Пантелеймон Кулиш - Отпадение Малороссии от Польши. Том 3 Страница 32

Волошские господари, по церковной традиции, состояли в духовном вассальстве у России. Молдавская церковь была филиею церкви галицкой, и князья-господари, в качестве верховных ктиторов этой церкви, зависели от галицких митрополитов. Они печатали богослужебные книги во Львове. Этот же православный издревле город отливал для них колокола, и так как православная церковь, говоря вообще, стояла у нас на Украине в запустении, то волошские господари при своем дворе обучали церковному пению поповичей, которые потом являлись в Малороссии дьячками, а из дьячества «совершались в попы». Господари, желая, по примеру московских царей, быть у себя в крае опорою и образцом благочестия, принимали участие и в ставропигиальном львовском братстве, которое хранило в своих подземельях их сокровища. Один из них, Александр Лопушнян, дозволил даже вписать свое имя в число старших братчиков, подобно вельможным польско-русским панам. Иезуиты не сближали их тогда еще, как в последствии Могил, с католическою польщизною путем воспитания богатого юношества. Лопушнян не любил ляхов за их «кривую веру» до такой степени, что, устраивая праздничные трапезы для братства, наказывал, чтобы допускали ляхов за трапезный стол, но не дозволяли присутствовать при богослужении. «У нашем законе» (писал он) «того ся не годит. У стола могут седети и за нас Бога просити, а сами ваши милости пийте и ежте, и нас не забувайте».

Ставропигиальное братство угрожало тогда перейти в беспоповщину, под влиянием разлившегося по всей Польше протестантства. Господарь убеждал его не пренебрегать попом: «...попа ни за що маете» (писал он), «они в домы свои у дни недельный и праздничный, для благословения хлеба, не призываете... Поп межи вами только перекупничеством живится: сам идет до церкви, а попадя идет на рынок с хлебом и цыбулею, також у другого перекупивши, и што с того приторгует, тем ся живят».

Вместе с тем он охранял братство и от другого нечестия, — чтобы мужчины в братской церкви не стояли вместе с женщинами. Так было и у нас в Малороссии: для женщин назначались притворы, которые до сих пор называют бабинцами.

Все вместе показывает, что славянский элемент, и преимущественно малорусско-славянский, господствовал тогда за Днестром во всей своей силе и во всем бессилии.

Этот элемент боролся здесь издавна, со времен еще дако-римских, с элементом румынским, восторжествовавшим наконец при помощи политической махинации.

Казаки слагавшие головы за волошское господарство, и казаки, грабившие православный, почти русский заднестровский край, как Турецкую землю, наполненную по словам кобзарской думы, несчитанным сребром — златом, немерянными поставами сает, одамашков, кармазинов, блаватов, — все они, в войне и в мирных общениях, оглашали Волощину своим москво-русским и польско-русским говором, оживляли своими песнями, своими симпатиями и антипатиями. Они вспахивали копьем, взрыхляли мечом, засевали боевым удальством эту землю посильнее представителей элемента польского, который выставлял здесь одно государственное знамя. На формацию народного духа в Волощине польский элемент влиял только искусственно, из-за спины казацких буйтуров панов и не панов, которые бывали обращены к волохам то враждебною, то дружескою грудью. Когда накопец удалось Польше посадить на волошском престоле одного за другим трех Могил, и тогда еще славянский элемент за Днестром опирался на людей русских и единоверных с русскими. Иезуитская махинация, ознаменовав себя в Польше ополячением дома Острожских, готова была повториться в Волощине над домом приемышей Польши — Могил. Но тут румынский элемент, боровшийся с элементом славянским, выдвинул на поприще господарской деятельности такого человека, который своими способностями превосходил трех Могил и всех соперников их в арендаторском соискании господарского престола. То был Василий Лупул, родом грек, или албанец, или, как думают иные, серб.

Волошские господари Могилы: Иеремия, дядя нашего Петра Могилы, Симеон, отец его, Моисей, родной брат и наследник его, находились в родстве и дружбе с богатейшими польско-русскими домами. Той же политики родства и дружбы держался и Василий Молдавский (как называли Лупула, казаки), сделавшийся господарем в 1637 году. Он был такой же интригант, как и его предшественники, интригант по положению князя-господаря, или господаря-арендатора, присяжный, записной интригант; но далеко превосходил их искусством интриги. Служа нескольким господарям, особенно же Моисею Могиле, своим талантом пройдошества, он усвоил себе их житейскую практику, которая состояла в том, чтобы, поклоняясь от всей души мамоне, тем еще ревностнее кланяться Богу, разумеется, не «духом и истиною». Лупул умел служить не только двум, но и нескольким господам в одно и то же время, — служить не только согласным между собою, но и враждебным.

