Егор Иванов - Честь и долг Страница 37

"Как же мне теперь построить контригру? — размышлял он дальше. — Ведь они на этом не остановятся… в этой связи — что именно сказать Маркову, когда он завтра придет ко мне? А придет ли он вообще? Сможет ли он после такого поступка появиться перед моими глазами? Ведь Марков — человек самолюбивый и жестокий. Для него это не просто неудача, а опасный провал. Пожалуй, он все-таки придет, потому что деваться ему некуда. Его расписка, если я дам ей официальный ход, поставит под удар всю организацию, а этого Маркову не простят. Пожалуй, в его интересах сказать, что он и не пытался выкрасть письмо, потому что… я все время был не один, случайно кто-то ехал со мной. А потом? В Петрограде? Ведь он должен довести дело до конца значит, и в Питере он представляет опасность. Только бы эта грязная возня не коснулась Насти! Вообще-то я нужен им живой. Поэтому опасность в Петрограде может исходить только от Маркова — он захочет устранить меня вообще. В поезде он вряд ли решится на что-либо серьезное, ведь поезд воинский. Ну что же — предупредим его и об этом.

Теперь о контригре. Я могу противопоставить им только выдержку — надо держать ухо востро, ибо за самым невинным шагом любого человека, вплоть до самых высших сановников, может скрываться начало провокации. И прежде всего — сдать пакет Беляеву немедленно по прибытии. А там видно будет… как они после этого будут строить тактику…"

Возбуждение Соколова постепенно проходило. Как у всякого здорового человека, у него после резкого подъема всех сил для отражения опасности наступала усталость, клонило в сон. Он повернулся на бок, уткнулся носом в бархатную спинку дивана и заснул. Сон его был крепок и восстановил силы.

Утром он тщательно побрился, легко позавтракал и, глядя в окно на заснеженный пейзаж, краем глаза не выпускал из поля зрения и входную дверь. Часов в одиннадцать раздался осторожный стук.

— Войдите, — громко, спокойным голосом пригласил Соколов.

Дверь открылась вбок, и вошел напряженный, как струна, Марков. У порога полковник вытянулся по стойке «смирно» и, как положено по уставу, приветствовал генерала.

Соколов жестом показал ему на диван. Он не хотел начинать разговор первым и выжидал, когда полковник хоть что-то скажет.

Марков начал с извинения, но оно звучало так злобно, что Соколов усмехнулся.

— Господин полковник, я вам назначил эту встречу не для того, чтобы слушать пустые слова. Я полагаю, что необходимо предупредить вас не делать более необдуманных шагов в отношении меня. Особенно в ближайшие два дня, пока я не вручу благополучно пакет господину военному министру. Я не позволю ставить мою честь под сомнение. Стреляю я пока неплохо…

— Но я… — пытался что-то сказать Марков.

— Можете считать это последним предупреждением перед тем, как я спущу курок… — холодно перебил полковника Соколов, и его глаза блеснули сталью. — Не вздумайте также подсылать ко мне кого-либо или стрелять из-за угла. Во время войны такие номера неизбежно кончаются казнью через повешение исполнителя и заказчика…

— Я клянусь! — хрипло, севшим голосом ответствовал Марков.

— Лучше скажите-ка, что вы об этом знаете, — прервал его Алексей…

— Клянусь — ничего, кроме того, что Петр Львович приказал изъять у вас тайно этот пакет. А потом вас хотели загнать в угол, на этой основе завербовать.

— Сколько человек вашей группы едет в этом поезде?

— Я один, — ответ Маркова.

— Сколько человек вас будет встречать в Петрограде? — так же холодно и спокойно, словно на следствии, продолжал допрашивать Соколов. Маркова явно нервировал его тон.

— Только один офицер с авто из Генерального штаба…

— Вот что, господин полковник! — строго приказал Алексей. — Сейчас вы пойдете в свое купе и никуда из него выходить не будете до прибытия в Петроград. Вашему поручителю доложите, что не смогли в силу обстоятельств много людей вокруг меня, да придумайте что хотите — не смогли выполнить поручение. Можете добавить ему и совет — не стремиться его выполнить, так как в противном случае страничка из тома Пушкина появится на соответствующем столе… — Соколов не хотел раскрывать конкретный адрес, по которому можно было бы направить признания Маркова, потому что такового еще не было. Алексей, разумеется, не стал бы выслуживаться перед царем, раскрывая заговор, тем более что это потребовало бы контакта с охранкой, которую Соколов презирал. Не мог он обратиться за помощью и к военному руководству, так как догадывался о том, что Гурко и Алексеев были крепко связаны с заговорщиками и любой рапорт по инстанции закончился бы для него плохо в тот момент, когда он попал бы к начальнику штаба или временно исправляющему его должность. Он не знал и степени ангажированности в заговоре военного министра генерала Беляева, хотя вполне естественно было предположить, что и он входит в его состав.

