Сергей Голицын - Сказания о земле Московской Страница 33

«Не по отчине, не по дедине», — осуждал его летописец. У Дмитрия суздальского и отец, и дед не были великими князьями, да и действовал он помимо старшего брата. Возможно, помогло ему добыть ярлык золото его союзников — бояр новгородских, опасавшихся возвышения Москвы.

 Герб города Суздаля.

Властитель Суздаля был человеком спесивым и легкомысленным. Он не мог понять, что прочие русские князья не захотят считаться с ним как с великим князем. И митрополит Алексий затворился в Москве, в Чудовом монастыре, и не собирался ехать во Владимир венчать его на великое княжение. В третий раз отправился Алексий в Орду. Вместе с ним поехали три мальчика.

Как узнал Дмитрий суздальский об их поездке, так опять спешно туда помчался. Из-за «великой замятни» ярлык на великое княжение юный Дмитрий московский получил от одного хана, а взрослый Дмитрий суздальский — от другого.

Споры грозили перейти в кровавую усобицу. Ни Алексий, ни московские бояре не желали упускать из своих рук власть. Они собрали московские полки, к ним присоединились полки других городов, дружественных Москве. И вся рать с тремя мальчиками и митрополитом двинулась на Суздаль.

Взрослый Дмитрий испугался, сложил оружие и целовал крест на том, что никогда не будет искать великого княжения.

Так мальчик Дмитрий в возрасте двенадцати лет, в 1362 году, стал великим князем всея Руси.

И сказал о том летописец:

«И сяде на великом княжении в Володимери князь великий Дмитрей Иванович на столе отца своего и деда своего».

А два года спустя Дмитрий суздальский опять сумел получить ярлык на великое княжение от очередного хана. Но достаточно было москвичам снова двинуть свои полки, чтобы Дмитрий суздальский, просидев на владимирском столе всего двенадцать дней, покорился, пошел на переговоры.

Он отдал свою дочь Евдокию за юного Дмитрия московского.

Этим браком, к радости всех людей русских, скреплялся мир между враждовавшими сторонами.

Свадьба была торжественно и пышно отпразднована, но не в Суздале и не в Москве, а в Коломне.

Всего пару строк уделяют летописи пятнадцатилетней жене Дмитрия Евдокии, и все же за этими строками можно разгадать, как нежно и чисто любила она своего мужа, который был ее моложе на несколько месяцев. И он столь же нежно любил свою юницу, как называли тогда молодую жену.

А в народе об этом браке так говорили:

«И възрадовася вся земля о съвокуплении (совершении) брака сего. И по браце (браке) целомудрено живяста, яко златоперсистый голубь и сладкоглаголиваа ластовица (ласточка)».

Все лихое, что делалось тогда на Руси, — стяжательство богатых, произвол при сборе очередной дани, обиды, зло — во всем таком винил народ бояр, духовенство, купцов, но никак не великого князя.

В народных сказаниях об Иване-царевиче, об Алене Прекрасной, быть может, чудятся отголоски той народной доверчивой любви к своим немногим лучшим князьям — к таким, как Александр Невский, как Дмитрий московский…

Большая любовь между Дмитрием и Евдокией была, но как мало дней им пришлось провести вместе!

Еще при Иване Красном кончилась на земле Московской «тишина великая». Еще мальчиком Дмитрию пришлось привыкать спать в шатрах или на земле, по суткам не слезать с седла. Одни войны кончались миром или перемирием, вспыхивали другие, третьи. Пылали города и села то в одном конце Руси, то в другом, то в третьем.

Из-за этих беспрестанных ратных походов не успевал Дмитрий учиться грамоте. Едва-едва мог он читать и писать.

Записал летописец про него, что он «твердою десницей приводиша князей под власть свою, еще же кои не покорялись его воле — на те посягаша». Так князей ростовского, стародубского, белозерского он подчинил своей власти и тем умножил землю Московскую.

Еще за год до его брака с Евдокией надвинулась на Русь вторая «черная смерть» — легочная чума, не столь опустошительная, как первая, но тоже унесшая множество человеческих жизней по всем городам и селениям. Горе постигло и великокняжеский терем: скончался юный брат Дмитрия — Иван, умерла и его мать, княгиня Александра.

Осталось двое юношей — Дмитрий и его двоюродный брат Владимир, Владимир Андреевич, владевший уделами своего отца, городами Серпуховом и Боровском. Во всех многочисленных походах, войнах и охотах, думах и пирах он был верным соратником, спутником и другом Дмитрия. Дружба между ними, дружба долголетняя и ничем не запятнанная, между старшим и младшим, была непоколебимой, хотя среди бояр Дмитрия и среди бояр Владимира находились подговорщики, стремившиеся ее разорвать. Имена обоих двоюродных братьев в летописях и в других древних письменных источниках часто ставятся рядом…

В то исполненное тревоги время, когда ежечасно можно было ожидать нападения непрошеных врагов на Москву, многочисленные пожары города занимались один за другим. «Вся Москва погоре без остатка», «погоре церкви святые, узорочье и казна», «люди погоре», «церквей погорело 28» — так записывали через каждые пять — семь лет летописцы.

