Андрей Богданов - 1612. Рождение Великой России Страница 36

Зимой 1610 г. гражданская война напоминала костер, с которого сбито пламя, хотя угли ещё горячи. Оставались районы, не признающие власть московского царя; многие города и уезды подчинялись Василию Шуйскому только на словах. Массы людей готовы были сражаться за лучшую долю, за местную выборную власть, за казачью вольницу или под знамёнами Самозванца.

Вторжение на Русь короля Сигизмунда вызвало патриотический подъем против интервентов. Но царь Василий не был популярен даже в Москве. Раздавались голоса, что хорошо бы отдать престол польскому королевичу Владиславу, чтобы примирить сторонников Москвы и бывших тушинцев, а польского короля сделать союзником. Среди московской знати эта мысль соперничала с лозунгом защиты престола, на котором сидел никем не любимый Шуйский.

Скопин-Шуйский «очистил» от разноплеменных «воров» большую часть страны. Но московские власти не могли объединить силы России против общего врага. Армия Скопина была главным козырем Москвы в начавшейся войне с Речью Посполитой. Это понимали все. На князя надеялись, как на спасителя страны от разорения и иноземного ига. Враги разбегались при одном звуке его имени, при одной мысли о прехрабром воеводе. Князь ещё не вступил в Москву, а столица была уже освобождена. Противников вокруг неё больше не было.

ЖЕРТВА

12 марта 1610 г. полки князя Михаила Васильевича вступали в столицу, встречаемые духовенством, боярами и огромными толпами горожан. Поля вокруг Москвы ещё покрывал снег. На десятки вёрст вокруг не осталось жилья, только вьюга вилась вокруг торчащих из сугробов печных труб. Москвичи пёстрой толпой вышли встречать войско в поле, за опалённый войной частокол внешнего кольца укреплений. Народ падал на колени, со слезами славил освободителей и благодарил за «очищение Московского государства».

Один за другим въезжали в Москву всадники конных полков в стальной броне, с длинными копьями, украшенными флажками. Шли стройные ряды солдат в блестящих касках, с мушкетами на плечах. Их сменяли отряды копейщиков, над головами которых колыхался лес пик. С удивлением народ глазел на пешие и конные отряды шведов, финнов, немцев, шотландцев и французов, снявших ради парада тулупы и красовавшихся в кафтанах и шляпах по моде своих стран.

Скопин- Шуйский ехал на коне под огромным знаменем Большого полка, лениво колыхавшемся на ветру. Его фигура двухметрового роста на крупном коне казалась ещё внушительней из-за высокой боярской шапки. Соболиная шуба, покрытая красно-золотой парчой, свисала с одного плеча до самой земли. Стоячий ворот тёмно-красного кафтана с пышными рукавами, сплошь расшитого золотом, жемчугом и драгоценными камнями, был расстёгнут. Из-под него был виден тонко вышитый воротник рубашки-косоворотки. Пухлое, румяное лицо князя излучало довольство. Только лоб 23-летнего богатыря был изборождён глубокими морщинами.

Рядом с могучим боярином, украшенным пристойным его сану животом, вокруг которого был обмотан шёлковый кушак, Делагарди в чёрном бархатном кафтане казался маленьким и худым. Золотые цепи, перекинутые через правое плечо, держали его тёмный плащ. Рыжие кудрявые волосы вились из-под широкополой шляпы. На узком бледном лице шевелились при разговоре лихо закрученные усы. Генерал, начинавший эпический поход в Россию как наёмник, бурно радовался победе и с восторгом смотрел на своего русского друга, с которым готов был идти в огонь и в воду, к новой славе.

Народ видел в воеводе сказочного богатыря, спасшего всех от чудовищного зверя гражданской войны. Начитанные в Священной истории славили князя как нового Давида. И того в древности чтили больше, чем облеченного царской властью Саула. Москвичи в разговорах между собой даже обостряли библейский конфликт юного спасителя царства и старого злого царя. Насколько презираем был Василий Шуйский, настолько восторг и благодарность народа изливались на молодого полководца. «Все хвалили его мудрый и добрый разум, и благодеяния, и храбрость».

Перед воротами города бояре поднесли воеводе хлеб-соль. Вступив в Москву, войско отрядами расходилось по улицам, где всех определяли на постой в дома москвичей. Освободили много домов для иностранцев. Жители столицы были к ним радушны. Пока воины размещались и угощались, Скопин-Шуйский с Делагарди, его офицерами и своими воеводами проехал сквозь толпы встречающих на Красную площадь. Князь всей душой рвался домой, к молодой жене и матери, но понимал, насколько церемония встречи победителей важна для народа и государства.

