Ярослав Шимов - Меч Христов. Карл I Анжуйский и становление Запада Страница 33

Более восьми лет пришлось королю Рожеру отстаивать свой титул с оружием в руках. И снова удача оказалась на его стороне: после смерти Анаклета II Иннокентий, теперь уже бесспорный папа, пошел на Рожера с войском, был разбит и вынужден признать королевское достоинство Отвиля. Надо заметить, что эта комбинация — столкновение нормандцев с папством, их победа и последующие политические уступки Рима — за 80 лет повторялась трижды (в 1053, 1128 и 1139 годах) и каждый раз заметно укрепляла положение нормандских властителей на юге Италии. При этом по крайней мере в двух случаях, с Гонорием II и Иннокентием II, нормандцы вели себя вопреки всем феодальным законам — как мятежные вассалы. Возможно, в этом заключалась главная черта политики Отвилей: они умели выбирать подходящий момент для удара, ставя все на одну карту и до поры до времени почти неизменно выигрывая.

Итак, с лета 1139 года королевское достоинство Рожера II и его наследников никем не оспаривалось. Возникшее Сицилийское королевство объединяло остров Сицилия и все земли Апеннинского полуострова, лежавшие к югу от непосредственных папских владений. Характерно, что при этом Апулия и Капуя формально сохранили свой статус. По соглашению с Иннокентием II изменился титул короля, именовавшегося отныне «королем Сицилии, герцогства Апулия и княжества Капуя». «Король герцогства и княжества» — это был, конечно, сущий нонсенс, но до поры до времени никто над этим не задумывался. Тем более что наместниками в Апулии и Капуе Рожер II сделал своих сыновей — Рожера (III) и Альфонса. Обоим, как и третьему брату — Танкреду, князю Бари, правда, было суждено умереть раньше отца, так что корону после смерти Рожера II в 1154 году унаследовал его четвертый сын — Вильгельм, получивший впоследствии не совсем заслуженное прозвище «Злого».

Но вернемся ненадолго к королю Рожеру. Весьма точной представляется характеристика, данная ему Сарой Бенджамин: «Он был, судя по всему, человеком, который немало размышлял над смыслом королевского достоинства. Он был также человеком сильным, авторитарным, жестоким в отношениях со многими, человеком, сознававшим свою роль центра власти и стремившимся распространять свои идеи. У этого “крещеного султана” были и черты византийца: в то время как феодализм, по крайней мере в теории, — это система взаимных обязательств, византийский государь получает свои права суверена непосредственно от Бога. Не случайно мозаичный портрет[92] [Рожера] изображает его в византийском облачении, получающим корону прямо от Иисуса»{175}. Рожеру II удалось подчинить своей власти обширные территории, отстоять их в борьбе с многочисленными противниками и основать королевскую династию — немалое достижение для внука мелкого нормандского рыцаря.

Ромуальд из Салерно в своей «Хронике», написанной в царствование Вильгельма Доброго, внука Рожера II, отмечает, что первый сицилийский король «установил мир и добрый порядок в своем королевстве и, дабы сохранить сей мир, поставил по всей своей земле камергеров и юстициаров[93], обеспечивал соблюдение законов, кои сам ввел, и устранял злые нравы…»{176}. Он создал в своих владениях достаточно жесткую и эффективную по тем временам систему управления, оказавшуюся способной не только выдержать политические потрясения, которыми было отмечено правление последующих Отвилей, но и быть унаследованной — с некоторыми относительно небольшими изменениями — вначале Гогенштауфенами, а затем Анжуйским домом. Немногие средневековые государи могли бы похвастаться столь же результативным царствованием, как Рожер II.

Нередко преемники столь успешных монархов быстро проматывают доставшееся им наследство. Вильгельм I не был правителем бездарным, но все же далеко не столь сильным, а главное, не столь удачливым, как его отец. Источники, повествующие о его характере и деяниях{177}, довольно противоречивы, а главное, зачастую (как и в случае с Карлом Анжуйским) основываются на свидетельствах людей, настроенных к королю враждебно. Сам облик Вильгельма, насколько о нем можно судить по этим свидетельствам, устрашает и вполне соответствует прозвищу «Злой»: высокий человек с очень бледной кожей и огромной черной бородой{178}. Между тем Вильгельм I вряд ли был более жестоким, чем его отец или дед. Его главным недостатком являлся, видимо, гедонизм, любовь к жизненным удовольствиям — женщинам, вину, красивой природе и беседам с восточными мудрецами. Оторвать от всего этого короля могли только чрезвычайные опасности. Но в условиях острого кризиса Вильгельм умел действовать быстро и решительно, посему был успешен в войнах с внешними противниками.

