Елена Криштоф - Сто рассказов о Крыме Страница 36

Мы стояли, запрокинув головы, молча, прикасаясь к судьбе тех, кто завоевал для нас Советскую власть. Тогда мысли у меня о них, как и положено в детстве, были романтические и отвлеченные. А сейчас, когда думаю о республике, вспоминается, прежде всего: "Хлеба, хлеба, хлеба!!! Ради бога! Ленин".

Командарм Федько

Степь была так открыта глазу, что казалось: край ее ощутимо кругло заворачивается, уходя за горизонт. Или, может быть, представлялось такое потому, что совсем недавно им объясняли про земной шар, и даже далеко где-то в обозе на одной из подвод болтался глобус, прихваченный в разбитой усадьбе по личному приказу командира 1-го Черноморского Феодосийского полка товарища Федько.

После апрельского дождя дорога упруга, как хорошо вымешенное тесто, и негромко чавкает под копытами коней. Покачиваясь в седле, Петро Коваль вспоминает день 2 января во дворе казарм запасного полка в Феодосии, когда Федько впервые крикнул: "К оружию, товарищи!"

Ровно убаюкивая, бежит степь, отряд отходит к станции Сальково и должен занять оборону на Чонгарском направлении, прикрыть Крым от наступавших кайзеровских войск… А не удастся прикрыть, так и снова, пожалуй, увидишь соленую пенку рапы у самого порога и феодосийские улицы, по которым всего три месяца назад гнали эскадронцев…

Ровно бежит степь, убаюкивает.

— Не дремать! — раздается в голове колонны радостно-зычный голос, от которого разом вскинулись и Петро и конь.

— Этта какая будет буква? — высоко в руке дощечка, на ней выведено крупно красной, далеко видной краской.

— Буква ре, — гаркает вместе с другими Петро и чувствует, как сама собой выпрямляется спина. Отлетают сонные мысли от родной мазанки, от мелких волн у самого поля.

— Правильно! А этта какая будет буква?

Змеей вьется лента конного отряда, по рельсам катит единственный бронепоезд, впереди еще вся гражданская, и враг недалеко отстал, но Черноморский полк учит грамоту — и простую и политическую. А еще он усваивает главную науку времени — науку побеждать. Не только практически усваивает, когда сам Федько водит своих товарищей в атаку, но и теоретически, когда на привалах командир рассказывает о Суворове и выигранных им сражениях…

Качается в седле Коваль, скачет вдоль длинной серой ленты командир Иван Федько, почти такой же молодой, как Петро, но сильно грамотный: школу прапорщиков кончил. На минуту глаза их встречаются и смеются оттого, что одинаковое приходит в голову…

— Стараешься, Коваль? — спрашивает Федько, кивая на дощечку, которая опять, с новой буквой, маячит над колонной.

— А как же, раз — повезет, второй — повезет, однако в третий надо уметь, — повторяет Коваль любимую присказку командира. — А чтоб уметь — грамоте учимся!

— О батьке никаких вестей?

— Какие вести! Отлежится — догонит…

…И оба опять глазами показывают друг другу, что вспомнили одинаковое. Ту зимнюю Феодосию января 1918 года, до которой сегодня так далеко, будто не три месяца, а три года прошло. Отогнали тогда эскадронцев, взяли власть в свои руки, дождались помощи из Севастополя, и вдруг накатила беда: с Кавказа через город двинулись по домам — войска не войска, а скорее базар на колесах. Растекались остатки царской армии, волочили с собой военное барахло — пригодится. Пулемет, например, на феодосийской барахолке можно было выменять на буханку хлеба. Кавказское воинство не просто шло мимо — прихватывало всех несознательных на своем пути, баламутило мозги, такие, как у Коваля были в то время. И случилось: на площади, замусоренной соломой, а больше стручками корявых акаций, подошел к Федько нестарый еще крестьянин, спросил: "Так что, товарищ командир, разрешите заместо сына в части побыть, а он пусть до мамки погуляет". — "Как — погуляет? — Федько даже фуражку сбил на затылок, оглядывая солдатика, стоявшего рядом с отцом. И еще раз щелкнул по лаковому козырьку: — Как — погуляет?" — "А никакой тебе убыли: он Петр Петрович Коваль, и я Петр Петрович Коваль". — "Так оставайтесь оба, скорее власть возьмем". — "Оба-два не можем. — Коваль-отец вольно закурил цигарку, сказал, как старший младшему: — Ты, командир, или молодой, или городской, земли не понимаешь, а ее пахать надо".

