Михаил Елисеев - Русь меж двух огней – против Батыя и «псов-рыцарей» Страница 33

Едва только хан узнал, что к нему едет посольство и кто его возглавляет, как он тут же решил, что князь Федор должен умереть — и дело не в том, что завоеватель испытывал к нему особую неприязнь. Просто Батый отдавал себе отчет в том, что рязанский князь наверняка собирает войска, что послал к соседям за помощью, и когда эта помощь придет, то справиться с объединенным русским войском будет очень непросто. А если он поведет на Русь свои тумены сейчас, то что помешает объединенному войску всей Рязанской земли засесть в стольном городе, выслать оттуда все не мужское население, а самим, опираясь на мощнейшие укрепления, держать оборону до подхода суздальской рати? Поэтому главной проблемой для хана перед походом на Северо-Восточную Русь было сделать так, чтобы русские рати вступали с ним в бой поодиночке. А Юрий Ингваревич, посылая сына в монгольскую ставку, хану этот шанс предоставил, потому что пошли он одних рязанских бояр, и возможно, все пошло бы по-другому. А так князь допустил ошибку, и Батый ею воспользовался, поскольку хан прекрасно понимал, что если князь Федор будет убит, то его отец это без последствий не оставит — значит будет шанс выманить рязанское войско из-за стен и дать им бой в чистом поле. А победив объединенную рязанскую рать, можно будет спокойно забирать все города княжества, поскольку защищать их будет некому, а затем дойдет очередь и до суздальцев, которые останутся в одиночестве перед всей ордой.

Скорее всего, именно так мог рассуждать Батый, когда рязанское посольство подъезжало к его ставке, только вот князь Федор еще не знал, что он уже не жилец на этом свете и все его усилия ничего не могут изменить. Но князь очень серьезно отнесся к выполнению своей ответственной миссии, а потому, представ перед ханом, стал задаривать его подарками и улещивать речами, не подозревая, что все уже решено. «Безбожный же, лживый и немилосердный царь Батый дары принял и во лжи своей притворно обещал не ходить войной на Рязанскую землю, но только похвалялся и грозился повоевать всю Русскую землю». Автор «Повести» конкретно указывает на лживость монгольского хана, который принял дары и даже обещал не воевать Рязань, хотя для себя уже все давно решил и просто забавлялся с молодым князем, как кот с мышкой. И не случайно дальнейшие переговоры стали откровенным издевательством Батыя над русским посольством: «И стал у князей рязанских дочерей и сестер к себе на ложе просить». А это уже было открытой провокацией и глумлением, поскольку хан наверняка знал, как относятся к супружеству русские православные князья и что большего оскорбления, чем он нанес князю Федору, придумать было трудно. Но не успокоился Батый на этом и продолжил зубоскальство, на этот раз уже конкретно против Федора: «царь Батый лукав был и немилостив, в неверии своем распалился в похоти своей и сказал князю Федору Юрьевичу: «Дай мне, княже, изведать красоту жены твоей».

Что же касается князя Федора, то он уже давно себя еле сдерживал, чтобы не оскорбить ответным словом зарвавшегося хана, поскольку понимал, что за ним сейчас стоит целое княжество, за судьбу которого он несет полную ответственность. Но когда дело коснулось его любимой жены, терпение рязанского князя лопнуло — чего, собственно, и добивался Батый. Федор Юрьевич был человеком смелым и сильным, с рогатиной хаживал в одиночку на медведя, а потому не было в его сердце страха перед наглым монголом, которого он при других обстоятельствах просто бы зашиб насмерть одним ударом кулака. Но ханский шатер был битком набит вооруженной до зубов стражей, и князь горько пожалел о том, что нет с ним меча, который бы он с удовольствием воткнул в толстый живот монгольского владыки, поскольку такие оскорбления смываются только кровью. И не имея возможности ответить делом на слова одуревшего от своей безнаказанности Батыя, посмотрел князь Федор в плоское монгольское лицо хана и сказал, как плюнул: «Негоже нам, русским князьям, вести к тебе, поганому, своих жен на блуд. Когда нас одолеешь, забирай себе все!» — и, развернувшись спиной к опешившему от неслыханной наглости Завоевателю, пошел прочь из шатра. Вся монгольская знать, что была там, ахнула от невиданной дерзости, дернулась было стража, чтобы догнать и прикончить наглеца, но взмахом руки хан их остановил: не здесь! Батый сидел красный, как свекла, мучительно переживая унижение, которому перед всей монгольской верхушкой его подверг рязанский князь, а потом подозвал начальника личной охраны и отдал приказ, чтобы дерзкий посол был наказан смертью. Князя Федора убили недалеко от шатра, а вместе с ним погибло и все русское посольство — лишь княжеский пестун Апоница сумел скрыться в суматохе, которая произошла, когда ханские тургауды с копьями и мечами кинулись на безоружных рязанцев. «Апоница укрылся и горько плакал, смотря на славное тело честного своего господина. И увидев, что никто его не охраняет, взял возлюбленного своего государя и тайно схоронил его». Судя по всему, это произошло, когда орда снялась с места и двинулась на север, в сторону Рязани, а с другой стороны, монголы могли и сознательно не заметить побега княжеского пестуна — Батыю было надо, чтобы весть о случившемся дошла до князя Юрия как можно быстрее и подвигла того на необдуманные действия.

В «Повести о разорении Рязани Батыем» ясно сказано, что донес хану о красоте жены княжеской «некто из вельмож рязанских», он же упомянул и о том, что княгиня Евпраксия — родственница византийского императора. О самой Евпраксии и ее судьбе будет рассказано дальше, а здесь хотелось бы отметить, что свои люди у монгольского хана были везде — вполне возможно, что именно этот вельможа и донес Батыю, с какой целью едет в монгольскую ставку рязанское посольство…

«Только дым, земля и пепел…»

На ближних подступах к Рязани

Декабрь 1237 г.

И пошел против нечестивого царя Батыя, и встретили его около границ рязанских, и напали на него, и стали биться с ним крепко и мужественно, и была сеча зла и ужасна.

Убивая в своей ставке князя Федора Юрьевича, Батый знал, что делал, — он был практически уверен в том, что князь Юрий впадет в ярость, потеряет осторожность и выступит с войском к нему навстречу. От Рязани до реки Воронеж достаточно далеко, и пока князь Федор ехал в ставку хана, а потом Апоница добирался обратно, прошел немалый срок, и все это время рязанский князь не сидел сложа руки, а собирал войска. Пришли дружины из Мурома, Пронска, отряды из Переяславля-Рязанского, Белгорода, Ростиславля, Ижеславца, Перевитска, по деревням и весям собиралось ополчение. Ратные люди со всей Рязанской земли сходились к столице княжества, Юрий Ингваревич вооружал всех, кого мог, но был в этом и серьезный изъян — собирая все силы в один кулак, он оставлял без защиты другие города княжества. Но тут вот и подоспела скорбная весть: «И плакал город весь много времени. И едва отдохнул князь от великого того плача и рыдания, стал собирать воинство свое и расставлять полки». С человеческой точки зрения князя Юрия понять можно, но как государственного деятеля — нельзя. И дело даже не в том, плох или хорош был план его нападения на монголов, а в том, что, решив под влиянием эмоций выступить против Батыя только с рязанскими полками, он прямо нарушал договоренность с князем Георгием. Ведь в случае его поражения суздальская рать оставалась на территории Рязанского княжества один на один с монгольской ордой, а поскольку дружина князя Романа Коломенского не была достаточно велика, то появлялась реальная угроза того, что и великокняжеская рать обрекается на поражение. И что хуже всего, создавалась возможность того, что владимиро-суздальские дружины будут вступать в бой с монголами по частям — часть у Коломны под командованием Всеволода Георгиевича и воеводы Еремея Глебовича, а часть под командованием Великого князя, только где и когда, пока было неизвестно. Одним удачным ходом — убийством рязанского князя — Батый вынуждал русские войска вступать в бой поодиночке и в невыгодных условиях. Монгольский хан сделал все от него зависящее, чтобы облегчить жизнь своим полководцам, и теперь все дело было за ними — от того, как темники и нойоны распорядятся его подарком, зависел весь успех похода на Северо-Восточную Русь.

Ну а что касается князя Юрия, то он, очевидно, считал, что шансы на успех у него есть, но все зависит от того, как быстро он сможет напасть на врага. Вполне возможно, что именно Апоница рассказал князю о том, что монгольские тумены стоят отдельно друг от друга, и у Юрия Ингваревича возникла мысль разбить их поодиночке. Правда, вряд ли пестун Федора Юрьевича мог сообщить какие-либо сведения о точной численности монгольских войск, сам князь, который должен был постараться все это подробно выяснить, был убит, а потому Юрий Рязанский в какой-то степени действовал вслепую. Город плакал по князю Федору много времени, а вот его отец, одержимый жаждой мести, — нет, некогда ему было слезы долго лить, он даже не стал посылать за князем Романом в Коломну, поскольку хотел как можно быстрее ударить по монгольским станам. Но самое удивительное, что и Батый, который хоть и ожидал этого удара рязанских полков, оказался застигнут врасплох — настолько быстро и неожиданно все произошло. Трудно сказать, кто из князей поддержал это решение Юрия Ингваревича, а кто нет, известно нам одно — объединенные дружины Рязанской земли выступили против степняков. Нападать на монголов было решено в одном переходе от Рязани, используя условия местности и фактор внезапности, — трудно сказать, как поступил бы князь Юрий, если бы орда не встала на отдых на равнинной местности, к которой вплотную подходили леса. Но все складывалось так, как князь хотел, а потому первое столкновение между русскими полками и монголами зимой 1237 г. стало лишь вопросом времени.