(Исецкий) Соломон - Среди красных вождей том 1 Страница 36

Не скрывая своего возмущения, Красин поведал все это мне…

— Прости, — сказал он, — что я не заручившись твоим согласием, позволил себе от твоего имени по­ставить это требование…

— Ты поступил совершенно правильно, — ответил я. — Я был бы рад такому суду… Мне противны все эти закулисные шопоты, интриги, вообще арсенал всей этой тянущейся со времени моего приезда из Стокгольма склоки по поводу меня. Но ты увидишь, что они под тем или иным предлогом отклонять мое требование суда…

— Ну, нет, — решительно возразил Красин. — Это им не удастся… Я вот составил от своего имени заявление в ЦК партии, которое передам сейчас же Ле­нину… Тут надо спешить, ибо вся эта св…чь усиленно работает в темноте…

И он показал мне свое заявление. Он требовал в нем от моего и своего имени, как моего близкого товарища и друга, пролить свет на создавшееся ко мне в партии отношение. Были перечислены враждебные мне акты, начиная с моего приезда в Петербург из Сток­гольма, с указанием, что я тогда уже из-за столкновения с Урицким, требовал разбора моего дела. Затем упоминалось об отношении ко мне коминдела во время моей службы в Берлине, Гамбурге… Указывалось на игнорирование моих радиотелеграмм из Гамбурга, оставление меня на произвол судьбы после ареста.

Перечис­лялись мои революционные заслуги… И в заключение note 185Красин заявлял, что, будучи моим другом и товарищем со времени нашей юности и зная всю мою жизнь почти день за днем, он категорически заявляет, что "ни в частной, ни в партийно-общественной деятель­ности Г. А. Соломона никогда не было ничего, что могло бы его деквалифицировать" и что он просит привлечь к суду в качеств свидетелей таких то и таких то известных товарищей, начиная с самого Ленина…

И Красин тут же вызвал к телефону Ленина и сказал ему, что я подкрепляю заявленное им от моего имени требование партийного суда и что он тотчас же привезет ему свое заявление. Ленин попросил пере­дать мне телефонную трубку.

— Здравствуйте, Георгий Александрович, — обра­тился он ко мне. — Вы подтверждаете требование суда?

— Да, конечно, Владимир Ильич, мне опротиве­ли все эти пакости, — отвечал я, — и я буду очень рад, если партийный суд выскажет и свой взгляд…

— Вы правы, конечно… Ну, так вот, может быть, вы приедете вместе с Леонидом Борисовичем?

— Нет, Владимир Ильич, если мое присутствие не безусловно необходимо, прошу меня уволить: Красин передаст все от моего и своего имени…

Мне не хотелось видеться с Лениным в виду той двойственной роли, которую он играл. Красин отвез ему заявление. Через несколько дней Ленин вызвал его по этому поводу, и между ними произошло следую­щее объяснение, о котором мне сообщил Красин. Ленин откровенно сказал ему, что он рассмотрел лично и показал еще кое-кому из ЦК (Красин тогда еще не состоял его членом) его заявление, и все согласны с основательностью нашего требования суда…

— Но, Леонид Борисович, вы понимаете, — note 186сказал он, — что разбирательство этой склоки вызовет грандиозный внутрипартийный скандал. Это будет свое­образная панама. Я не могу ее допустить… Пусть Соломон плюнет на всю эту историю. Что же касается его назначения, так вот что я рекомендую. Не подвергая обсуждению этого вопроса ни в Политбюро, ни в Сов­наркоме, я вам заявляю, что мы согласны, чтобы Соломон был заместителем народного комиссара торговли и промышленности, но не по утверждению Совнаркома, а по назначению вами. Вы издадите приказ по наркомторгпрому, что он в порядке службы назначается вашим заместителем, и он будет вести комиссариат, — сущ­ность дела остается та же… Но мы избегнем склоки…

Все это Красин сообщил мне в присутствии А. А. Языкова. Конечно, я был глубоко возмущен этим проектом Ленина. Мне было противно. Но и Красин, и Языков начали на меня наседать, уговаривать и приводить разные резоны. Я упорно стоял на своем. Они оба про­сили меня не отказываться, просили хотя бы подумать еще несколько дней, прежде чем решить этот вопрос.

Через несколько дней, в течение которых и Кра­син и Языков не переставали наседать на меня, я согла­сился. Был составлен приказ о назначении меня "замом" со всеми его правами и обязанностями и я стал подписывать все бумаги, как "Замнаркомторгпром"… Я воздержусь от всякого рода ламентаций на эту тему: я описал всю эту историю с единственной целью дать читателю представление о тех нелепых и оскорбительных дрязгах, в сфере которых приходится вращать­ся даже высоко стоящим в советской иерархии работникам.