Перед воротами Кремля победителей встречали архиереи, а в Успенском соборе праздничную службу отслужил патриарх Гермоген. В Грановитой палате царь в присутствии архиереев и бояр целовал князя, обнимал его и со слезами благодарил за спасение трона. Контраст между юным богатырём, весь облик которого олицетворял силу добродетели, и порочным старым карликом с жиденькой бородкой был разителен. Делагарди присутствовал при этом. Шведского героя, вопреки обычаю, даже не заставили сдать шпагу при входе во дворец. Один за другим бояре величали освободителя земли, которую воцарение Василия Шуйского ввергло в хаос.

Казалось, над головой князя уже сияет царский венец. Иначе и не могло быть. Только в Скопине-Шуйском все видели объединителя страны и защитника от нашествия иноплеменных. Храбрый воин Прокопий Ляпунов писал Михаилу Васильевичу еще в Александрову слободу, поздравляя полководца и обличая Василия Шуйского, который «сел на Московское государство силой, а ныне его ради кровь проливается многая, потому что он человек глупый и нечестивый, пьяница и блудник, неистов и царствования недостоин».

Так думали многие, но не сам Михаил Васильевич. Князь порвал грамоту вождя рязанского дворянства. Полководец был всей душой верен государю, которому целовал крест. Поначалу в гневе он велел схватить рязанских посланцев. Но природная доброта победила: князь этих славных воинов отпустил. Он не мог выдать на расправу Василию Шуйскому людей, заблуждавшихся на его счёт, но искренне желавших блага Отечеству.

После вступления в Москву, как только прошла неделя пиршеств, царь вызвал Скопина во дворец и сурово укорил за милосердие. Василия Шуйского не волновало, что и князь, и дворяне, которых он отпустил, были людьми чести. Царь поверил бы Михаилу Васильевичу, если бы тот предал посланцев Ляпунова на казнь. Доказать боярскому царю, что он «свой», князь мог, только запятнав себя кровью.

Напрасно Михаил Васильевич уверял коронованного родича, что вовсе не хочет занять его трон. Чем больше говорил искренних слов князь, тем меньше верил ему царь. Василий Шуйский когда-то горячо уверял в своей верности Бориса Годунова и Лжедмитрия. И обоих обманул. Ему в голову не могло прийти, что князь поступит иначе.

Вместе с царем Василием за возвышением Скопина-Шуйского ревниво следили бояре. В особенности его славы боялись родственники царя, члены рода Шуйских. «Видя, что он мудрый и многознающий, разумный, и сильный, храбрый и мужественный, сияющий в чести и славе, всеми почитаемый», они решили, что единственный выход — его убить. Народная молва разнесла по стране их тайную ненависть к полководцу и оставила потомкам память о злодействе, совершившемся в Москве 23 апреля 1610 г.

Нельзя верить, что князь не понимал опасности, которая ему грозит, если её видел весь народ и западные наёмники. Их командиров царь и бояре особенно ласкали, давали в их честь пиры, дарили лошадей, золотую и серебряную посуду, драгоценные ожерелья. Но Делагарди был обеспокоен. Он настойчиво советовал Скопину-Шуйскому как можно скорее вывести армию в поле и покинуть столицу. Михаил Васильевич эти опасения понимал, но считал главным — дать отдых армии. Пусть сойдёт снег и просохнет земля, говорил он, тогда мы с новыми силами двинемся в поход против польского короля.

Незачем было изнурять армию, если слух о её мощи и так помогал одерживать победы. Воины Скопина отдыхали, а польский воевода Можайска уже сам приехал в Москву и сдал городские ключи. Среди противников твердо укоренилось убеждение, что Скопин-Шуйский всё равно победит. Мудрейшие из них признавали, что воевода одерживает верх не одной военной силой, но силой мысли. Её было довольно для спасения России, но недостало, чтобы спасти самого себя.

Скопин-Шуйский мог одним мановением руки взять власть. По сравнению с царём Василием князь имел больше прав на престол, ведь он был старшим представителем древнего рода. У молодого богатыря не было противников, кроме сластолюбивого старца на троне и кучки бездарных интриганов вокруг него. Ни один воин в Москве не заступился бы за царя, прикажи Михаил Васильевич ссадить того с трона и отвести в монастырь.

Препятствием для Скопина служила добродетель. Он воевал не за власть, а против усобицы в стране. Именно в том, чтобы отказаться от власти, имея в своём распоряжении воинство, состоял подвиг князя Бориса — первого святого в нашей стране. Канонизированный в начале XI в. вместе с братом Глебом, страстотерпец Борис предпочёл мученическую смерть, отказавшись, несмотря на просьбы воинов, отобрать престол у захватившего его брата Святополка.