Николай Толстой - Жертвы Ялты Страница 36

«Беженка не хочет возвращаться в СССР. Она утверждает, что в лучшем случае ее арестуют, но несомненно она опасается более сурового наказания, так как ее муж воевал в антикоммунистическом отряде. Кроме того, по прибытии в Одессу она сознательно избегала всякого контакта с советскими властями. По ее словам, собственная судьба мало ее волнует, но она надеется дать ребенку возможность жить в свободной стране. Местонахождение ее мужа пока что неизвестно, но если он попал в Англию в качестве военнопленного, он, несомненно, сейчас в руках у советских… Гусейнова, очевидно, имела антикоммунистические настроения задолго до начала войны. Трудно обрекать женщину, волей обстоятельств попавшую в этот хаос, на смерть в Сибири, но, вероятно, другой возможности у нас нет. Прошу ваших инструкций относительно этой беженки».

Инструкции МИД не замедлили прибыть, и сотрудник британского МИД вскоре сообщил следующее:

«…Женщина и ребенок сегодня утром выехали из… Ливерпуля, и я надеюсь, что их отъезд станет последней главой этой эпопеи».

Так оно и было. Софья с ребенком была посажена 22 мая на судно, идущее в СССР, а мидовский чиновник лаконично резюмировал:

«Грустная история, но мы ничего не могли поделать».

Нам неизвестна судьба Софьи Гусейновой и ее ребенка, но в то время многие женщины в такой же ситуации попадали на Колыму. Еврейка немецкого происхождения, отбывавшая там срок, вспоминает прибытие в лагерь сотен девушек, которые, как и Софья Гусейнова, работали на немцев или каким-либо другим образом «изменили» родине:

«Вначале это были робкие подростки, но Колыма быстро превратила их в законченных проституток». Среди прибывших были украинские националистки, и с ними обходились особенно жестоко. «Почему советскому офицеру, допрашивавшему семнадцатилетних девочек, понадобилось ломать им ключицы и бить тяжелыми армейскими сапогами по ребрам, так что они плевались кровью на койках колымских тюремных больничек?»

Жизнь женщин на Колыме была ужасна, но непродолжительна: туберкулез, сифилис, недоедание, самоубийства косили их сотнями. А что стало с ребенком? Софья не могла оставить его в Англии, как предложил однажды мидовский чиновник в отношении другого ребенка, чья мать заявила МИД:

«Моему мальчику всего пять месяцев, и я точно знаю, что они его отберут у меня».

И она была права. Поляки, попавшие в советские лагеря в 1941 году, пишут:

«Дети, родившиеся в лагерях, несколько месяцев остаются с матерью, а затем их увозят в специальные учреждения».

Первые два года мать еще может навещать ребенка; затем детей отсылают в детские дома. При этом многие дети тяжело заболевают, а то и умирают, и матерей не всегда пускают даже на похороны. («Другого заведешь!» — сказал охранник матери, только что потерявшей ребенка.)

В Магадане Элинор Липпер посетила детский комбинат. Там были дети, родившиеся всего неделю назад. Матерям разрешали месяц отдохнуть, а потом они возвращались на работы (валить лес летом и чистить снег зимой). Несколько раз в день их строем приводили в комбинат, они кормили детей, а потом под дулами автоматов возвращались на работу. Няньками в таких детских комбинатах назначались уголовницы, но даже при самых лучших намерениях они успевали только протереть полотенцем бритую головку ребенка и сунуть ему какое-нибудь отвратительное варево.

«Эти дети почти не знают игрушек, они редко улыбаются. Они поздно начинают говорить, и им неизвестна ласка. Маленькие дети забывают своих матерей от разу к разу, и только они начинают немного оттаивать, как охранник кричит: «Пора, кончайте». И матери слышат со двора, как плачут оставленные ими дети. Дети в комбинате всегда плачут, и каждой матери кажется, что она слышит своего ребенка. Ребята постарше, прижимаясь носами к окнам, следят за тем, как их матери уходят от них шеренгой, пятеро в ряд, а сзади идет солдат с автоматом на изготовку».

Несмотря на недопустимость сантиментов, МИД иногда все же отступал от своей генеральной линии. Среди советских граждан, попавших к англичанам в том же месяце, что и Софья Гусейнова, был всемирно известный профессор. Я не могу назвать ни имени, ни области занятий профессора, так как его родственники до сих пор живут в СССР. Его сын ответил на мой запрос так:

«За исключением нескольких незначительных эпизодов сразу же после крушения Германии моей семье ни разу не угрожала репатриация. Более того, англичане сообщили отцу, что советские разыскивают его, и предложили свою протекцию. Они сделали это потому, что Кембридж был заинтересован в отце как в специалисте, а кроме того, его хотели заполучить американцы».