Укажу в заключение, что Красин был весь поглощен тяжелой работой по комиссариату путей note 187сообщения, тяжелой особенно в ту эпоху блокады и граж­данской войны, когда к транспорту были предъявлены высокие сверхтребования, когда он был загроможден перевозками грузов и войск и когда он находился в состоянии полной разрухи: повсюду на путях стояли целые кладбища негодных паровозов и вагонов. Ремон­та почти не было возможности производить за отсутствием оборудования. Труженики транспорта были демора­лизованы и измучены голодом и полуголодом и непосильным трудом… Поэтому Красин, всецело занятый транспортом, предоставил мне комиссариат торговли и промышленности. Но он привлек меня в качестве консультанта по разным железнодорожным вопросам и председателя междуведомственной штатной комиссии в наркомпуть.

Эти дрязги улеглись. Смысл и значение их заклю­чались в желании унизить меня, оскорбить, ибо все время заведования мною Комторгпромом, вскоре переименованным в "Народный Комиссариат Внешней Торговли" или по сокращении в "Наркомвеншторг", и Совнарком и Ленин, и прочие официальные лица адресовались ко мне, величая меня "заместителем" или просто "наркомом"…

Таковы "гримасы" внутрипартийной и вообще советской жизни…

XIII

Дня через три-четыре после приезда в Москву, я переехал во «второй дом советов», как была пере­крещена реквизированная гостиница "Метрополь". Гостиница эта, когда то блестящая и роскошная, была но­выми жильцами обращена в какой то постоялый двор, запущенный и грязный. С большими затруднениями мне удалось получить маленькую комнату в пятом этаже.

note 188Хотя электрическое освещение и действовало, но в виду экономии в расходовании энергии, можно было пользовать­ся им ограниченно. Поэтому не действовал также и лифт, и коридоры и лестницы освещались весьма скупо. Но против этого ничего нельзя было возразить, ибо в Москве было полное бедствие, и в частных домах элек­тричество было выключено, и жителям (читай «буржуям» или "нетрудовому элементу", в каковой включа­лись и все низшие сотрудники советских учреждений) предоставлялось освещаться, как угодно. Конечно, было совершенно понятно, что в ту эпоху всеобщего бедствия пользование энергией было ограничено, но, увы, это ограничение происходило за счет лишения ее только «буржуев". Трамваи ходили редко, улицы тонули во мраке и пешеходы с трудом пробирались по избитым (а зи­мою загроможденным сугробами снега) улицам. Но око­ло Кремля и в самом Кремле все было залито электричеством.

В "Метрополе" также, как и в других первоклассных отелях, по распоряжению советского прави­тельства могли жить только ответственные работники, по должности не ниже членов коллегии, с семьями, и высо­коквалифицированные партийные работники. Но, разумеется, это было только "писанное" право, а на самом деле отель был заполнен разными лицами, ни в каких учреждениях не состоящими. Сильные советского мира устраивали своих любовниц ("содкомы" — содержанки комиссаров), друзей и приятелей. Так, например, Склянский, известный заместитель Троцкого, занимал для трех своих семей в разных этажах "Метрополя" три роскошных апартамента. Другие следовали его примеру и все лучшие помещения были заняты разной беспартийной публикой, всевозможными возлюбленными, note 189родственниками, друзьями и приятелями. В этих помещениях шли оргии и пиры… С внешней стороны "Метрополь" был как бы забаррикадирован — никто не мог про­никнуть туда без особого пропуска, предъявляемого в вестибюле на площадке перед подъемом на лестницу, дежурившим день и ночь красноармейцам.

— Зачем эти пропуски? — спросил я как то дежурившего портье-партийца.

— А чтобы контрреволюционеры не проникли, — ответил он.

Как я выше указал, "Метрополь" был запущен и в нем царила грязь. Я не говорю, конечно, о пом­ещениях, занятых сановниками, их возлюбленными и пр. — там было чисто и нарядно убрано. Но в стенах "Метрополя" ютились массы среднего партийного люда: разные рабочие, состоявшие на ответственных должностях, с семьями, в большинстве случаев люди мало­культурные, имевшие самое элементарное представление о чистоплотности. И потому нет ничего удивительного в том, что "Метрополь" был полон клопов и даже вшей… Мне нередко приходилось видеть, как женщины, ленясь итти в уборные со своими детьми, держали их прямо над роскошным ковром, устилавшим коридоры, для отправления их естественных нужд, тут же вытирали их и бросали грязные бумажки на тот же ковер… Мужчины, не стесняясь, проходя по коридору, плевали и швыряли горящее еще окурки тоже на ковры. Я не выдержал однажды и обратился к одному моло­дому человеку (в кожаной куртке), бросившему горя­щую папиросу: