Елена Прудникова - Рихард Зорге – разведчик № 1? Страница 32

…Рихард Зорге был не только разведчиком и известным журналистом, но и ученым. Он говорил, что глубокое знание страны пребывания необходимо в разведывательной работе. Однако это лишь одно, первое объяснение его интереса к Японии. Он изучал страну не как разведчик, а как ученый, вживался в ее жизнь. Так, в 1941 году, когда Михаил Иванов попал на представление старинной японской оперы, которое МИД Японии устраивал для дипломатов и журналистов, то, наблюдая за выражениями лиц присутствующих, пришел к выводу, что из всех гостей один лишь Зорге понял и оценил спектакль. Японское искусство весьма специфично, просто так его не поймешь.

В отличие от большинства европейцев, Рихард не стремился жить в своей среде. Вскоре после прибытия в Японию он снял для себя маленький домик с крохотным садиком в «японском» квартале, в районе Адзабуку. Эта Харих-Шнайдер, профессор консерватории, так описывала этот дом: «В квартире было жарко, как в духовке. Очертания пыльных улиц расплывались в нестерпимом блеске солнечных лучей; на террасе, расположенной на крыше его дома, даже по ночам царила невыносимая духота… Воздух был наполнен ароматом горячего дерева, из соседних домов доносились звуки радио и детский смех…

Дом Зорге затерялся среди жилищ бедных японцев. Построенный в небрежном, европейско-японском стиле, он выглядел неряшливо. Две комнаты внизу, вся их убогая обстановка ограничивалась несколькими шаткими столиками, на одном из которых лежал клочок потертого красного бархата… За стенкой находилась кухня. Наверху – его рабочая комната с большим диваном, письменным столом и граммофоном, во всю стену, от пола до потолка – книжные полки. За дверью – спальня, которую почти целиком занимала широкая двуспальная кровать. К спальне вел узкий коридорчик. Двери обеих комнат верхнего этажа выходили на террасу».

Сам Рихард писал жене со своим обычным юмором: «Здесь зима выражается в дожде и влажном холоде, против чего плохо защищают и квартиры, ведь здесь живут почти что под открытым небом: если я печатаю на своей машинке, то это слышат почти все соседи. Если это происходит ночью, то собаки начинают лаять и детишки плакать. Поэтому я купил себе бесшумную машинку…»

Вскоре в домике появилась и хозяйка. 4 октября 1935 года Рихард отмечал день рождения в ресторанчике «Золото Рейна», где любили собираться скучающие по родине токийские немцы. В заведении старательно поддерживался немецкий дух, даже японских официанток звали европейскими именами. Впрочем, воспитаны они были в лучших японских традициях, были умны и умели развлекать гостей утонченной беседой. В тот день хозяин подозвал одну из официанток, по имени Агнес, и велел: «Этому господину сегодня исполнилось сорок лет. Постарайся, чтобы ему запомнился этот вечер».

Однако, несмотря на все старания девушки, «господин» чем больше пил, тем больше мрачнел.

– Люди веселятся в день рождения. А, вам, наверное, у нас скучно… – сказала она, подливая гостю вина.

– Если тебе доведется отмечать сорокалетие так же далеко от родных мест, поймешь, насколько это весело, – мрачно усмехнулся тот.

Через несколько дней они случайно встретились в магазине грампластинок.

– Ты так старалась развеселить меня, что заслуживаешь награды, – улыбнулся гость. Сегодня он был весел и обаятелен, подарил Агнес несколько пластинок. В следующий раз они увиделись весной 1936 года, когда немец вновь появился в ресторане, затем – в июне… «Агнес», на которую он произвел неизгладимое впечатление, помнила каждый его визит. А вскоре они познакомились ближе. Исии Ханако – так было ее настоящее имя – стала третьей женой Рихарда Зорге.

Позднее, на допросе в полиции, она кратко очень четко определила стиль его жизни: «По утрам он ходил в германское посольство, часто бывал пьян и иногда писал статьи». Если вечером Рихард был свободен, он непременно проводил время в каком-нибудь из любимых дипломатами, военными и журналистами ресторанов. Постепенно постоянное напряжение, да и разочарование в идеалах молодости накладывали свой отпечаток на его характер. Свойственный Зорге искрометный юмор все чаще уступал место сарказму, он становился циничным, все больше и больше пил.

Доктор Лили Абегг, корреспондент «Франкфуртер Цайтунг» на Дальнем Востоке вспоминает: «Собственно говоря, как человек Зорге был очень приятен и даже мил – если хотел этого… Он не терпел глупцов или людей, казавшихся ему неинтересными. В таких случаях он не скрывал своего презрительного отношения, а его сарказм мог переходить все границы». И чем дальше по жизни, тем больше сарказма.