И профессор репатриирован не был. С этой благополучной судьбой ученого резко контрастирует мрачная история Александра Романова, находившегося в лагере для русских военнопленных в Ньюкастле. Романов попал к немцам в 1941 году, когда он был совсем еще мальчиком, позже его вывезли на работы во Францию. После высадки союзников в Нормандии он был взят в плен американцами и вместе с тысячами других пленных оказался в Англии. Наслушавшись в лагере рассказов о том, что ждет его на родине, он дважды пытался бежать, но всякий раз его ловили и возвращали назад. Так что в случае репатриации он становился верным кандидатом в смертники. Вероятно, понимая это, английский офицер, работавший в лагере переводчиком, посоветовал юноше снова бежать и пойти к представителям русской эмигрантской общины в Лондоне; там-де ему помогут. Скопив немного денег, Александр добрался до Лондона и явился по адресу площадь Брешин, 5, в Русский дом, которым владел представитель антикоммунистического движения русских эмигрантов в Лондоне Саблин. Александр позвонил в дверь, ему открыли, и он оказался в большой комнате. В ожидании хозяина квартиры он рассматривал огромный портрет своего знаменитого тезки, царя Александра I, изображенного вместе с Николаем I. На стенах висели иконы, гравюры с видами России, фотографии убитого большевиками Николая И. О том, что произошло дальше, нам известно из отчета МИД.

В комнату вошел элегантный, щегольски одетый господин. Это был Саблин. Указав Александру на стул, он сел рядышком и осведомился, чем может служить. Александр принялся рассказывать о своих страхах, двух побегах, о совете английского офицера и надежде на то, что русская община его спрячет. Саблин внимательно выслушал гостя, задал пару вопросов насчет английского офицера и, сказав, что ему надо позвонить, вышел из комнаты. Действительно, он направился в свой кабинет и позвонил в министерство внутренних дел и в военное министерство.

Саблин, на визитных карточках которого значилось «Представитель общины русских беженцев в Соединенном Королевстве, бывший поверенный в делах Российской Империи в Великобритании», к тому времени уже перешел на службу к Советам. И примерно через час после телефонного разговора раздался звонок в дверь и в комнату торопливо вошел капитан Солдатенков, служивший, как сказано в отчете военного министерства, «связным между министерством и советскими властями». Задав юному Романову несколько вопросов, он отправился писать отчет. Саблин между тем оказался в весьма щекотливом положении. Как сказано в отчете МИД, «оставлять юношу у себя он не хотел, но и отсылать его прочь тоже было неразумно». Ведь уйдя из дома Саблина, Романов мог просто исчезнуть или же повстречать человека, который сообразит, что в данном случае уместно обратиться к «Акту о союзных вооруженных силах». Поскольку Романов никогда не служил в Красной Армии, адвокат без труда мог доказать суду, что юноша не член иллюзорных советских сил на британской территории. Позиция британского МВД тоже была сложной. Романова нельзя было арестовать как «дезертира». И МВД предложило Саблину подыскать гостю жилье и продолжать следить за ним, пока МВД не сочтет возможным его арестовать. Это, в свою очередь, не устраивало Саблина, который боялся, что, во-первых, он может быть заподозрен русскими эмигрантами в сотрудничестве с Советами, а недоверчивым советским посольством — в антисоветских намерениях. Поэтому Саблин решил действовать на свой страх и риск.

Саблин пригласил юного беглеца к столу. К тому времени он уже завоевал полное доверие Александра Романова, которого трогало и подкупало расположение элегантного господина, такого внимательного, такого многоопытного и к тому же без конца подливавшего гостю вина. Парень совсем потерял голову. Тогда Саблин начал втолковывать ему, что единственный разумный выход — вернуться в лагерь. Все равно власти в конце концов его найдут, и тогда ему не избежать крупных неприятностей. А если он вернется добровольно и скажет, что хочет служить в Красной Армии, с ним, несомненно, будут хорошо обращаться по возвращении домой. Конечно, сам он, Саблин, будучи эмигрантом, находится в оппозиции к советскому режиму, но, сам того не желая, он пришел к выводу, что Сталин за последние годы сильно изменился. После победы над немецкими захватчиками в России забрезжит новая эра, так что — кто знает, — может, и он, Саблин, в один прекрасный день вернется на родину.