Так было необходимо поступать всем троим предшественникам его, Могилам, в их положении; так в особенности надобно было поступать ему самому.

Лупул в своей господствующей среде был homo novus. Из низменного положения в свете он возвысился на степень обладания светом, а возвышаться помогало ему чувство, выраженное Тацитом в изображении таланта, возобладавшего над толпой римской знати: «Они презирают мою новость, я — вялость их (Contemnant novitatem meam, ego ignaviam illorum)». Но это чувство двигало его вперед не облагороживая.

Будучи в начале жизни предметом презрения со стороны людей, которым богатство и знатность не дали энергии, он презирал богатых и знатных злобно: он вымещал претерпенное от них унижение на каждом, кого ни прибирал к своим рукам, как неудачника. Без всякой совести и без всякой жалости, он делал их пешками на шахматной доске игры своей в богатство и знатность. Он дурачил и предавал каждого по мере его неспособности к политике силы и власти: жертвуя равнодушно единицами, сотнями, тысячами людей, он был способен столь же равнодушно жертвовать и целыми народами.

Но если кто-либо имеет право презирать в их счастливой судьбе людей вялых, бездейственных и недалеких, то Василь Молдавский обладал этим правом вполне, будучи полон горячей энергии, неутомимого трудолюбия и того ума, основанием которого служит ловкость, изворотливость, ехидство и коварство. Сделавшись вистерником, то есть министром финансов, при господаре Грациани, Лупул попал было в тюрьму по подозрению в тайных сношениях с турецким правительством; но Грациани пал на Цецоре, и гибель господаря спасла вистерника для новых подвигов интриги и предательства. Лавируя в своем пройдошестве между Сциллой и Харибдой не хуже Улисса, Василь Молдавский пережил благополучно все последующие княжения: Александра Илии, Стефана Тисмисевича, иначе Томжи, Радо, Мирона Берновского, Александра Радо, опять Александра Илии, опять Мирона Берновского и наконец Моисея Могилы. Против Александра Илии он взбунтовал народ, воспользовавшись его ропотом на князя-господаря за то, что навел с собою греков и вводит в Волощину греческие порядки. Мирона Берновского оклеветал он перед султаном, и султан казнил его в Стамбуле смертью. Преемника Миронова, Моисея Могилу, очаровал он своею угадливостью, но, сделавшись у него великим дворником, то есть генерал-губернатором, и ходатайствуя в турецком Диване по его делам, столкнул его с престола и сделался господарем.

Но этого было мало для проходимца, жадного к обогащению и власти не менее нашего Хмеля. Чтобы создать себе прочный фундамент в дальнейших замыслах, необходимо было ему упереться в Трансильванские горы, в Дунай и Черное море.

Мысль эта, осуществленная в новейшее время одним почерком враждебного Славянству пера, возвышает Лупула во мнении румынских патриотов над всеми его злодействами, в числе которых история записала 14.000 подданных, казненных мучительною смертью в его царствование. Он у них считается первым законодателем, хотя его законы писаны человеческою кровью: по ним, за преступления гражданские выкалывали глаза, отрезывали руки, подвергали голых бичеванью уличной толпы. Он у них и великий господарь, и творец народного благоденствия, и воскреситель румынской национальности, и двигатель интеллектуальной культуры. Он у них почти то, что у наших казакоманов Богдан Хмельницкий, хотя наши казакоманы с гордостью могут сказать, что Василю Молдавскому далеко до такого человекоистребления, каким себя прославил казацкий батько.

Как бы то ни было, но великий ум героя румынского, по известной французской пословице, встретился с великим умом героя украинского, и вот почему его пройдошество получило известное значение в истории отпадения Малороссии от Польши, в истории русского воссоединения, в истории преобладания России над Славянством.

По ту сторону реки Молдавы, разделившей два подначальные Турции княжества, господарил такой же откупщик, Матвей Бессараб. Василь Молдавский вознамерился спихнуть его с престола. Но Бессараб умел держаться на своей аренде подарками, уклончивостью и воинственностью, которую поддерживал своими боевыми средствами сосед его, князь Трансильванский. Когда многоразличные средства, придумываемые Лупулом для пагубы князя соседа, оказались безуспешными, он обратился к такому средству, которому, в случае успеха, мог бы позавидовать и наш Хмель.