Олег Ивик - История сексуальных запретов и предписаний Страница 36

Впрочем, по свидетельству многочисленных авторов, монахи далеко не всегда грешили «потихоньку». Уже в начале десятого века Миёси Куёцура, выдающийся математик, литератор и историк, писал в своей «Памятной записке» о принятии монашества людьми, которые вовсе не собирались предаваться какой-либо аскезе. В Японии практиковалось массовое пострижение в монахи в случае, если стране грозили напасти, например при болезни кого-то из членов императорской семьи. Тогда постриг принимали до тысячи человек одновременно, и строгий Миёси Куёцура сообщал (вероятно, не без оснований), что среди них «больше половины плохих и испорченных». Автор «Памятной записки» сетует, что крестьяне, которых он без лишних церемоний называет «бесстыжими типами», принимают монашество, чтобы уклониться от налогов, после чего продолжают жить с женами и детьми и творить много других безобразий.

Ихари Сайкаку в романе «История любовных похождений одинокой женщины» писал: «Чем больше в наше время богатеют храмы, тем больше священники погрязают в распутстве. Днем они носят облачение священнослужителей, а ночью, как светские любезники, надевают хаори. В кельях своих устраивают тайники, где прячут женщин… Днем бонзы скрывают своих наложниц в тайниках, а ночью ведут в свои спальни».

Впрочем, существовало в японском буддизме и течение, которое вообще не требовало от своих служителей какой-либо аскезы. В результате объединения китайского буддизма «Чистой Земли» и местной школы «Истинной Веры» возникло направление под названием «Истинная Школа Чистой Земли». Ее основатель, Синран, провел молодость в монастырях и принял постриг. Но потом он пересмотрел свое отношение к целибату и даже женился на монахине. Последователям Синрана сексуальные утехи не возбранялись, как, впрочем, и любые другие, — важно было лишь верить в безграничное сострадание Будды Амиды и как можно чаще повторять формулу «Наму Амида Буцу» («Я принимаю убежище у Будды Амиды»).

Конечно, в Японии встречались и добродетельные буддисты, и монахи, которые соблюдали строгий целибат, но в целом и служители культа, и миряне не были стеснены слишком жесткими рамками и пользовались достаточной свободой.

Советский журналист Всеволод Овчинников в своей книге «Ветка сакуры» писал: «Японская мораль постоянно требует от человека огромного самопожертвования ради выполнения долга признательности и долга чести. Логично было бы предположить, что та же мораль насаждает аскетическую строгость нравов, считая грехом физические удовольствия, плотские наслаждения. Именно такую позицию, кстати говоря, занимает в данном вопросе буддизм. Поэтому вдвойне неожидан факт, что японцы не только терпимо, но даже благожелательно относятся ко всему тому, что христианская мораль называет человеческими слабостями… Драматизм жизни для японцев в том и состоит, что физические удовольствия сами по себе не заслуживают осуждения, не составляют греха, но человек в определенных случаях вынужден сам отказываться от них ради чего-то более важного».

Тем не менее какие-то запреты, конечно, существовали и у японцев. Древнейшие летописи Японии, «Кодзики» и «Нихон сёки», повествуют, как примерно в четвертом веке н. э. смерть настигла полумифического государя страны Ямато, прославившегося прежде всего тем, что он был мужем столь же полумифической императрицы Дзингу, стоявшей у истоков японской государственности. Поскольку безвременная смерть государя, с точки зрения древних жителей Ямато, произойти от естественных причин не могла, то безутешные подданные всерьез задумались над своей жизнью и «отыскали прегрешения разные», в том числе и такие, как «соитие родителей и детей, соитие с лошадьми, соитие с коровами, соитие с курами», после чего провели «великую церемонию изгнания грехов».

Видимо, грехи были изгнаны достаточно успешно, потому что следующая правительница Японии, государыня Дзингу, дожила до столетнего возраста. А ее преемникам пришлось в основном регулировать уже не такие изысканные преступления против нравственности, как соитие с коровами, а обычное брачно-семейное законодательство. В средневековой Японии строго порицались, а иногда и запрещались браки между людьми разных сословий. Возбранялись браки свободных с рабами, браки с любыми родственниками по мужской линии, браки с однофамильцами (хотя этот запрет не носил такого категорического характера, как в Китае, и позднее его перестали соблюдать). Многоженство было запрещено, но зато наложниц мужчина мог заводить в неограниченном количестве. Не приветствовалось общественной моралью и повторное замужество вдов. Правда, вдовы, несмотря на всеобщее осуждение, замуж выходили достаточно часто (что и не удивительно, поскольку институт наложниц провоцирует дефицит женщин). Но законодатели не сочувствовали ни вдовам, ни холостякам и в конце концов издали соответствующее постановление.

