Сергей Сергеев-Ценский - Обреченные на гибель (Преображение России - 1) Страница 32

Корнету нравилась болтовня девочки, - почти девушки, - корнету нравилось солнце, хоть и зимнее, но яркое, и рыжие, теплые на вид дубы, точно корявые мужики в овчинных тулупах... Он достал портсигар, серебряный, с золотой монограммой, и, дотронувшись до козырька, улыбаясь, спросил вежливо:

- Вы разрешите?

- На свежем воздухе разрешения курить не просят!.. Обратитесь к вашему полковнику, чтоб он вас научил хорошему тону... Кстати, он, кажется, холостяк, ваш командир?

- Он вдовец... А вдруг дым вам неприятен?

- Отвернитесь, и все... Вдовец?.. Послушайте, - он не может ли... Вот хорошо, что я вспомнила!.. Ведь он все-таки знаком с губернатором... Я думаю, он это может...

- Что может?

- У меня есть брат, и он сидит!.. Мальчишка еще, - и уж сидит... Вы понимаете? Здесь, в тюрьме... Политический!.. Ну, какой он там политический?.. Он просто Колька!.. А его из шестого класса выгнали за политику... Если бы не мама, его бы, впрочем, не взяли... А то - обыск, какие-то брошюрки... Одним словом, его хотят выслать в Якутку... знаете? Где на собаках ездят...

И неожиданно для нее самой вдруг на глаза ее вновь навернулись слезы. И смотрела она этими большими от скопившихся слез глазами уже умоляюще, отчего корнет вновь пристыженно покраснел, и то, что он сказал в ответ, было совершенно бессвязно:

- Я, право, не знаю... Может ли наш командир!.. В отношении политиков, - там ведомство особое... И с этим, говорят, очень строго...

- А вы почем знаете?.. Это вам так кажется, а ему, может быть, очень просто даже... Может, они товарищи с губернатором...

- Как же мне обратиться к нему с этим? - Корнет даже курить перестал и наморщил редкие брови. - Нет, я никак не могу этого...

- Ага!.. Не можете?.. А ждать меня здесь могли?.. Как ваша фамилия, кстати?..

- Жданов... Корнет Жданов...

- Жда-нов? Оч-чень мило придумано!.. Это вы сочинили, когда меня ждали?.. Ну, хорошо, все равно. Я вас и не прошу ведь за Колю просить: я сама просить буду...

- Это, конечно, другое дело... Вы знаете, о чем просить, и все... А я, - посудите сами: служу, ношу мундир, и вдруг... Да от меня даже и просьбы такой не примут!.. Вы, конечно, другое совсем дело...

- Так вот что, корнет Жданов... или как вас там...

- Не верите?.. Вот читайте!

Он повернул к ней портсигар той стороной, по которой шла золотая новенькая ликующая фигурной прописью надпись в два слова: корнет Жданов.

- Хорошо, а почем же я знаю? Может быть, вы нашли это, или в карты выиграли, или купили? - не сдавалась она. - Ну, все равно... Я сама пойду к вашему командиру, только вы скажите мне, когда он бывает дома и когда он не злой...

Узнавши от Жданова, что Ревашов бывает и дома и не злой часов в семь вечера, за чаем, Еля встала и сказала важно:

- Если хотите еще раз меня увидеть, то подождите как-нибудь здесь, когда я буду идти из гимназии. Только лучше всего не на этой аллее, а на той...

Он благодарно взял под козырек, и она пошла, кивнув ему головкой, полной новых и очень значительных надежд.

Полковник Ревашов жил на холостую ногу, но в большой дорогой квартире и при трех денщиках: поваре Зайце, кучере Мукало и вестовом Вырвикишке. Несмотря на свою великорусскую фамилию, полковнику нравилось почему-то называть себя малороссом и говорить о себе: "мы, хохлы"...

Он был еще и не так стар - лет пятидесяти двух, не больше, и имел еще бравый вид. Пышные, в два кольца, усы, красил в рыжие, а на голове нечего уж было красить: что оставалось еще волос между теменем и малиновой шеей, аккуратно через три дня на четвертый брил Вырвикишка и гладкий сияющий шар головы обтирал одеколоном, а тяжелые щеки и двойной подбородок свой брил ежедневно сам полковник...

На другой день после того, как в скверике говорили о нем Еля и корнет Жданов, в половине седьмого вечером он сидел в обширной столовой, отоспавший уже послеобеденный сон и потому не злой, за чайным стаканом в увесистом серебряном подстаканнике. И все было серебряное на столе: самовар, чайник, сахарница, сухарница... и Вырвикишка, ловкий молодой солдат, двигался около бесшумно почти в своих туфлях, устанавливая стол маслом, имеющим вид розетки, сыром четырех сортов, сардинами, ромом.

К этому часу почтальон приносил газеты, а сегодня принес еще и новый номер "Разведчика", и именно этот журнал разрезал и просматривал читавший еще без очков полковник, когда кто-то робко позвонил снаружи.

- Адъютант?.. А?.. Кто?.. Поставь еще прибор!

Вырвикишка не торопился открывать дверь, - так было заведено еще покойной полковницей, и вестовые переменялись, а порядок не нарушался.

