Евгений Богданов - Берег розовой чайки (Поморы - 2) Страница 36

2 После этого, в общем-то пустячного, вздорного происшествия на озере воцарились мир и согласие. Забрасывать невод Котовцев стал с Варварой. Фекла теперь работала на берегу. Авдотья угомонилась. Снег еще растаял не везде, лежал серыми плитами в низинах между кочками. Небо было облачным, но дожди не шли. Над холодной землей свистел порывистый северо-восточный ветер. Рыбачки, сильно вымокшие у невода, "кинув" за день до семи-восьми тоней, едва добирались до избушки, отогревались у костра и, поужинав, ложились спать. Сердце - такая штука, что пока оно здорово, его не чувствуешь, а как заболит, так сразу и напомнит о себе... Однажды выдался ясный, тихий денек. Ветер свернулся где-то за увалами и задремал, словно притомившись. Небо расчистилось, и над тундрой, над тоней засияло солнце. Озеро выстоялось тоже чистое и гладкое. Рыбачки обрадовались неожиданному теплу, редкому в это время. Котовцев сказал членам звена: - Эту неделю вы, бабоньки, поработали славно. Сегодня денек погожий, даю вам отдых. Женщины встретили решение звеньевого с восторгом. - Спасибо, Дмитрий. Дал бы еще по чарке! - сказала Варвара. - По чарке нету, а вот сахару к чаю дам. Три дня без сахару пили - теперь побалую вас сладким, - он развязал хранившийся у него мешочек с особо "дефицитными" продуктами и аккуратно разложил на кучки по три кусочка пиленого рафинада. Потом достал восьмушку чаю и острым ножом разрезал ее пополам вместе с оберткой. Половину отдал женщинам для заварки, а вторую половину старательно завернул в холщовую тряпочку и спрятал в мешок "на потом". И чай - тоже праздник, потому что вместо него заваривали березовую чагу, настой которой был почти безвкусен, но, как утверждали сведущие люди, "пользителен для здоровья". Всласть напились чаю с сахаром и хлебом. Разомлели, сели на сухой поговорить, причесаться, подышать воздухом, посмотреть на небо - синее, без единого облачка. А потом вдруг спохватились, и все принялись стирать. То одна, то другая моет за кочкой, за кустиком то исподнюю рубаху, то платок или юбку. Стирали без мыла - где его взять? Дмитрий вроде бы помирился с тещей. Он помог ей выкрутить выстиранное суконное одеяло и развесил его на колья сушиться. Фекла стиркой не занималась, у нее было взято в запас чистое белье. Она бродила по берегу озера, разглядывая под ногами зазеленевшую травку, бочажки с водой и без воды, и с грустью вспоминала, как вот так же шла по тундре на Чебурае с Борисом Мальгиным... ...Фекла повернула к избушке. Вечерело. Из тундры наплывали серые облака, словно морские волны с туманом. У избушки сиротливо чадили остатки костра. Все ушли спать. Фекла поковыряла в кострище палочкой, посидела немного и хотела было тоже ложиться, но дверь избушки тихонько отворилась и, придерживаясь за косяк, показалась Парасковья. Вышла на улицу, остановилась, приложив руку к левой стороне груди и подняв лицо к белесому в летней ночи небу. Потом глубоко вздохнула, ойкнула и опустилась на землю. Фекла бросилась к ней. - Что с вами, Парасковья Андреевна? Мальгина посмотрела на нее тревожными глазами и тихо ответила: - Сердце жмет. Там у меня... в мешке есть капельки сердечные. Взяла на всякий случай. Будь добра, принеси. Фекла пошла в избушку, нащупала на нарах мешок и вынесла его на улицу. Отыскала пузырек с каплями, налила из чайника воды в кружку, накапала капель. Парасковья выпила и долго сидела молча и лизала губы, будто они у нее совсем пересохли. - Легче вам? - склонилась над ней Фекла. - Полегчало. Я тут посижу. В избе душно. А ты спи. - Да нет, я с тобой побуду, - сказала Фекла. - Спать не хочется... Но тут стал накрапывать дождик, и пришлось им все-таки уйти в избушку. Фекла помогла Парасковье лечь, сама легла рядом. Никто из звена не проснулся, только Соня подала голос: - Кто тут ворочается? - Это я, Фекла. Спи. Соня тотчас уснула, а Фекле не спалось. Она долго лежала на спине, прислушиваясь к дыханию больной. Оно было спокойным и глубоким. "Спит!" облегченно подумала Фекла и незаметно для себя уснула. По крыше ночью будто кто-то ходил мягкими крадущимися шагами тихо, словно кошка... Это капал дождик. Молодой, майский дождик. Он пролился редкими крупными каплями и прошел. К утру от него не осталось и следа - обсушило ветром. Когда все проснулись, по одному выбрались на свет божий, стали разводить костер и хлопотать у невода, снимая его с вешал и укладывая в лодку, Фекла, очень испуганная, подошла к звеньевому и тихонько сказала: - Беда, Дмитрий. С Парасковьей плохо. И не дышит вовсе... Я будила - не шевелится, голоса не подает... - Да что ты? - Котовцев быстро пошел к избе. Женщины, заметив неладное, собрались у входа. Дмитрий быстро вышел и снял шапку: - Умерла. Рыбачки заохали, все сразу бросились в избушку, чтобы убедиться, не ошибся ли звеньевой. Войдя туда и увидев плачущую Феклу, стоявшую перед нарами, на которых, вытянувшись, лежала Парасковья и не дышала, все попятились обратно к двери и повыскакивали из избы - так напугала их эта неожиданная смерть, заглянувшая на рыбацкий стан, в глухое, дальнее место. Фекла со слезами на глазах повязала на голову платок - было холодно. - Она вечером жаловалась на сердце. Я ей капель давала. А потом она уснула. Дышала так ровненько, спокойно. Меня тоже сморил сон. А утром бужу ее - не встает. Я перепугалась, не помню, как вышла из избы, рассказывала Фекла. - Что же делать? - беспомощно развел руками Котовцев. - Надо бежать в село, сообщить в правление. - Может, ее доставить туда волокушей? - предложила Варвара. - Тут ведь не станем хоронить. А олени когда еще придут... - Этого делать нельзя, - сказал Котовцев, - Надо, чтобы фельдшерица установила причину смерти на месте. Кто бы сбегал в село? Может, Соня, ты, самая молодая да быстрая? Губы у Сони дрогнули, оспинки на лице стали какими-то темными, неживыми. - Я бы сбегала, да боюсь одна... - Кого боишься? Кругом ни души! - Боюсь покойницы! - Ладно, я одна сбегаю, - предложила Фекла. 3 И опять, как с тони Чебурай, беда позвала Феклу в дорогу. Она быстро шла по мокрой болотистой тундре, оскользаясь, увязая по колено в топких местах, с усилием вытаскивая ноги из торфяника, перепрыгивая с кочки на кочку. Они мягко пружинили под ногами, сворачивались на стороны, и Фекла едва удерживала равновесие. Время от времени она останавливалась, искала след от полозьев и оленьих копыт, находила его и опять торопилась дальше, от широкого тундрового озера в бескрайний ветровой простор, над которым во все стороны размахнулось серое облачное небо. Иногда сквозь облака прорезывалось солнце, и Фекла примечала дорогу и по нему. Если нет солнца да совсем не знаешь пути, в тундре очень легко заблудиться, потому что далеко видно, да нечего смотреть, нет никаких путевых примет. Еще в детстве Фекла не раз плутала в двух шагах от дома, когда ходила за ягодами. Село спрячется за невысоким увалом, до него и всего-то какая-нибудь верста или того меньше, а не видать. И ни куста, ни дерева, ни столба - ничего вокруг. Только буроватая равнина с островками травы да мелкорослого кустарника. Небо шевелится от облаков, как живое, а солнца нет. Куда идти? Понадеяться на ветер? Нельзя. Ветер есть ветер крутит во все стороны, уведет в топи, в неведомые тундровые дали. И озера среди болот все на одно лицо - окружены оправой из мелкого березняка да черничника. Издали их никак не различишь. В детстве перед этой голой равниной, в которой всё на одно лицо, Фекла испытывала неодолимый страх и все же ходила. Возвращаясь от ближнего озерка с корзинкой черники, она облегченно вздыхала, когда наконец из-за, косогора показывались крыши, а потом и вся россыпь изб, прижавшихся к берегу. Несколько минут, и ты дома. Страхи оставались позади. Фекла все торопилась по следу оленьей упряжки на влажной перегнойной земле и думала тягостную думу: "Господи, какое горе-то несу! Как мне быть-то! Как сказать Мальгиным о смерти Парасковьи? А все равно, не я, так кто-то другой должен бежать в село и сказать..." Фекла только упрекала себя, что вечером рано и как-то незаметно уснула. Сказалась, видимо, усталость. Надо было присмотреть за ней да помочь в случае чего. А чем помочь? Капельки тут не спасут. На них худая надежда. "Медичку бы, домашний покой да уход... Видно, ночью ее снова прихватило, лежала, мучилась, не хотела людей беспокоить. Ох, Парасковья, Парасковья! Жить бы да жить тебе, внуков нянчить. Зачем пошла на озеро? Но, видно, придет смертный час - ничего не сделаешь, не избежишь его". Так думала Фекла, а сама все бежала, торопилась. На ходу стало жарко. Сняла платок, расстегнула ватник. Впереди обозначились заросли мелкорослой березки. Сквозь голые, еще не облиственные ветки блеснула вода. "Это Мертвое озеро, то самое, в котором рыбы нет. Оно как раз посредине пути от Минькова до Унды. О нем и говорил Котовцев". Тропка вела мимо озера. Скоро Фекла увидела его целиком - довольно широкое, с мелкой рябью на темной воде. Под берегом - редкий камыш. Значит, она шла правильно. Фекла