Аркадий Захаров - Вслед за Великой Богиней Страница 32

Неизвестно, когда был приобретен Пушкиным один из наиболее значительных трудов о Сибири, написанная в XVIII веке книга Г. Ф. Миллера «Описание Сибирского царства и всех происшедших в нем дел, от начала и особливо от покорения его Российской Державе и по сии времена». Сочинение Миллера было хорошо известно современникам Пушкина, как и имя ее автора — знаменитого историографа Сибири, участника экспедиции Академии наук в Сибирь в 1733–1743 годах, во время которой академик вел подробнейшие записи по истории и географии городов, заметки о нравах, быте, вере, языке и искусстве народов Сибири. Его непредвзятые объективные записи не потеряли своей значимости и в настоящее время. Читая Миллера, Пушкин узнал, что во времена присоединения Сибирского царства его правителей на Руси официально именовали «Сибирскими салтанами». В книге Миллера на страницах 70 и 117 Кучум неоднократно назван «Сибирским салтаном». Несомненно, Пушкин хорошо знал книгу Миллера. В 1825 году по просьбе Кондратия Рылеева он рецензировал его поэму «Войнаровский». В ответ на замечания Пушкина Рылеев писал: «Благодарю тебя, милый чародей, за твои замечания на Войнаровского — ты во многом прав совершенно, особенно говоря о Миллере…»

О Миллере Пушкин упоминал в письме к Вяземскому в марте 1830 года и в набросках статьи о Шаппе де Отроше — аббате, совершившем в 1761 году путешествие в Тобольск и издавшем в Амстердаме кнгиу «Путешествие в Сибирь». Чтобы писать об известных путешественниках, необходимы высокая компетентность и информированность об их делах и книгах. Пушкин этими качествами обладал в достатке, и от его внимания не могла ускользнуть грамота Ивана IV Строгановым, в которой Кучум назван «Сибирским салтаном».

Необычный титул запомнился поэту и когда он задумал «Сказку», присвоил ее главному герою необыкновенное имя, одновременно обозначающее и царский титул: царь Салтан — царь Царь. Правильно было бы писать Царь (Салтан). Знал ли Пушкин истинное значение слова «Салтан»? Думается, знал. В сибирской черепановской летописи, с которой Пушкин был знаком и которая была у него в библиотеке, один из противников Ермака назван царевичем Салтаном. У Кучумова сына Алтаная, который жил в Ярославле на царском жаловании, было два сына, именовавшихся царевичами: Дост-салтан и Иш-салтан. Оба они, равно как жены и дети их, погребены в Новоспасском монастыре в Москве, и им придан титул царевичей, который и остался за последующим поколением. «Сибирские царевичи» в начале XVIII столетия были переименованы в «князей сибирских». Постепенно слово «салтан» перестает быть титулом и приобретает значение имени собственного — Салтан. От него пошли фамилии Салтановых, Салтанаковых, Салтановских.

Говоря о Салтане, нельзя обойти вниманием князя Гвидона. В XVII–XVIII веках на территории Югры существовали удельные княжества во главе с князьями. До начала колонизации Сибири Россией им удавалось сохранять относительную независимость от своего южного соседа, сибирского салтана, почти так же, как князь Гвидон — от царя Салтана. Вопрос: знал ли Пушкин об остяцких княжествах? Ответ находим в самом неожиданном месте его произведений. Некоторые считают, что в главном герое поэмы «Цыганы» — Алеко Пушкин изобразил самого себя — Александра, мечтателя о беспредельной свободе. В черновой рукописи поэмы «Цыганы», монологе Алеко над колыбелью сына, Пушкин начертал:

И я б желал, чтоб мать мояМеня родила в чаще лесаИли под юртой остяка,Или в расселине утеса…

Жилище ханта-остяка поэт правильно называет юртой, а не чумом, не ярангой или кибиткой, скажем. Выходит, знал поэт детали быта сибиряков, их обычаи, образ жизни и государственное устройство. Настолько точно, насколько позволяли доступные источники. В источниках информации о Сибири поэт недостатка не испытывал. В имевшемся у него пятом томе «Окончание записок путешествия академика Лепехина», изданном в 1822 году, находилось описание его «Путешествия от Тюменя до города Архангельска», в которой есть строки: «Зимние вогульские жилища, юртами прозываемые, состоят из нескольких изб».

В библиотеке Пушкина был и 4-й том «Записок Путешествия академика Фальца» (1824), в первой части которых описано «Путешествие от Санкт-Петербурга до Томска». В эти годы Пушкин внимательно читает 9-й том «Истории государства Российского» Карамзина, б-я глава которого вся посвящена завоеванию Сибири. Не могли миновать его внимания и статьи знаменитого историографа Сибири П. А. Словцова, публиковавшего свои «Письма из Сибири» в «Московском телеграфе». В них описывалось его путешествие от Тобольска до Березова и от Иркутска до Якутии, делался критический разбор Строгановской Сибирской летописи, изданной в 1821 году Спасским. Одних этих книг было вполне достаточно, чтобы использовать накопленные в них сведения не только для «Лукоморья» и «Сказки о царе Салтане», но и в целом ряде других произведений о Сибири.