С врагами внутренними было сложнее. Почуяв, что наследник Рожера II не обладает столь же твердой рукой, как отец, бароны начали плести заговоры против королевской власти. Главной ошибкой и слабостью Вильгельма Злого было то, что он вручил бразды правления своим советникам, которых именовал familiares regis — «близкие короля». Число таких «близких» «на определенном этапе достигло десяти, но обычно их было от трех до пяти. Принимая важнейшие политические решения, они были наиболее влиятельными лицами королевства»{179}. По меньшей мере одному из них, Майо из Бари, удалось достичь положения всесильного фаворита и фактического правителя королевства (с арабским титулом «эмир эмиров» — еще одно свидетельство того, что нормандцы с готовностью принимали наследие культур, закрепившихся на Сицилии до их прихода). Убийство Майо в 1160 году положило начало бурным событиям, в ходе которых король и его семья на несколько дней оказались в плену у заговорщиков. В начавшейся суматохе погиб, смертельно раненный шальной стрелой, девятилетний Рожер, старший сын Вильгельма I, которого участники заговора хотели провозгласить королем, чтобы под его формальной властью обеспечить себе свободу действий. К 1166 году, когда Вильгельм Злой умер в возрасте лишь 40 лет, порядок в королевстве был восстановлен (ценой довольно жестоких репрессий), но от шрамов, нанесенных престижу монаршей власти в это бурное царствование, Отвили уже так и не сумели избавиться.

Это звучит почти анекдотично, но младший сын покойного короля, вступивший на престол под именем Вильгельма II, вошел в историю под прямо противоположным прозвищем — «Добрый». И эта оценка монарха и его правления была столь же далекой от реализма, как и в случае с его отцом. Вильгельму II в гораздо большей мере подошло бы прозвище «Ленивый» — он не любил вникать в государственные дела, за исключением некоторых вопросов внешней политики. Однако по характеру, судя по всему, он был куда более приятным и покладистым человеком, чем Вильгельм I, что и принесло ему любовь окружающих. Но главное — при Вильгельме II ситуация на юге Италии стала спокойнее, торговля и ремесла вступили в новую фазу подъема, а между правомочиями короны и интересами вассалов был достигнут хрупкий баланс. Вильгельм II был таким же жизнелюбом, как и его отец, но правил в более спокойные времена, а потому его эпоха вошла в сицилийскую историю как «золотой век» или «прекрасные времена короля Вильгельма Доброго». Вопрос о роли личности в истории вечен и, видимо, неразрешим, и оба сицилийских Вильгельма служат тому иллюстрацией: если «Злого» часто упрекают в том, что слабость его характера обернулась смутой, то слабость характера «Доброго», напротив, обеспечила Сицилии несколько десятилетий мира и процветания.

В начале правления Вильгельма II произошел эпизод, на котором стоит остановиться отдельно, поскольку он перекликается с событиями, которые произошли спустя более чем столетие и привели к потере Сицилии Карлом Анжуйским. После смерти Вильгельма I регентшей при малолетнем Вильгельме II стала королева-вдова Маргарита Наваррская. Не обладая большими политическими талантами, королева искала советника, на которого могла бы опереться. При этом она доверяла главным образом своим французским родичам. По совету архиепископа Руанского, приходившегося Маргарите кузеном, на Сицилию по пути в Святую землю направился их общий родственник — молодой Стефан, младший сын Ротру II, графа дю Перша. В сентябре 1166 года он прибыл в Палермо и настолько понравился Маргарите, что в течение нескольких месяцев стал не только канцлером королевства, но и архиепископом Палермским — не имея до этого духовного сана! Как утверждает Джон Норвич, «Стефан выказал себя человеком способным и энергичным; что не менее важно — он оказался неподкупен. Маргарита была им очарована»{180}. Своей стремительной карьерой Стефан оказался обязан исключительно благосклонности Маргариты. Насколько далеко зашла эта благосклонность, спекулировать не будем, но в принципе Стефан, несмотря на молодость (ему было чуть за 20), видимо, и в самом деле был толков. Во всяком случае, он один из немногих, о ком со сдержанной похвалой отзывается Гуго Фальканд — хронист, отличавшийся большим скепсисом в оценках своих персонажей{181}.