Генерал Уиллоуби, по отзывам людей, знавших Зорге, дает такой его портрет: «В физическом отношении Зорге был крупный человек, высокий и коренастый, с каштановыми волосами. Как заметил один из его знакомых японцев, с первого взгляда на его лицо можно было сказать, что он прожил бурную и трудную жизнь. В выражении глаз и линии рта сквозили надменность и жестокость. Он был горд и властен, сильно любил и горячо восхищался теми, чьей дружбы он искал, но был безжалостен к остальным и откровенно ненавидим ими. Многие его японские коллеги по печати видели в нем типичного головореза, высокомерного нациста и избегали его. Он был горячий человек, любивший сильно выпить и привыкший часто менять своих любовниц. Известно, что за годы службы в Токио он находился в интимных отношениях примерно с 30-ю женщинами. И все же, несмотря на увлечение женщинами, запойное пьянство и тяжелый характер, он ни разу не выдал себя…»

Тот факт, что Рихард Зорге пил, западными исследователями не оспаривается как факт общеизвестный, а советскими стыдливо опускается. Друг Зорге, немецкий дипломат принц Урах вспоминал: «Выпивая, он проходил все состояния пьяницы: экзальтированность, слезливую униженность, агрессивность, паранойю и мегаломанию, делириум, ступор и серое одиночество похмелья, которое можно было разогнать лишь новой порцией алкоголя». В нетрезвом виде он бывал агрессивен, иной раз ввязывался в драки – но даже в самом пьяном состоянии никогда не говорил лишнего. Контрразведчик Ивар Лисснер решил как-то раз проверить Рихарда на предмет знания русского языка. «Однажды я принес русскую газету и положил ему на стол. Русским я владел свободно. „Прочтите это!“ – сказал я. Зорге уже успел выпить добрых пятнадцать порций виски. „Прочесть это? Да надо быть не в своем уме!“ – и от его хохота, как обычно, стены заходили ходуном».

Много для понимания этого характера дает известная фотография Рихарда Зорге токийского периода. Он стоит возле укрепленной на небольшом столбике таблички, на которой написано что-то по-японски и дан английский перевод: «NANDS OFF», что означает дословно: «Руки прочь!». Рихард ухватился за столб рукой, поставил ногу на его основание и с вызовом смотрит в объектив. Собственно, сюжет этого снимка может считаться символом работы разведчика. Ну, а что касается вызова – то это уже личная особенность самого Рихарда Зорге, для которого вся жизнь была: «И вечный бой – покой нам только снится…». И пока что он выигрывал этот затяжной многораундный матч.

Почему Сталин не поверил Зорге?

Среди легенд о Рихарде Зорге самая популярная, наверное, та, что он – именно он! – предупредил Центр о точной дате начала войны, а Сталин не принял его телеграмму во внимание. И потом, когда ход событий обнаружил его неправоту, не мог простить Зорге то, что разведчик оказался прозорливей.

Из публикации в публикацию кочуют всемирно известные радиограммы «Рамзая», преданные гласности сразу же после его «реабилитации», на волне всеобщего интереса.

11 апреля 1941 года. 

«Представитель генштаба в Токио заявил, что сразу после окончания войны в Европе начнется война против Советского Союза».

15 мая 1941 года. 

«Нападение Германии ожидается с 20 по 22 июня».

21 мая 1941 года. 

«Германия сконцентрировала 9 армий, состоящих из 150 дивизий, против СССР».

И, наконец, та самая, знаменитая:

15 июня 1941 года. 

«Нападение ожидается рано утром 22 июня по широкому фронту».

Выглядят они эффектно. По крайней мере, вполне в духе фильмов про разведчиков, только приписки «Юстас – Алексу» не хватает. Но это эффектность, так сказать, для массового зрителя. Дело в том, что настоящее разведдонесение обязательно содержит ссылку на источник. А если ссылка нечеткая, то Центр еще непременно, со скрупулезной занудностью, уточнит: «Доложите о ваших источниках – кто они?» Но допустим, что эти ссылки выпали в ходе написания книг и статей. В конце концов, важно не кто сказал, а что сказано. Зачем загружать читателя лишней информацией?

Так почему же Сталин не поверил Зорге? Неужели действительно, потому, что эти сообщения не укладывались в его собственные прогнозы? Несерьезно как-то, умным был человеком Иосиф Виссарионович, умным и не склонным абсолютизировать собственное мнение. Или, может быть, начальник Разведупра побоялся доложить о радиограммах Зорге – говорят, он был пуглив и доводил до сведения «самого» лишь то, что тому угодно было услышать. Но, если он был пуглив, то должен понимать, что, начнись на самом деле война и раскройся такое недонесение – ему святят трибунал и «вышка». Пугливые люди как раз стремятся докладывать все, чтобы переложить тяжесть ответственности на плечи начальства. Так в чем же дело? Или, может быть, все вообще было совсем иначе?