Ольга Грейгъ - Красная фурия, или Как Надежда Крупская отомстила обидчикам Страница 35

После захвата власти в России и в условиях умопомрачительного беспредела, в Спецотделе Г.И. Бокия, — куда попало большинство из научных работ и Сеченова, и Чехова, была сфабрикована «история болезни» «больного А.П. Чехова» (какая мелочь для сверхзакрытого секретного ведомства, где велись умопомрачительные разработки и ставились бесчеловечные, поистине сатанинские опыты и научные эксперименты!), — в которой указывалось, что писатель длительное время страдал туберкулезом легких и скончался в 1904 году в результате болезни. Документ был тщательно изготовлен и оформлен по всем канонам медицинской науки, что не мог вызвать каких-либо сомнений у любого эксперта, пожелавшего узнать причину смерти Чехова.

Не затем ли пошла вперед Русская Наука, чтобы захватившие себе все научные тайны лидеры большевиков научились столь уникально подделывать материалы практически ЛЮБОГО периода?! — как страшно сие уразумение… не поддающееся вере простого человека, а между тем, это все было.

Настоящая причина смерти этого русского человека была установлена после скрытой эксгумации тела другой секретной советской структурой, — партийной разведкой (существование которой замалчивается властями до сих пор) — и было доказано его убийство. Чтобы исключить всяческую возможность восприятия и понимания того, что Антон Павлович Чехов был поистине выдающимся русским исследователем в области медицины, был раскручен механизм, удостоверявший, что Чехов является лишь «выдающимся русским писателем и драматургом», и это якобы главная сторона его таланта. Чем больше раздувается миф о литературных способностях талантливого писателя Чехова (с этим не поспоришь), тем больше скрывается его истинная натура как исследователя медицины, изучавшего механизмы дегенерации человека, как уникальнейшего ученого конца XIX — начала XX века.

Беседуя, два светила медицинской науки, говоря о физическом и духовном здоровье русского общества, не избежали и темы театра, придя к заключению, что русский театр, начиная со второй половины XIX века, из-за пристраивающихся туда на службу психопатов превращается в место содомии и лесбиянства. Ведь там легче всего прикрыть свою похоть зз маской паясничества; как нездоровые в этом отношении были признаны многие режиссеры и актеры МХАТа (с которыми, по мнению советских историков театра, называющих имена «голубых талантов», был особенно дружен Антоша Чехонте, — но это чушь…). Прикрываясь именем и талантом этого уникального русского человека и злоупотребляя доверием русского народа, похотливые «театральные гении» способствовали созданию педерастически-лесбийского советского театра, уничтожившего великую русскую драматургию, — ее основы и традиции. Они не гнушались подменять тексты Островского, Чехова, других авторов драматургических произведений, вставляя свой низменный подтекст. (Это в наше время подобные экспериментаторские «мансы» стали столь привычны, что нам сложно отличить добродетельное, божественное от постановки провоцирующей, искушающей, поражающей духовное начало, заражающей душу человеческую гнилью разложения).

Задача «нового», «ищущего» свои пути советского театра заключалась в том, чтобы подменить собой Русское Православие и Церковь; превратить равновесие мироощущения в вечный балаган исканий и неудовлетворенности. Знала ли об этом Надежда Константиновна? Несомненно.

Но правила игры (если это правила), в которой она оказалась волей своевольных судеб, диктовали и ей использовать противоестественные законы, которым она — в силу своего психофизиологического состояния и исключительно одаренного мозга, направленного на отмщение — не смогла противостоять.

Осознав, что из нее делают послушный инструмент, человека-оружие, она не согласилась с этим до конца, и, приняв правила, стала навязывать свои методы изощренной античеловеческой деятельности. В Ордене оценили ее игру и напористость, и были в принципе даже рады; по сути дела, ее идеи и дела приобретали законченную форму и освобождали аналитиков и психологов Ордена от необходимости самим заниматься разработками и внедрением их проектов в «новую» действительность… Надежда Константиновна блестяще организовывала любое дело, за которое бралась. И, к тому же, она поступала грамотно, когда ушла в тень, не слишком выделялась на фоне оппонентов-мужчин. А те, упоенные своим превосходством, не обращали внимания на Миногу, уверившиеся, что она, грузная пиявица с леденистым взглядом, тяжелодумная советчица Ильича» ничего-то без них не может… И аналитики Ордена отчетливо увидели разительное отличие; развитие ситуации показывало, что все их ставленники на первостепенные роли по уничтожению Российской государственности летят со своими идеями в тартарары: ни Плеханов, ни Троцкий, ни их ближайшие помощники так и не могли сформировать какую-либо более или менее приемлемую концепцию по воплощению стратегических замыслов Ордена в России и «перерождению Русского общества», превращения его в дегенеративное стадо, добровольно идущее на заклание. А Крупская смогла! — она сделала беспроигрышную ставку на подрастающее поколение и внушила им мысль о добровольном походе в масонско-коммунистический «рай».

