Елена Прудникова - Рихард Зорге – разведчик № 1? Страница 37

Да, разведчики невероятно устали, да, Центр руководил ими далеко не лучшим образом, да, Клаузен работал на рации невероятно много, и любой из этих факторов мог послужить причиной провала. Но роковую роль в судьбе группы сыграли не эти объективные причины, а нарушение старого-старого запрета привлекать коммунистов для работы в разведке…

Впрочем, первый звонок прозвенел раньше, еще в 1940 году, о чем сам Зорге, возможно, и не узнал. Тогда сыграла свою роль плохо продуманная легенда. Эту историю поведал в своих мемуарах Вальтер Шелленберг.

В 1940 году фон Ритген, глава Германского информационного бюро в Берлине, попросил его «проверить в соответствующих органах гестапо дела Зорге с целью определить, нельзя ли найти возможность оградить Зорге, как ценного и нужного информатора, от препятствий, которые ему чинит токийская организация нацистской партии в связи с его политическим прошлым». Рихард тогда был заместителем начальника Германского информационного бюро в Токио, и Ритген очень высоко оценивал его информацию. В чем там было дело – неясно. Может быть, «шанхайские грехи» отозвались – кстати, сам Рихард примерно в это же время глухо упоминал что-то о проблемах, связанных с шанхайским прошлым. А может статься, какой-нибудь вновь прибывший торговец или чиновник взглянул на знаменитого журналиста и воскликнул про себя: «Да ведь это тот самый парень, который в 1918 году в Киле заправлял всем в Совете!» Или всплыло еще что-нибудь из его бурной биографии. В общем, у токийских нацистов возникли какие-то сомнения, и произошло то, чего сам Рихард все время опасался – фон Ритген попросил Шелленберга проверить прошлое Зорге.

Шелленберг затребовал дело… и обнаружил там не пойми что. «Если не было никаких доказательств, что Зорге был членом германской компартии, – писал он, – то не было сомнения в том, что он, по крайней мере, симпатизировал ей. Зорге, конечно, был в связи со множеством людей, которые известны нашей разведке как агенты Коминтерна, но он в то же время имел тесные связи с людьми из влиятельных кругов, и последние обычно защищали его от нежелательных слухов. В период между 1923 и 1928 годами Зорге был связан с немецкими националистами и крайними правыми кругами, и в то же время он держал связь с нац. социалистами. Таким образом, прошлое Зорге по тем делам, с которыми я познакомился, было довольно запутанным».

Полная, по правде сказать, ерунда получается. С 1924 по 1928 годы Рихард вообще находился в СССР и никоим образом не мог быть связан ни с какими германскими националистами и национал-социалистами, даже если бы и захотел. Его коммунистическое прошлое установить было нетрудно, но даже тени «красного» компромата в полицейских досье не возникает. Про работу инструктором Коминтерна тоже ни слова. Создается четкое ощущение, что чиновники гестапо или же полиции, к которым обратился Шелленберг с требованием предоставить материалы на Зорге, попросту, поленившись искать в архивах, написали первое, что взбрело в голову. Так русский «авось» был компенсирован германским разгильдяйством. Повезло…

После этой так называемой «проверки» в Берлине пришли точно к тому же выводу, что и в Москве, – что Зорге можно использовать как информатора. «Фон-Ритген, – пишет Шелленберг, – наконец решил, что, если даже предположить о наличии связи у Зорге с русской секретной службой – мы должны, приняв необходимые меры предосторожности, найти путь к использованию его глубоких знаний.

В конце концов, мы пришли к соглашению, что я должен буду защищать Зорге от нападок со стороны нацистской партии, но только при условии, что Зорге в своих докладах будет включать секретные сведения о Советском Союзе, Китае и Японии. Я сообщил этот план Гейдриху. Последний согласился, но добавил, что Зорге необходимо держать под строгим надзором и всю его информацию пропускать не через обычные каналы, а предварительно подвергать специальной проверке.

Поскольку в то время полицейское представительство в Токио должен был возглавлять Мейзингер, я решил перед его отъездом поговорить с ним о Рихарде Зорге. Мейзингер обещал тщательно следить за Зорге и регулярно информировать вас по телефону. Все это он впоследствии делал, но обычно Мейзингер и Мюллер разговаривали по телефону с таким сильным баварским акцентом, что я ничего из их разговора понять не мог».[18]

Проверять донесения Рихарда можно было сколько угодно – хоть «специально», хоть как – информацию он всегда давал достоверную. Не совсем, кстати, понятно, каким образом Зорге мог включать в свои секретные доклады в Германию сведения о Советском Союзе. Где он, и где Союз? А Мейзингер вообще не оправдал надежд шефа. «Вместо того, чтобы заняться выполнением порученного ему задания, Мейзингер стал наслаждаться спокойной жизнью и разыгрывать из себя порядочного человека. Хотя он и регулярно передавал сообщения о „почте“ – так мы условились называть Зорге – я не припомню, чтобы в них когда-нибудь содержался отрицательный отзыв о нем. Мейзингер беспрестанно повторял, что Зорге имеет прекрасную репутацию, как в посольстве Германии, так и в японских инстанциях».