приметила под ногами неглубокие следы оленьих копыт и полозьев и прибавила шагу. Ветер гулял на просторе, шумел в ушах. Она опять накинула платок и застегнула пуговицы ватника. И вдруг услышала какой-то странный гул. Высвободив ухо из-под платка, замедлила шаг. Гул стал явственней. "Что же это такое гудит? Вроде как мотор... А откуда он здесь?" - подумала она, остановившись на податливом, влажном моховом ковре, примятом оленями, и увидела, как из-за края тундры показался самолет. Он летел низко, приближаясь к озеру. Вот самолет увеличился в размерах, на широких крыльях и на боку у него можно было различить странный знак вроде креста. "Немец!" - ударило ей в голову, и она растерялась, села. Самолет прошел стороной, но опять повернул к озеру, сделал над ним круг, потом еще круг поменьше. Огромный, ревущий, он прошел над Феклой и, кажется, накрыл собой всю землю. Фекла легла, чтобы с самолета ее не заметили, подползла ближе к кустам черничника и карлликовой березки, уткнула голову в мох и зажав уши руками... Первый испуг прошел, она приподняла голову. Самолет, скользя над озером, садился на воду. На шасси вместо колес у него были поплавки. Из-под них побежала пенными бурунами вода. Самолет подрулил поближе к берегу и развернулся носом на широкую водную гладь. Заглушил мотор. Большой, с черным крестом на фюзеляже, обведенным белыми каймами. Теперь она убедилась: "Фашист. У наших на крыльях - звезды. Что ему тут надо?" Она чуть-чуть приподняла голову. Откинув прозрачный фонарь из плексигласа, летчик выбрался на крыло. Он был в темном комбинезоне, в шлеме, с очками на лбу. Сбоку у него висела плоская сумка, с другого боку - пистолет. Фекла следила за ним из-за кочки. Приложив руку козырьком ко лбу, пилот оглядел все вокруг. Наверное, Феклу он не заметил: кочек было много, и ее голова в сером полушалке тоже сошла за кочку. Из кабины вылез другой немец, и оба стали осматривать и ощупывать крыло. Потом принялись что-то мастерить: до Феклы донеслись удары металла о металл. Пилоты недолго возились на крыле. Они по очереди влезли в кабину и задвинули фонарь. Заработал мотор, набирая обороты. От винта кусты на берегу зашевелились, как от сильного ветра. Самолет повернулся боком к Фекле, она опять увидела крест, обведенный по контуру белым. Снова возле поплавков закипела вода. Удаляясь, самолет уменьшался в размерах. Вот он оторвался от воды, стал набирать высоту и вскоре скрылся из вида. Фекла встала, почувствовала дрожь в ногах и слабость во всем теле. Выругалась и погрозила кулаком вслед самолету. Она, конечно, не знала, что это был разведывательный гидросамолет, фашистские летчики, пролетая над побережьем, выясняли, где находятся наши позиции зенитной и дальнобойной береговой артиллерии. У мыса Воронов гидросамолет попал под обстрел зениток, осколками снарядов у него повредило плоскость. Полет с заклиненным и погнутым элероном над морем на авиационную базу на норвежском берегу был рискован, и летчики сели на озеро, чтобы исправить повреждение. Фекла опять пошла своим путем, негодуя: "Ну-ка, набрались нахальства! Уже и в наших краях летают! Кабы мне ружье, да если бы я умела метко стрелять, я бы их посекла пулями!" Но ружья у нее не было, стрелять ей не приходилось, и потому ей было досадно. "Куда же они полетели? Вдруг на Унду? Еще разбомбят село!" - предположила она и пошла быстрее, чтобы поскорее сообщить в деревне о самолете. В Унде, еле волоча ноги от усталости, она поспешила в правление, к председателю. Панькин удивился: - Фекла Осиповна? Ты почему здесь? Что-нибудь случилось? - Беда! Она рассказала председателю о смерти Парасковьи и о самолете. Панькин сразу спросил: - Чего они там делали, немцы? - Чинили... Молотками стучали на крыле... - А еще что заметила? - А ничего больше. Постучали, забрались в кабину и улетели. - На берег людей не высаживали? - Нет, не высаживали. Это я точно приметила. - Может, парашютистов сбросили, диверсантов? - Парашютистов не видела. За кочкой пряталась, испугалась. Может, и проворонила, - неуверенно добавила Фекла. - Эх ты! - Панькин тотчас принялся звонить по телефону в райком партии. Переговорив с Мезенью, он сказал озабоченно: - Сейчас соберу людей, возьмем винтовки и прочешем весь район. Мне некогда. А ты, Феня, поезжай с фельдшерицей в Миньково на оленях. Привезите покойницу... И передай Котовцеву, чтобы снимался с бригадой с озера. На другой день, вернувшись с Минькова, Фекла узнала, что колхозники прочесали все окрестности, но немецких парашютистов не обнаружили.