Но вернемся в Крым начала XX века…

Иван Михайлович Сеченов и Антон Павлович Чехов обсуждали и иные, менее отвлеченные, темы. Любезно беседовали о музыке, литературе, путешествиях.

Император Николай II (время правления 1894–1917) в эту осень также отдыхал к Крыму. В один из дней, написав письмо матери, которая находилась в Санкт-Петербурге, император вдруг почувствовал себя плохо. Лейб-медик Гирш изначально поставил неверный диагноз: инфлюэнца.

Состояние здоровья императора взволновало профессора И.М. Сеченова и А.П. Чехова; они знали, что в связи с резким ухудшением здоровья было принято решение вызвать из северной столицы профессора Военно-медицинской академии Попова, который по приезде установил диагноз: брюшной тиф.

Официальные бюллетени давали весьма оптимистическую картину течения болезни, крепкий организм императора выдержал тяжелую болезнь, и с 28 ноября наступил перелом, дело пошло на поправку. Но до полного выздоровления государя императора решили всей семьей остаться в Крыму.

Еще в октябре, когда Николай II хворал, профессор Попов и лейб-медик Гирш консультировались у профессора Сеченова по части жалоб императора на легкое головокружение и головную боль. Ивана Михайловича, гостившего в Ялте у Чехова, пригласили в Ливадийский дворец, послав за ним экипаж. Когда императору доложили о его прибытии, он попросил передать благодарность профессору за заботу о его здоровье, но тут же остановил направившегося исполнять приказание генерал-адъютанта Его императорского величества генерала от кавалерии барона фон Фредерикса, бывшего в то время министром императорского двора и уделов.

— Погодите, Владимир Борисович! Я сам поблагодарю господина действительного тайного советника.

Сеченов был приглашен в залу, император, превозмогая неприятные болезненные ощущения, не спеша подошел к нему, и, радушно высказав благодарность, поинтересовался:

— Иван Михайлович, мне докладывают, что вы оставили службу и отдыхаете здесь?

— Да-с, ваше императорское величество. Годы уже не те… но я готов еще послужить вам, ваше величество, и русскому народу.

— Благодарствую, профессор.

Через несколько дней профессор И.М. Сеченов был удостоен Звезды и ордена Святого Владимира 1-й степени, которые вручил ему барон фон Фредерике.

Как известно, практически во всех поездках императора Николая II сопровождал обер-прокурор Святейшего Синода Победоносцев. Именно Константин Петрович Победоносцев (1827–1907 % выдающийся юрист, управитель Синода при трех императорах и их учитель вкупе с выдающимся администратором графом М.М. Сперанским внесли большой вклад в дело русской философской и правовой школы; это они сформировали стройную систему русской философской и правовой школы, которая легла в основу государственности и высочайшей нравственности русского и других народов Империи. И он, г-н Победоносцев, так же яро, как и великий князь Сергей Александрович, был ненавидим революционными бесами за свой антисемитизм, радение о русском Отечестве и приверженность Монархии.

Ну кто, как не смертельно обиженный своими бес, даст более правдивую характеристику? «Шестидесятые годы — после крымской кампании — были эпохой просветительства… Восьмидесятые годы стояли под знаком обер-прокурора святейшего синода (правильно: Святейшего Синода. — Авт.) Победоносцева, классика самодержавной власти и всеобщей неподвижности. Либералы считали его чистым типом бюрократа, не знающим жизни. Но это было не так. Победоносцев оценивал противоречия, кроющиеся в недрах народной жизни, куда как трезвее и серьезнее, чем либералы… В глухие восьмидесятые годы, когда либералам казалось, что все замерло, Победоносцев чувствовал под ногами мертвую зыбь и глухие подземные толчки. Он не был спокоен в самые спокойные годы царствования Александра III. «Тяжело было и есть, горько сказать, и еще будет — так писал он своим доверенным людям. — У меня тягота не спадает с души, потому что я вижу и чувствую ежечасно, каков дух времени и каковы люди стали… Сравнивая настоящее с давно прошедшим, чувствуем, что живем в каком-то ином мире, где все идет вспять к первобытному хаосу, — и мы, посреди всего этого брожения, чувствуем себя бессильными»» (М. Троцкий. Моя жизнь, с. 103–104). В этом отрывке Лейба Бронштейн цитирует письмо К.П. Победоносцева, написанное им в марте 1887 года не «доверенным людям», а лично императору Александру III (правил с 1881 по 1894 г.).