементарных до предельно изощренных. С ним трудно не согласиться, когда он пишет, что мы «никогда не сможем полностью понять парадокс, заключенный во всякой иерофании, даже самой элементарной. Проявляя священное, какой-либо объект превращается в нечто иное, не переставая при этом быть самим собой, то есть продолжая оставаться объектом окружающего космического пространства. Священный камень остается камнем; внешне (точнее, с мирской точки зрения) он ничем не отличается от других камней. Зато для тех, для кого в этом камне проявляется священное, напротив, его непосредственная, данная в ощущениях реальность преобразуется в реальность сверхъестественную. Иными словами, для людей, обладающих религиозным опытом, вся Природа способна проявляться как космическое священное пространство. Космос, во всей его полноте, предстает как иерофания».

Именно так воспринимали окружающий мир древние индийцы – как иерофанию, и это восприятие они сохраняют поныне. Говоря современным языком, они конструировали в ритуале особого рода символическую реальность, и относились к ней не как к надуманной условности, а как к подлинному бытию. И ритуал как бы высвечивал ту сторону вещей, которая затемнена в обыденной жизни, но которая составляет их глубинную, сокровенную суть. Пожалуй, с нашей точки зрения ритуализованная картина выглядит парадоксальной: максимальная творческая энергия и напряжение сил проявляются не в обыденной жизни, когда человек озабочен поддержанием главным образом своего материального биологического статуса, а в ритуальной, символической, где могут быть реализованы его самые глубокие духовные устремления. К этому можно относиться как угодно, но нельзя отрицать, что подобный порядок жизни индийцы в течение веков и тысячелетий находили вполне удовлетворительным и достойным природы человеческой. И может быть, кто-нибудь здесь увидит повод задуматься о том, что стереотипы и стандарты нашей культуры не всеобщи и не эталонны.

Но вернемся к брахманизму. Поскольку сфера ритуала была особым миром, божественным, а не человеческим, то и участие в ритуале могло иметь для человека как приятные, так и опасные стороны. Вот почему собственно ритуалу предшествовала специальная подготовка, которая могла продолжаться довольно долго, до года. Немало времени отводилось и на усвоение «плода», то есть результата ритуала, хотя сам он мог длиться всего лишь день.

О брахманических текстах, комментариях и толкованиях деталей ритуалов можно было бы говорить еще много, тем более что свод их, традиционно распределяемый по четырем ведам, весьма обширен. Но нам важнее подчеркнуть, что они не менее сложны и многообразны, чем тема, которой они посвящены, – ритуал жертвоприношения.

Богатая ритуалистическая традиция не отмерла вместе с древними текстами; под ее воздействием складывалось мировоззрение индийцев. Так, с ритуалистикой оказались тесно связаны традиционные индийские науки: астрономия была необходима для выбора времени жертвоприношений; геометрия – для устройства алтарей; индийская логика приспосабливалась в первую очередь к объяснению ритуальных процедур; о фонетике, грамматике и других лингвистических штудиях в связи с потребностями ритуала уже говорилось. По ритуальной модели строились города и писались политические трактаты, по ней же строились отношения между людьми. И сама жертва стала пониматься расширительно: ее разновидностями стали считаться кормление брахмана; угощение, предлагаемое гостю; различные дарения и раздачи, причем не только имущества, но и части личности, если можно так выразиться. Так, аскетизм рассматривается как форма жертвы собою, самопожертвования. И вся жизнь человека стала расцениваться как непрерывная цепь жертвоприношений, заключительным актом которой является сожжение тела усопшего на погребальном костре.

Поистине тот мир, Гаутама, это жертвенный огонь. Солнце – его топливо, дым – солнечные лучи, день – его пламя, страны света – угли, промежуточные стороны – искры. На этом огне боги свершают приношение веры, из этого приношения возникает царь Сома.

Поистине, Гаутама, Парджанья (грозовой ливень) – это огонь, год – его топливо, облака – дым, молния – пламя, удары грома – угли, град – искры; на этом огне боги свершают приношение царя Сомы; из этого приношения возникает дождь.

Поистине, Гаутама, этот мир – огонь, земля – его топливо, огонь – дым, ночь – пламя, луна – угли, звезды – искры; на этом огне боги свершают приношение дождя; из этого приношения возникает пища.