Верста двадцатая

По морю, по окияну

А лежит наш путь далек

Восвояси на восток,

Мимо острова Буяна,

В царство славного Салтана.

Если столица царя Салтана могла находиться на Иртыше, в Искере или Тобольске, то плыть в нее «восвояси» и на восток можно было единственным известным русским мореходам океаном — Северным Ледовитым, или, как его еще иногда называли, Океаном-морем студеным. Подтверждение тому мы найдем во многих летописях. В Архангелогородском летописце содержится сообщение: «В лето 7005(1497) князь великий Иван Васильевич всея Руси послал послов к датскому королю… И они пришли на Двину, около Свойского королевства и около Мурманского носу морем-акияном».

Ходили «морем-акияном» и на восток. Летом 1601 года промышленный человек пинежанин Левка Иванов Шубин, прозвище Плехан, с товарищами в числе 40 человек вышел на четырех кочах из устья Северной Двины «большим морем-окияном» на восток… Плехан сообщал, что около острова Вайгач «русские люди в Мангазею не ходят, потому что отошел далеко в море, да и льды великие стоят. А ходят "Югорским Шаром", прибрежным к материку водами. На острове Вайгач место пустое, людей нет».

О плаваниях по «морю-окияну» и островах на нем Пушкин мог слышать от своего лицейского друга Федора Матюшкина. В августе 1817 года товарищ Пушкина, Пущина и Кюхельбекера Матюшкин уходит в плавание к северным берегам на шлюпе «Камчатка». Прощаясь с ним, Пушкин дал Матюшкину «длинные наставления, как вести журнал путешествия» и долго изъяснял ему настоящую манеру «Записок», предостерегая от излишнего разбора впечатлений и советуя только не забывать «всех подробностей жизни, всех обстоятельств встречи с разными племенами и характерных особенностей природы»{11}.

Инициатива постановки вопроса в правительстве об отправке экспедиций на поиски земель у северных берегов Сибири исходила от капитана Головнина. Указание о снаряжении экспедиции дал сам Александр I, а подготовка экспедиции была поставлена на уровень высшего государственного значения. В московских и петербургских гостиных северная экспедиция не сходила с уст. Во вторую свою экспедицию — Колымскую Матюшкин совершал исследования совместно с Ф. П. Врангелем. Недавний выпускник лицея, коллежский секретарь Федор Матюшкин оказался подготовленным в области астрономии и географии настолько основательно, что ему была оказана честь исполнять важнейшую в экспедиции обязанность штурмана. Качество преподавания в Лицее выдержало испытание Севером.

Другу Матюшкину, очарованному Севером настолько, что в личных альбомах знакомых вместо стихов он рисовал карты сибирских берегов и очертания островов, посвятил Пушкин строки: «…Иль снова ты проходишь тропик знойный и вечный лед полунощных морей?..»

Федор Матюшкин не был единственным из близких к Пушкину, побывавшх в «морях полунощных». Старший брат лицейского друга Пушкина «Кюхли», будущий декабрист Михаил Кюхельбекер, совершил в 1819 году под командованием А. П. Лазарева плавание в Карское море, к берегам Новой Земли. По возвращении в Петербург он рассказывал в кругу знакомых о своих наблюдениях над природными условиями и животным миром возле юго-западных берегов Новой Земли. И, может быть, именно от него впервые услышал Пушкин, что в Карском море, на южном острове Новой Земли имеются большие озера, изобилующие лебедями. Как знать, не послужил ли рассказ Кюхельбекера основой сюжета о царевне-лебеди, которая гуляла по волнам Карского моря «мимо острова крутого»?

Да и само название «Карское» поэт мог воспринимать как Черное, воспроизводя его от татарского «кара», что значит черный. Значение татарского «кара» Пушкину было известно. От этого корня образована фамилия его старшего друга и покровителя Карамзина — потомка татарского мурзы. Если мы ко всему вспомним, что во времена Вилли Баренца и долгое время после Карское море в литературе называлось Татарским, а Лукоморье считали подвластным тюменскому татарскому царю, то мы сможем понять и оправдать такой перевод Пушкиным названия моря и появление в «Сказке» у холодных берегов острова Буяна морского дядьки подводных витязей — Черномора. Уверенность, что этим мы обязаны татарскому языку, придает следующее. Собираясь писать о Сибири и Ермаке, Пушкин понимает, что без знания языка коренной национальности невозможно проникнуть в душу народа, глубоко изучить его историческое прошлое и культурное наследие. Он приходит к выводу о необходимости изучения языка сибирских татар и приобретает редчайшую в наше время книгу — «Словарь российско-татарский», собранный в тобольском главном народном училище Иосифом Гигановым и изданный в Санкт-Петербурге в 1804 году. При всей постоянной нехватке денег Пушкин приобрел и бережно хранил эту, предназначенную не для развлекательного чтения книгу. Понятно, что она годилась только для одной, вполне определенной цели — изучения татарского языка.