И уж наверное, в наслаждении гестаповца «приятной жизнью» Рихард играл не последнюю роль – уж очень хорошим он был собутыльником. Зато какой шок ожидал немцев впоследствии…

К провалу разведгруппы «Рамзай» привела длинная цепочка событий, которая стартовала тогда, когда в конце 30-х годов вернувшиеся из Штатов японцы-коммунисты создали подготовительный комитет для работы по воссозданию коммунистической партии Японии. В 1940 году полиция арестовала одного из руководителей этого комитета, Рицу Ито. Он держался несколько месяцев, а потом «раскололся» и назвал всех, кого знал. В число людей, выданных им, попала 55-летняя портниха Китабаяси Томо. 28 сентября 1941 года женщина была арестована и тоже заговорила, назвав в числе прочих Иотоку Мияги. Несколько дней полиция следила за домом художника и за ним самим. О том, что было дальше, поведал Хоцуки Одзаки, брат Ходзуми.

«10 октября полицейские агенты подъехали к дому Мияги. Увидев их в окно, тот в испуге, с трудом соображая, что предпринять, забаррикадировался в комнате. Взгляд его упал на самурайский меч, висевший на стене… Когда агенты полиции ворвались в комнату, они увидели истекающего кровью Мияги – он сделал себе харакири, но был жив. Старший офицер приказал быстро доставить его в больницу. Но, несмотря на обострение болезни[19] и страшную рану, организм цеплялся за жизнь. В больнице Мияги поместили в палату на третьем этаже. Когда охранник притупил бдительность и отошел в дальний конец комнаты, он попытался выброситься из окна. Охранник бросился к нему, но было поздно. Оба они вывалились. Однако судьба и здесь не позволила Мияги уйти из жизни. Полицейский разбился насмерть, а Мияги, ударившись о ветвь дерева, лишь сломал ребро. Его привели в чувство, и сразу начались допросы».

Правда, в полицейских документах все выглядит несколько более прозаично. Ни о каком харакири речи нет. Мияги допрашивали на втором этаже полицейского отделения. Во время допроса, когда двое сотрудников полиции вышли из кабинета, художник выбросился из окна. Трудно сказать, на что он рассчитывал, прыгая со второго этажа с целью покончить с собой, – по правде сказать, это больше похоже на попытку к бегству, чем на самоубийство. Остававшийся в комнате полицейский, недолго думая, прыгнул следом. Внизу была каменная ограда, так что разбились оба. Мияги сломал ногу и повредил позвоночник, а полицейский провел две недели в больнице. После того, как арестованному была оказана первая помощь, сразу же начались допросы. И тогда он, сломленный арестом и неудачной попыткой самоубийства, заговорил.

Итак, на группу Зорге вышли по коммунистическим каналам, и арестовали Мияги не как агента иностранной разведки, а как возможного коммуниста – этим, кстати, можно объяснить и редкое разгильдяйство при допросе, когда арестованного оставляют в комнате с открытым окном, а единственный охранник находится где-то на другом конце помещения. Но теперь даже само поведение подследственного должно было показать полицейским, что не все в этом деле так просто, как кажется. А уж когда арестованный заговорил… Нет, это была совсем не коммунистическая деятельность. Речь шла о хорошо законспирированной шпионской организации, работавшей на Советский Союз. Полицейские чувствовали себя как школьники, поймавшие игрушечной удочкой метровую щуку.

15 октября Клаузен, придя к Зорге, застал его в большой тревоге. 13 числа у него была назначена встреча с Мияги, но обычно пунктуальный художник почему-то не пришел. И вот сегодня на встречу не явился и Одзаки (именно в этот день, 15 октября, он был арестован). Рихард передал Максу текст телеграммы с просьбой срочно вернуть группу в Союз или отправить ее в Германию. Но это уже был жест отчаяния. Если японцы на самом деле арестованы, то единственное, на что можно надеяться, – это на их мужество. Бежать некуда, Япония – остров, где на каждом углу торчит по осведомителю. Укрыться в германском посольстве и вместо японской полиции попасть в лапы гестапо?