Поистине, Гаутама, мужчина – это огонь, открытый рот – его топливо, дыхание – дым, речь – пламя, глаз – угли, ухо – искры; на этом огне боги свершают приношение пищи; из этого приношения возникает семя.

Поистине, Гаутама, женщина – это огонь, лоно – его топливо, соблазнительная речь – дым, детородные части – пламя, введение внутрь – угли, наслаждение – искры; на этом огне боги свершают приношение семени; из этого приношения возникает зародыш. Он живет, сколько живет, когда же он умирает, его несут к погребальному огню; его огонь – и есть огонь, топливо – топливо, дым – дым, пламя – пламя, угли – угли, искры – искры. На огне боги свершают приношение человека, из этого приношения возникает человек, имеющий цвет сияния…

Итак, жертвоприношение – базовая, объяснительная метафора духовной индийской культуры. Без подобных метафор не обходится ни одна культура. Так, в Европе XVIII в. порождающей метафорой стал механизм, а математизированная механика получила статус науки наук. Все мироздание представляли как гигантский механизм, который заводил Бог-«часовщик». В следующем столетии не менее завораживающую силу обрел образ организма, и черты проявления живого целого, проходящего путь от рождения до смерти, усматривали в самых разных явлениях. В XX в. моделью для понимания многих явлений стал язык. Во всех случаях действует принцип метафоры – того организующего и направляющего начала, которое и создает своеобразную интеллектуальную «оптику». Выбор той или иной метафоры сам по себе интересен, так как он обычно отвечает глубинным интересам людей той или иной культуры и наилучшим образом характеризует их отношение к миру.

Ритуал жертвоприношения – и реальный, и символический – создавал, таким образом, почти всеохватную сеть отождествлений и уподоблений, так что и весь мир, и вся человеческая жизнь воспринимались как постоянно длящееся жертвоприношение. Со временем именно жертвенно-ритуальная деятельность стала ведущей формой поведения, которая во многом определила специфический тип индийской культуры.

«То – это ты»

Одно из величайших духовных открытий, подаренных Индией миру, запечатлено в упанишадах – текстах, примыкающих к брахманам и названных индийской традицией «завершением вед», ведантой. Открытие это – подход к пониманию бытия как единого целого, как проявления некоего высшего духа. Представляется, что подобное миропонимание естественно и органично вырастало из прошлой архаики, из главной темы ведийских риши, соответствующей космогоническому мифу о появлении всего видимого многообразия вещей из некоего мирового первовещества путем его дробления, дифференциации.

Если в европейских культурах истинность – обычно синоним однозначности и недвусмысленности, если наше религиозное сознание обычно стремится различать правильное понимание религии – догму или ортодоксию – и осуждает все остальное как ложное – ереси, то в Индии религиозное сознание воспринимает мир иначе, а именно: разные символы указывают на одно и то же – на то высшее, запредельное, что невозможно выразить словом. Это высшее, каким бы именем мы его ни обозначили – Бог, Абсолют или еще как-нибудь, может быть одновременно и единым, и множественным. Мир не разделен непроницаемыми преградами на разные предметы и явления, действительные или воображаемые. Нет, все это – грани некой невидимой целостности, как дробящиеся капли в фонтане, имеющие единую суть – воду.

Вот как подводит к этой мысли своего сына Шветакету один из мудрецов, риши Уддалака Аруни, один из главных персонажей «Чхандогья-упанишады». Шветакету, по обычаям того времени проучившийся 12 лет у знатоков вед, возомнил себя ученым, и отец решает сбить с него спесь, спросив, известно ли юноше наставление, благодаря которому «неуслышанное становится услышанным, незамеченное – замеченным, неузнанное – узнанным». Оказывается, что Шветакету этого не знает, а наставление это важно, поскольку благодаря ему все узнается, «подобно тому как по одному комку глины узнается все сделанное из глины, ибо всякое видоизменение – лишь имя, основанное на словах, действительное же – глина… как по одному куску золота узнается все сделанное из золота, ибо всякое изменение – лишь имя, основанное на словах, действительное же – золото… как по одному ножику… узнается все сделанное из железа, ибо всякое видоизменение – лишь имя, основанное на словах, действительное же – железо» (пер. А.Я. Сыркина).