Нет, командир, хоть и ходил недавно в офицерских погонах, землю очень даже понимал. Это теперь оба Коваля знают, и тот, что залечивает раны где-то в госпитале, и тот, что скачет заросшей буркуном степью… Вышел командир из такой же безлошадной бедноты, как они, так же по снегу выскакивал босиком, натаскивая на плечи полушубок, один на всю семью. Что же касается земли, сначала ее надо завоевать, пахать после. Истина эта по прошествии трех месяцев политграмоты, атак и отступлений стала, наконец, ясна, хотя сердце все равно скребло…

— …Пахать надо, — произнес, почти выкрикнул рядом с Ковалем командирский молодой и веселый голос, — вот так пахать надо и сеять…

Земля лежала перед ними пустая, одичавшая пашня, на которой дрались не на жизнь, а на смерть, которую любили жадной любовью, мимо которой сейчас отходили к Чонгарским позициям, веруя в победу, как если бы неслись в атаку. Может быть, в таланте Федько-полководца главным было именно умение внушить веру в победу правого, рабоче-крестьянского дела!

…Когда-то, когда я читала или слушала о том, что в гражданскую, случалось, полки водили мальчишки, армиями командовали двадцатилетние, для меня это были фразы. Заслуживающие доверия, но фразы, поскольку единственный пример всегда упирался в Гайдара. И вот, читая об Иване Федько, я, в конце концов, поняла как-то не теоретически: командовали!

В том же восемнадцатом, после боев у Сиваша, после отхода в Крым, в целях объединения разрозненных сил, прикрывающих эвакуацию из Джанкоя на Керчь, по решению Верховного военно-революционного штаба Республики Тавриды был организован Восточный фронт. Главкомом фронта был назначен Федько. В боях под Джанкоем Черноморский полк с подоспевшим подкреплением сдерживал, оттягивая на себя, наступающие части немцев и гайдамаков.

…Шел апрель 1918-го. Сколько же лет тогда было главкому? Через пару месяцев должен был стукнуть двадцать первый. Он был высок, ясноглаз, вообще у него было светлое, а не только суровое лицо, это видно по фотографиям. И, я думаю, степь, тонкий рог месяца, предвещавший вёдро, запах сырой травы волновали его, когда в ночь перед атакой он обходил батальоны. В запахе этом, так же, как в чистом темном небе, было обещание…

И на этот раз главком рассказывал бойцам о Суворове так, как будто когда-то, еще на той немецкой, служил под его командой, и бойцы, не очень-то разбираясь в истории, представляли не генералиссимуса, не царедворца, а просто русского и отважного. Коваль даже примеривал, как Суворов отнесся бы к их попыткам отбить Джанкой, сумел ли бы сделать больше, чем главком.

…Джанкой они не отбили у немцев и гайдамаков, но до сих пор, говорят, стоит в городе старая водокачка, разбитая снарядом, пущенным из орудия бронепоезда красных. На водокачке засел тогда немецкий пулеметчик, и снять его надо было, во что бы то ни стало.

Потом Федько воевал на Северном Кавказе, на Царицынском направлении, под Екатеринодаром, командовал группой войск из четырех полков, Белореченским фронтом, был главкомом военно-революционных войск Северного Кавказа, командармом одиннадцатой Красной Армии. По рекомендации Кирова решено было направить Ивана Федько в распоряжение ЦК КП(б)У и Наркомвоенмора Украины для работы в Крыму.

Снова сыро пахла торопливая степная трава, снова в небе появлялся тонкий серп месяца, снова впереди маячил Крым, только теперь Федько входил в него без боев: полуостров почти весь был занят армией Дыбенко. Белые стояли на Акмонайских позициях, за Феодосией…

Земля и вправду оказалась круглой, уходя, ты возвращался в места, помнившие твое начало. В Феодосии Федько вступил в партию, в Феодосии же первый раз крикнул, до горячей крови напрягая шею: "К оружию, товарищи!" В Феодосии море лежало за кромкой золотого песка веселое, и то темная, то светлая рябь неслась от берега по тихой воде так стремительно, будто ее пустил не ветер, а балующиеся мальчишки. Иван Федько и Петро Коваль смотрели на море, молча и не слезая с коней.

— Так пойду? — спросил, наконец, солдат у командира и шевельнул биноклем на груди, будто отмеривая дальность предстоящего расстояния. — Пойду до мамки погулять?

Теперь в эти слова обоими вкладывался смысл совсем иной, чем полтора года назад. Скорее всего, тот, что линия фронта отрезала родное село от Феодосии, а идти в разведку на ту сторону сподручней всего ему, Ковалю, местному человеку, и не только узнать, что к чему у белых, но, если удастся, еще и отомстить.

— Смотри, батьку к стенке поставили, тебя схватят…

— Живым не дамся.

— Не в том вопрос, чтоб умереть, а в том, что, сына не родивши, порвешь ниточку. Кто Петром сына назовет? Петром Петровичем?