Особенно страшен был пожар 1365 года, когда выгорели целиком все московские посады и деревянные строения в самом Кремле, обгорели дубовые стены кремлевские, воздвигнутые еще при деде Дмитрия — Иване Калите.

Повезли сосновые и еловые бревна со всех сторон. И пошел по всей Москве звонкий перестук топоров. Плотники и все посадские усердно рубили терема, церкви, избы, разные надворные постройки. На подмогу явились крестьяне соседних селений. И встал город краше прежнего.

4

ражеские стрелы угрожали Москве с четырех сторон. Предвидели Дмитрий и бояре, что, может, придется вести борьбу с Золотой Ордой и Рязанью, с Тверью и Литвой. И предстоит Москве выдержать не одну осаду. В конце 1366 года собралась Боярская дума, и порешили строить новый Кремль.

«Князь великый Дмитрей Ивановичь погадав с братом своим князем Володимером Андреевичем и со всеми бояры старейшими, и сдумаша ставити город камен Москву; да еже умыслиша, то и сотвориша. Тое же зимы повезоша камение к городу».

Дмитрию тогда было шестнадцать лет, а его двоюродному брату Владимиру и вовсе тринадцать, а летописец писал о них с таким почитанием, словно были они не подростки, а умудренные жизнью мужи.

Можно попытаться себе представить, как шло строительство первого в Москве белокаменного Кремля.

Трудилось тогда не менее двух тысяч человек. Не по своей воле явились горожане Москвы, посадские других московских городов, жители сел. Каждая волость, каждый город обязаны были направить людей с заступами, с топорами, коней с упряжью, с телегой, либо с санями или с волокушей.

На берегу Москвы-реки, близ впадения в нее реки Пахры, у малого сельца Мячкова, по крутому склону обрыва выступал камень — известняк. Он был столь бел, что на солнце слепил глаза.

Вот как тогда добывали камень: буравили в скале дыры, заливали туда воду, и на морозе лед рвал камни. Отваливались большие глыбы, их кувалдами разбивали на куски, грузили в сани и по льду Москвы-реки отправляли к будущему Кремлю. Случалось, в отдельные дни возило камень до двухсот коней, запряженных в одиночку и парами.

Когда строили, пели. Так уж издревле пошло на Руси — без песен не давалась никакая тяжелая работа. Дружно обхватив многопудовую глыбу со всех сторон, люди ее тащили, поднимали, переворачивали. И пели. Жаль только, не знаем мы той звонкой, развеселой и, верно, удалой песни.

Камни подтаскивали к камнесечцам. Были они искусные мастера, а работа их требовала сноровки и точного глазомера. Они ударяли молотком по долоту и гладко отесывали каждый камень, меркой-линеечкой ровняли.

«Лепши есть камень долотити, нежели зла жена учити» — так писал когда-то насмешливый Даниил Заточник.

Тяжела была работа камнесечцев! Сидели они один подле другого, от ударов их молотков звон разносился по всей Москве. И пели они тоже песни, но совсем другие, тягучие, печальные, про бел-горюч камень, про свою долю горемычную. Работа их была не только тяжела, но и вредна. Подышит с месяц кто из них белой известковой пылью, кровью начинает сплевывать, и вскоре приходит за ним смерть…

Каменщики-строители были, наверно, еще более искусные мастера. Возможно, прибыли они из Новгорода либо из Пскова, где строилось тогда много храмов из камня. Они клали отесанные камни ряд за рядом, по шнуру и по отвесу. Швы между ними проливались известковым раствором. А известь ту загодя в особых ямах выдерживали, кидали в нее сырые куриные яйца, лили молоко; оттого-то и схватывала она камни один с другим крепче крепкого.

Сказано в летописи за 1367 год, что поднялся в граде Москве Кремль белокаменный. На переднем плане ладьи с парусами и на веслах, далее наплавной, из связанных между собой ладей мост, всюду люди теснятся. А на холме высятся белокаменные стены, башни, храмы, деревянные строения. Трижды великий князь литовский Ольгерд подступал к Московскому Кремлю и трижды с позором прочь отходил. Картина А. М. Васнецова.

Так вырастали стены. А после десятого ряда камни поднимали на веревках, перекинутых через деревянные блоки. Каменщики выкладывали стену с наружной стороны и с внутренней, а середку засыпали щебнем и лили туда известковый раствор. Стены у основания получались толщиною в две с лишним сажени (около четырех с половиной метров), а выше — чуть поуже.