Когда Вырвикишка пошел, наконец, к парадной двери и вернулся, он доложил не без некоторой игривости:

- Ваше высокоблагородие, - барышня!

На что отозвался полковник:

- Врешь, никогда я не был барышней.

Но застегнул все-таки пуговицы тужурки... Сказал было мирно:

- Проси сюда! - но тут же повысил голос: - Впрочем, зачем же, собственно, сюда? Спроси ее, болван ты, какого ей черта надо?.. И кто такая?

- Слушаю.

- И скажи, что я занят!..

Это уже вдогонку, и зачем-то стал переставлять на столе сыры и сардины.

Вернувшийся Вырвикишка доложил зычно:

- Гимназистка... так что по личной просьбе!

- Гимна... зистка?.. Гм... Что ж она со мной... репетировать уроки?.. Проси сюда...

Странная мысль о том, что гимназистка эта пришла покушаться на его жизнь, вспыхнула в голове полковника совершенно внезапно, когда он увидел девочку (почти девушку) в шапочке и с муфтою в руках, осторожно и деревянно ступавшую и глядевшую пристально на него из-за спины Вырвикишки... Не револьвер ли у нее в муфте? Вынет, и бац!.. Так было с генералом Жолтановским...

И полковник Ревашов на момент застыл на месте, а в следующий момент сделал то, что совершенно озадачило Елю: в два-три шага подскочил к ней и вырвал у ней из рук муфту.

В муфте не было револьвера, в муфте ничего не было, так как носовой платок остался в руках Ели, и полковник, бросив муфту на кресло, забормотал преувеличенно строго:

- В муфте!.. С муфтой в столовую входить!.. Это... это кто вас приличиям учил?.. Не могли в передней оставить?.. Раздеться немедленно!.. Вырвикишка!.. Сними кофточку с барышни!.. А то... возись с вами: разогреется, выйдет на холод, схватит какой-нибудь коклюш или дубльфлюс, а я виноват буду!..

Когда совершенно оробевшая Еля сняла кофточку и даже шапочку, полковник скомандовал ей:

- К столу!

Но тут же спохватился:

- А может быть, разговор будет недлинный, а?

- Длинный, - прошептала Еля.

- Что-о?.. Недлинный?

- Длинный.

- Садитесь.

И указал ей стул перед прибором, поставленным Вырвикишкой.

- Для большей ясности, - с первого слова: чья такая?

Еля сказала. Полковник не был лично знаком с Худолеем, но слышал о нем.

- Но ведь у вас же там есть свой командир полка?

- Свой?.. Да, у папы, - прошептала Еля, вся еще потрясенная рокотом и рыком большого лысого полковника.

- У папы, у папы... Конечно, не у вас лично... Гм... Завилась... галстук надела... - разглядывал ее выпуклыми глазами полковник. - Значит, дело серьезное?

Еля действительно старательно одевалась и завивалась перед тем, как прийти и позвонить с замиранием сердца в полковничий звонок. Это у подруги своей, Эльзы Цирцен, просидела она с час перед зеркалом... дома сказала, что идет к ней готовить уроки, а Эльзе сказала, что идет в театр. То, что этот строгий человек, с такими ярко-рыжими усами, заметил ее старания перед зеркалом у Эльзы, не сконфузило ее: это придало ей, напротив, больше прочности, и, невесомо перед тем сидевшая, она теперь плотнее прижалась к стулу и ответила ему:

- Очень серьезное.

- Так-с!.. Ну, выпейте сначала чаю... Налейте сами, - умеете?.. Стаканов не бьете?.. Рукавчиками их не опрокидываете?.. Говорите сразу, а то я сам налью.

Еля чуть улыбнулась, но держалась на стуле прямо и чаю не наливала.

- Наливайте же! - прикрикнул полковник.

Еля вздернула плечом, поднялась, налила себе чаю.

- А рому?.. Ром пьете?

- Бро-ом?.. Не-ет...

Подняв брови, полковник соображал, ослышалась она или намеренно шутит, но слишком уж робко было юное личико, и Ревашов раскатисто захохотал, вставляя среди хохота:

- Учат вас там!.. В гимназии!.. Бро-о-ом!..

- А-ах!.. Вы сказали: ром! - догадалась сконфуженно Еля, однако не покраснела, только улыбнулась, опустив глаза, и начала усиленно мешать ложечкой в своем стакане.

- Гм... - отхохотавши, стал наблюдать ее Ревашов. - А сахар клали?.. Чем больше мешают пустой чай, тем он, конечно, слаще становится!..

Сконфуженная уже по-настоящему и прикусившая от неловкости нижнюю губу, Еля вдруг поднялась со стула и сказала довольно громко:

- Я пришла... просить вас за брата!

- А-а!.. Он кто же?.. Мой драгун?

- Нет... он... Он - политический... Сидит в тюрьме...

- Те-те-ре-те-те! Политический?..

- Не политический, так... ерунда...

Еля окончательно смешалась, и у ней захватило дыхание, а полковник откачнулся на спинку кресла. Выходило, что он был почти прав, представив барышню эту с револьвером в муфте: не у нее, так у брата ее - револьвер!