Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 1 ) Страница 36

Исполнив это повеление, козаки поставили бы себя в невозможность продолжать

промысел, который обеспечивал их насущные потребности, и по-неволе должны были

бы претерпевать голод и нужду, которым славные предшественники их подвергали себя

добровольно. Придавленные самою малочисленностью своею, козаки еще больше

были бы стеснены запрещением проживать, в качестве самосудных людей, в

королевских и панских имениях. Им не было дела до вреда, который вечно терпела бы

шляхта, допустив козацкую республику гнездиться в недрах республики шляхетской.

Наливайков „кусок хлеба“, который они имели бы в панских местностях на правах

никому неподвластного рыцарства, по их воззрению на собственность, не должен был

даже ставиться в счет, а отзываться к войсковому суду в своих обидах со стороны

нанов, это казалось им столь же естественным, как сами паны находили естественным

составлять вооруженные съезды против экзорбитанций своих собратий.

Что в ХУИИ столетии панские хозяйства держались уже не отдачею в аренду

дубовых лесов для выпаса свиней, не конскими табунами, не стадами и отарами, не

пасеками, бобровыми гонами да рыбными входами, как в ХѴ-м и ХѴИ-м,—этого

козаки не соображали, и хотя видели, что продукты земледелия перевесили в панских

имениях все прочия статьи дохода, но это им не нравилось. „Эй вы дуки, дукы!

позабирала все дуги и луки (говорили они): негде бедному козаку-нетяге и коня

поиасти“ *). А надобность в обороне границ была еще так велика, что наполнять житом

гумна казалось им столь же недостойным рыцаря, как это герольдик ГИапроцкий

находил лет пятьдесят тому назад, когда колол глаза зажиточным польским панам

убогою воинственностью панов русских.

Наконец, мир с Турками, заключенный под условием уничто-

*) Из старинной козацкой песни.

.

127

жения Козаков, казался им повторением панской лиги с Крымцами, устроенной

против низовцов Стефаном Баторием. Если панскими силами предводительствовал не

такой искусный гетман, как Жовковский, козаки наверное попытались бы завоевать

себе то положение, в котором паны отказывали им при Налнвайке. Но, как им ни было

досадно панское полноправство на отвоеванной у Татар сообща земле, не смели они

ринуться на полководца, кото. рый с малыми силами побеждал массы Москалей и

отражал турецко-татарские полчища. „Мы ни под каким видом не согласны на такое

огромное число Козаков, какое ныне оказалось*, говорили им на последней коммиссии

землевладельцы устами коронного гетмана, а он был способен подтвердить

решительное слово железными доказательствами (їelazne гасуе).

За невоможностью поставить на своем в Королевской Земле, козаки обратились

туда, где в их услугах нуждались больше. Месяца через два после Раставицкой

коммиссии, атаман Одинец с 15 товарищами повез в Москву татарских языков и, от

имени Запорожского Войска вместе с гетманом его Сагайдачным, представил царю: что

козаки „все хотят ему служить головами своими по-прежнему, как они служили

прежним российским государям и в их повелениях были, на недругов их ходили и

крымские улусы громили. А ныпе (докладывал царю думный дьяк) ходили они из

Запорог на крымские улусы, а было их с пять тысяч человек, и было им с крымскими

людьми дело по сю сторону Перекопи, и Божиею милостью, а государевым счастьем,

Татар они многих побили, и народ крестьянской многой из рук татарских высвободили,

и с тою службою и с языки присланы они к государю, и в том волеп Бог да царское

величество, как их пожалует. А они вместе головами своими хотят служить его

царскому величеству, и его царские милости к себе ныне и вперед искать хотятъ^.

К чести Москвы и её государственной политики надобно сказать, что боярская

дуМа ни при царе Михаиле Федоровиче, ни при его сыне, Алексее Михайловиче, пе

переманивала к себе Козаков из польских владений: она желала, чтобы Южная Русь

пришла к самоуразумению всею землею. ИИутивльские воеводы получили даже

выговор за пропуск Одинца к столице без испрошения царского на то указа. Но

предложения со стороны недавних своих разорителей служить великому государю по-

старине Москва не отвергла.

128

.

