Владимир Прибытков - Тверской гость Страница 38

Никитин едет за хазиначи Мухаммедом на одном из привезенных коней, с любопытством озирается. По узкой дороге к крепостным воротам течет гомонливая человеческая река. Смуглые, порой черные лица, цветастые халаты, бурнусы, плащи, набедренные повязки, тюки с шелками и посудой, бурдюки, конские злые морды, окрики погонщиков, приветственные возгласы, понукания, смех - все это течет в гору и с горы, сталкивается, пестреет, взмывает и опадает, захватывая душу еще невиданными картинами.

Вот рослый негр, черный, как бакинская нефть, сверкает огромными белками, уставясь с обочины на диковинную для него белизну никитинского лица, вот мальчонка-персиянин гонит ишака, на котором навьючены два таких бурдюка, что ребенок и ослик возле них как мухи перед караваем. Вот четверо босоногих, голых мужиков тащат носилки, где сидит под красной сенью толстый мужик в халате и сапогах, а вот и еще - не то мужик, не то баба, - с косами, желтолицый и узкоглазый.

Крепость всосала путников, как водоворот щепку, протащила сквозь прохладные ворота в толстой стене и понесла дальше по тесным, раскаленным улицам, с обычными слепыми домами под плоскими крышами, пустынными задними двориками без зелени. Караван-сарай был велик. Длинное, в два яруса, здание с каморками для купцов, множеством стойл для скотины, которой, однако, не хватало места. Снующие туда и сюда торговцы, слуги, дети, играющие и дерущиеся среди пыли и навоза, крики: "Аб! Аб!*"

______________ * Аб - по-персидски - вода.

В прохладе полутемной каморки Афанасий вздохнул с облегчением. Ну и жара! Зато город, город каков!

Правда, потом, бывая на улицах, Никитин многому еще удивлялся. И тому, что дважды в день могучие приливы принимались карабкаться на берег, добирались до самых крепостных стен, а в городе, казалось, все вот-вот треснет и сойдет с ума от зноя и жажды.

По времени наступала пасха, а парило и жгло так, что куда твой петров день! И своей пресной воды в Ормузе не было. Ее привозили на лодках из Бендера. Этой же водой наполняли ямы во двориках, и в самый лютый жар отсиживались там телешом.

Отрезанный водой от коварной, полной смут суши, окруженный стенами, цепко опоясавшими острые скалы, Ормуз, обладатель могучего флота из трехсот боевых судов, показался и Афанасию надежным пристанищем для торгового человека.

Сталкиваясь на улицах города и с огнепоклонниками-парсами, и с буддистами из Пекина, и с христианами из Иерусалима, Никитин оценил прозвище, данное острову этим разношерстным людом: "Дар-ал-аман" - "Обитель безопасности".

Ормузцам, похоже, не было никакого дела до твоей веры и до чистоты твоих рук. Уплати десятую часть привезенного товара и живи тут спокойно. Впервые за полтора года перестал Никитин тревожиться за свое христианство.

А побродив по лавкам ювелиров, насмотревшись на роскошные одежды и украшения ормузцев, готов был понять и поговорку: "Мир - кольцо, Ормуз жемчужина в нем!"

Афанасий так и не привык к варному ормузскому солнцу, но зато ночами, когда легче дышалось, подолгу хаживал улицами, любовался не по-русски низким небом с незнакомыми созвездиями, ловил обрывки чужого веселья, подглядывал тайную жизнь Ормуза. Здесь так же смеялись и так же плакали, но ему чудилось, что даже слезы тут, под Орионом, должны быть легкими, а не горькими, как везде.

И это все было воротами в Индию. У него захватывало дух...

Была весна. Только что кончились мартовские шквалы, бесчинствующие от Ормуза до Шат-эль-Ораба, поредели туманы, занавешивающие пустынные, низменные берега Персии. Была весна, разгар ловли жемчуга, и каждое утро от острова отваливали утлые челны с искателями драгоценных раковин. Жемчуг вокруг Ормуза добывали только для мелика. Но в караван-сараях часто появлялись суетливые люди, на ходу что-то спрашивали у купцов, исчезали с ними в каморках, а потом быстро пропадали в уличной толпе.

Хазиначи Мухаммед сказал, что они тайком и дешево продают жемчуг. Хотя перс и занят был разными делами, он о своем спасителе не забывал. Познакомил с десятком мусульманских купцов, дал в услужение Хасана. Афанасий от слуги отказывался, но перс решил по-своему. Раб неотступно следовал за Никитиным, готовый исполнить всякое его желание. Пришлось свыкнуться с этим. Услыхав о жемчуге, Никитин захотел посмотреть на ловцов. Вместе с неотступным Хасаном забрался он утром на камни возле островка, обнаженные отливом, и стал наблюдать за челнами. Один остановился совсем неподалеку. По команде сидящего на корме человека в тюрбане с весел поднялся голый черный гребец. На груди его висел мешочек, у бедра раскачивался нож. Гребец с трудом поднял лежавший в лодке камень, прочно обвязанный веревкой, выпрямился, набирая воздух, и бросился в море... Шли удушливые, звенящие секунды, на лодке травили и травили конец, веревочные кольца вскидывались в опытных руках, а человека все не было... Он вырвался из воды, жадно ловя воздух, стал цепляться дрожащими руками за челнок. Потом подняли камень, камень взял другой гребец. Он так же выпрямился и так же отчаянно бросился с лодки. А вынырнувший уже ковырялся ножом в раковинах, которые доставал из мешочка. Пять, шесть, семь раковин полетели за борт. Лишь над одиннадцатой гребец замешкался. Человек в тюрбане протянул руку. Раковина перешла к нему.