В 701 году в Стране восходящего солнца был составлен первый настоящий свод законов, над которым работала комиссия в составе восемнадцати человек, потом этот кодекс продолжали совершенствовать. В нем, в частности, отразилось конфуцианское требование о том, что будущие молодожены не должны вступать в половые отношения до брака (идеи учителя Куна к этому времени уже распространились в Стране восходящего солнца). Собственно, требование невинности новобрачных, особенно невесты, существовало у многих народов, но, как правило, в случае его нарушения именно законный брак спасает ситуацию — им «прикрывали грех». Кодекс «Тайхо рё» зафиксировал противоположное требование: если выяснялось, что муж и жена вступили в беззаконную связь еще до свадьбы, брак расторгался.

Потом законодатели не раз возвращались к вопросам нравственности, браков и разводов. В начале семнадцатого века Минамото Токугава но-Иэясу завершил объединение Японии под властью сёгунов династии Токугава. Новый правитель счел нужным укрепить старинные нравы; для этого он поставил христианство вне закона, изгнал из страны всех иностранцев (кроме немногочисленных голландцев), а самим японцам под страхом смертной казни запретил покидать родину. Страна на 250 лет оказалась за «железным занавесом», точнее, за занавесом водным — японцам было запрещено строить суда, способные преодолеть морские просторы, а иностранным кораблям — швартоваться в гаванях Японии. Единственное исключение было сделано для голландских, корейских и китайских кораблей, которым два раза в год было дозволено входить в порт Нагасаки.

Личная жизнь подданных контролировалась сёгунами самым тщательным образом. Так, японским крестьянам запретили в непраздничные дни есть рис и тратить его на производство сакэ, предписали заменить шелковую одежду на льняную и хлопковую, которую теперь можно было шить только строго определенного покроя. Токугава не обошел своим вниманием и жилищное строительство: дома не должны были превышать установленный размер, а их украшение ограничивалось.

Естественно, что, контролируя дома и даже тарелки своих подданных, сёгун не мог оставить без внимания и их постели. Токугава был сторонником конфуцианских добродетелей и непроходимых сословных границ. Теперь браки были запрещены не только между свободными и рабами, не только между «добрыми» и «подлыми» сословиями, но и между разными категориями «подлых». Был подтвержден запрет на добрачную половую жизнь с обязательным расторжением брака для нарушителей. Впрочем, сохранить невинность до свадьбы было не так уж трудно: закон установил минимальный брачный возраст для мужчин — пятнадцать лет и для женщин — тринадцать.

Наложниц теперь дозволялось иметь только представителям высшего сословия, причем заводить их можно было лишь с согласия жены, да еще и с условием, что эти женщины не являлись ни проститутками, ни гейшами. В целом институт наложниц в Японии не прижился — большинство мужчин удовлетворялись моногамной семьей, хотя это и не мешало им иметь дозволенные законом и традицией развлечения на стороне. Что касается жен, то им развлечения на стороне не дозволялись: муж, заставший жену с любовником, мог без суда расправиться с обоими.

Вообще же надо отметить, что исполнение средневековых японских законов, в том числе и законов о нравственности, наталкивалось на одно крайне странное, с точки зрения европейца, препятствие — эти законы не публиковались. Знание их считалось привилегией избранных, действовал принцип «Следует выполнять, а не знать». Кое-что, конечно, до сведения народа доводили, но в целом японцам приходилось управляться на свой страх и риск. Так, например, Кодекс 1742 года хранился втайне, и к нему имели доступ только три высших правительственных чиновника.

Несмотря на требования закона и конфуцианских авторитетов, определенные свободы у японских любовников все-таки были. Так, существовал праздник Танабата, во время которого юношам и девушкам дозволялось уединяться для любовных утех. Праздник этот был связан с древней легендой о некой божественной Ткачихе (она же — звезда Вега в созвездии Лиры), которая жила в доме у своего небесного отца и ткала небесную парчу — облака. Увлечение рукоделием не помешало девушке влюбиться в Пастуха (Альтаир в созвездии Орла). Однако отец Ткачихи решил разлучить влюбленных, разделив их непроходимой рекой Млечного Пути. С тех пор Ткачиха и Пастух могли видеться лишь один раз в году, когда Вега и Альтаир максимально сближались. В этот день сороки, пожалевшие влюбленных, выстраивали из своих крыльев мост, на котором и происходило свидание. Пока Ткачиха и Пастух предавались радостям любви на небесах, люди отмечали праздник Танабата и предавались аналогичным радостям на земле. Но строгие конфуцианцы не могли мириться с подобным попранием нравственности. Запретить сближение Веги и Атьтаира они не могли, сороки под их юрисдикцию тоже не попадали, но земным любовникам они таки испортили праздник. В 1842 году вышел указ, согласно которому отмечать Танабата было можно, а вот заниматься незарегистрированной любовью в этот день было нельзя.