Чтб касается Козаков, то они виновными в Московском Разоренье себя не

признавали. Они были добычники, терпимые всеми соседними народами, как и Татары,

по невозможности их уничтожить. Они служили из-за добычи каждому, кто ее за ними

обеспечивал. Опустошив государство ради своего козацкого промысла, они теперь

были готовы промышлять в его пользу, все равно как промышляли бы в пользу его

врагов, даже в пользу самих Татар и Турок, еслибы благосклонность крымского хана и

турецкого султана понадобилась им так, как через двадцать восемь лет при польском

Яне Казимире и через восемьдесят девять лет при нашем Петре Великом.

Так и смотрела па них Москва. Еще задолго до своего Смутного Времени, в эпоху

между бунтом Косинского и бунтом Наливайка, опа высказала императорскому

посланнику свое мнение о малорусских козаках. „Это люди дикие, необузданные, не

имеющие страха Божия, и на верность их нельзя рассчитывать", говорили тогда думные

дьяки в Посольском Приказе. Во времена московских смут и бедствий, запорожские

козаки, наравне с польскими лпсовчиками, московскою северскою вольницею и не

признавшими еще московского подданства донцами, назывались у Москвичей ворами,

а 1618 год не возвысил составившагося тогда о них понятия.

Тем не менее, однакож, Москва должна была иметь в виду, что Запорожское Войско

состояло преимущественно из людей православных, были ли то беглецы северно-

русских, или же южнорусских украин, была ли то дворянская молодежь, или же была

то кабацкая голь всех племен и состояний. Днепровские козаки, со времен героя

Данила Адашева, часто избирали своими атаманами людей происхождения

московского, и в свите атамана Одинца могли находиться такие люди. Во всяком случае

царским советникам следовало предполагать, что запорожское товарищество относится

не совсем равнодушно к событиям унии, которая православные церкви и монастыри

передавала в руки папистов. Поэтому, похвалив Козаков за то, что они ищут царской

милости, думные дьяки спросили Одинца и его товарищей: нет ли^от польского короля

какого посягательства на их веру?

Вопрос этот был возбужден дошедшими до Москвы слухами, что польский король

примирился с турецким султаном. В Москве знали, что Сигизмунд III состоит в дружбе

с немецким императором Фердинандом II, великим поклонником римского папы, и что

Фердинанд начал теснить у себя иноверцев. Поэтому думали: не находится ли в связи с

налавтеюся в Чехии религиозною

.

129

войною окончательное подавление православия в Полыпе? Но козаки отвечали, что

„про цесаря и про папу ничего им неведомо, и от них тот край отдален, а посяганья на

них от польского короля никоторого не бывало*.

Такой ответ должен был поразить думных дьяков Посольского Приказа, то есть

членов тогдашнего министерства иностранных дел. Им было известно, что по смерти

отступника Михаила Рогозы киевским митрополитом сделан Ипатий Потей; что по

смерти Потея митрополия, с приписанными к ней имуществами, предоставлена такому

же унияту, Иосифу Велямину Рутскому, и что при этом митрополите, Полотской

архиепископии, обрезанной в пользу иезуитов еще Стефаном Баторием, грозило

окончательное совращение в унию. Недавняя уступка ИИолыие Смоленска сделала

Москву больше прежнего чувствительною к успехам папизма на древней русской

почве.

С своей стороны паписты направляли все усилия свои преимущественно к тому,

чтобы на границах Польши с Московским Царством поставить крепкие устои

завоевательной римской церкви. С этою целью для киевской митрополии был воспитан

специально в Риме сын московского подданного Веля мина, взятого пленником в 1578

году, под рекою Улою, и поселенного в Литве на правах шляхтича, а для полотской

архиепископии образован местными средствами иезуитов сын новоград-волынского

мещанина, Иосафат Кунцевич.

Превращение православия в униятство велось чрез посредство этих агентов двумя

различными, но параллельно идущими путями. Рутский, пребывая на Волыни, в

Червонной Руси и в Киевщине, привлекал к унии основанием народных школ,

образованием трезвых и набожных монахов базилиян, дружеским общением с

православными и кроткою проповедью домашнего благоустройства. Этим он