- Есть! - вздохнули над ухом Никитина.

Испуганный своей смелостью, Хасан торопливо пояснил:

- Это нашли жемчужину, ходжа... Прости меня за беспокойство.

- Ладно тебе. В тюрбане - кто такой?

- В тюрбане - надсмотрщик, ходжа. Он собирает весь жемчуг.

- А те, что ловят?

- Просто рабы.

Никитин, глядя на лодку, промолвил:

- Похоже, этот, в тюрбане, к твоему хозяину заходил...

- Я ничего не видел, ходжа! - быстро ответил Хасан. - Ничего не знаю.

Продолжая рассматривать голых, с неестественно выпирающими ребрами груди и впалыми животами гребцов, Афанасий полюбопытствовал:

- Ты в первый раз тут?

- В первый раз.

- А сам из Индии?

- Да, ходжа.

- И отец с матерью там?

Хасан еле слышно ответил:

- У меня их не было, господин.

Афанасий повернул голову:

- Как так? Померли, что ли?

Опустив глаза, Хасан потрогал коричневыми пальцами горячий камень:

- Не знаю... Их не было.

- Ну, погоди, - сказал Никитин. - Ты как к Мухаммеду попал?

- Меня продал прежний господин.

- Ты у него вырос?

- Нет. Он меня тоже купил.

- У кого?

- У другого господина.

- А, черт! - выругался Никитин. - Но ты же рос где-то?

- Да. Это было в Лахоре.

- Ну, и... Неужели ты никого не помнишь?

- Помню. Большой дом, красивый. Много слуг. Мы, дети, месили навоз на топливо. Целыми днями. Или носили воду. Нас очень сильно бил повар. Кашлял он от злости и дрался. Вот его помню. И корову помню, с которой спал. Красная была, с белым седлом на заду. А больше ничего не помню.

- Н-да... - только и сумел выговорить Никитин.

В эту минуту он услышал крик. На челне суетились, дергали веревку, разбирали весла. Появившийся из воды ловец едва успел перевалиться в лодку, как рядом мелькнуло что-то грязно-белое.

- Акула... - побледнев, пояснил Хасан. - Пополам бы рассекла и сожрала. Очень много здесь акул. Опасно жемчуг брать.

- Берут все же. Не боятся.

- В море можно и уцелеть, ходжа, а хозяин не пощадит.

Этот случай и разговор с Хасаном чем-то обеспокоили Никитина.

Перебирая в лавках жемчужины - белые, розоватые, черные, очень редко зеленоватые, Афанасий испытывал теперь почему-то такое же чувство брезгливости, как тогда, когда увидел мерзкое брюхо хищной рыбины. Отделаться от этого чувства было невозможно. Знаменитые Бахрейнские острова и неведомый Цейлон, где, сказывали, море богато родит жемчуг, представлялись ему скучными, каменистыми, как Ормузские скалы, а вода вокруг них - полной поганых акул.

Ветер дул с моря. Он пригонял барашки. Почтовые голуби Ормузского мелика,* взмыв над разноцветной голубиной башней, падали наискосок под прикрытие стен крепости. На крышах домов, обтянутых от жары тканями, вздувались колеблющиеся пестрые горбы. Вода в каменных бассейнах караван-сарая рябила. Горячая пыль крутилась на перекрестках, где маячили верблюды водоносов. Завитые волосы Ормузских щеголей дыбились, как у пугал. Чадры взвивались бесстыже. Ветер смеялся над самим мусульманским целомудрием Он дул с моря. Он все чаще выгонял из ослепительной бирюзы пятнышки парусов. С кораблей стаскивали тяжелые тюки. По улицам, устланным от жары циновками, вразвалку шли мореходы. После трудного пути они искали отдыха. Вечерами из харчевен неслась развеселая музыка. Пьяных выволакивали, словно кули. Кого не успевала обобрать стража, обирали воры. В проемах глинобитных оград на окраинах хихикали женки, хватали прохожего за рукав, показывали лицо. В ушах женок качались тяжелые серьги. У иной от тяжести уши оттягивались до плеч. Женки были молодые, смазливые, шли дорого. Мореходов было много. Ветер дул с моря. Парус за парусом возникал на горизонте.