Но на всякий случай Соколов решил высказать эту угрозу, чтобы не только напугать Маркова, но и посмотреть его реакцию. Полковник, находясь со вчерашнего вечера в расстройстве всех чувств, совсем пал духом.

— Ваше высокопревосходительство! — зашептал он. — Только не выдавайте, только простите.

— Бог простит! — по привычке вырвалось у Соколова, и он тут же закашлялся. Детски-озорная мысль заставила его улыбнуться: "Вот ведь как давно в церковь не ходил, а божусь! Как бы бог и не наказал…" — Я ничего вам обещать не буду, пока не удостоверюсь в том, что вы отказались от преступных намерений в мой адрес. А сейчас идите, подумайте над тем, как вам выпутаться из этой грязной истории…

Марков поднялся, его лицо было бледно, а уши горели красным пламенем.

— Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство! — щелкнул он каблуками. — Честью офицера клянусь…

Соколов молча отвернулся к окну. За Марковым закрылась дверь, и этот щелчок переключил мысли Алексея на другое. "Как там в Питере Настенька?" подумал он.

32. Петроград, январь 1917 года

Мистер Нокс вызвал свою стенографистку Уайлс. Когда Кэт вошла, то увидела, что шеф рассержен.

— Что слышно, Кэт? Какие сведения вы сумели добыть от этого русского? Уж не влюбились ли вы и впрямь? Подумайте о том, что скоро приедет лорд Мильнер. У нас должны быть результаты… Может быть, мы сделали ставку не на того человека или ваши чары уже перестали действовать? — хлестал он ее короткими вопросами.

Красивые серые глаза Кэтти готовы были наполниться слезами — так хорошо она сыграла огорчение.

— Нужно ждать, мистер Нокс. Пока Монкевиц готов на все. Да его друг Сухопаров не дает ключей, взывает к совести и чести. Но Монкевиц сейчас далек от этих понятий. Мысленно он поселился со мной и будущим ребенком в Лондоне. Он одурманен счастьем и старается вовсю…

— Так где же сведения? Я не узнаю вас… Тогда, в Париже, вы действовали с большим успехом… — подзадорил полковник агентессу.

— Мой друг дал мне понять, что из его разговора с Сухопаровым выяснилось, что фамилии агентов — это еще не все. Я думаю, за этим что-то кроется.

— Торопитесь, Кэт, время не терпит. Может быть, мне выступить в качестве вашего друга и покровителя, установить с ним контакт и поработать как следует? Проникнуть самому в эти тайные пружины?

— С вашего позволения постараюсь это организовать… Скажу, что вы знали моего покойного отца и хотите помочь нам.

— Отлично, Кэтти! Только не называйте моего имени Монкевицу. Он знает, что я — разведчик. Пусть наша встреча будет неожиданностью для него.

В мозгу резидента прокручивались сотни вариантов. Но одно он знал: Монкевиц нужен для того, чтобы через него выйти на Соколова. Будучи опытным разведчиком, Нокс полагал, что он уже близок к цели.

…Выйдя на улицу, Кэтти постояла в нерешительности, размышляя над словами Нокса. Ей предстояла встреча с Николаем только завтра. Но она знала, насколько требователен шеф, и беспокойство, проскользнувшее в его голосе, говорило о том, что следует торопиться.

"Шеф прав, — подумала она, — куда легче было в Париже. Легкомыслие, чувственность, жадность, — все играло мне на руку, а с этими русскими высокие разговоры о долге, о чести, о России!.."

Он был очень непрост, этот русский с немецкой фамилией, ей приходилось играть роль любящей несчастной женщины, оставшейся без средств. Она сумела не только вскружить ему голову, но и заставила полюбить себя, поверить, что его будущее может быть только с ней. Все это стоило немалого труда, тем более что Монкевиц был профессиональный разведчик и в любой момент мог разорвать с таким трудом сплетенную паутину.

Но Кэтти была прирожденная актриса, она вживалась в образ мгновенно. К тому же он стареющий мужчина, жаждущий любви молодой красивой женщины. "Надо дать ему понять, что мне грозят высылкой в Англию, а я скорее покончу с собой, чем вернусь туда беременной и одна, без него. Помощь Нокса будет очень кстати". Кэтти уважала своего шефа, зная его тонкий ум и железную хватку.