Александр Ржешевский - Вторжение. Судьба генерала Павлова Страница 38

В канун войны на всех этажах рейхсканцелярии царило оживление. Высшие чины, как и мелкие клерки, которым было известно о начале кампании, сдерживали улыбки и в то же время старались показать приподнятость духа и окрыленность, точно у каждого намечалось торжество. У высших чинов эта приподнятость и окрыленность либо проявлялась бурно, как у Геббельса, либо скрывалась за маской холодности, как у Кейтеля. Благодаря этой холодности Кейтель выиграл еще один балл в единоборстве с министром пропаганды. Когда на одном из совещаний зашла речь о Бисмарке, Гитлер растянул губы в хитрую улыбочку:

— А помните его предупреждение насчет России?

Он умел ошарашивать, когда благостный подъем грозил перекинуться через край. Остудил восторженные головы. Все сидели как истуканы. Тогда Кейтель произнес:

— Русские всегда плохо держали первый удар.

Фюреру эта мысль чрезвычайно понравилась. Он благосклонно взглянул на Кейтеля. Геббельс побагровел, но не нашелся, что добавить. А Гитлер с безжалостным любопытством подумал о кремлевском старике, которого ожидал страх и позор, а может быть, смерть от заговора. С этим спешить не хотелось. Надо, чтобы суд и казнь вершила сама Германия, а не кучка перепуганных кремлевских царедворцев.

Если он успеет подавить заговоры, то, конечно, сбежит. И его поймают не в Москве, которая будет уничтожена, а где-нибудь за Волгой или за Уралом. Столицу он покинет, разумеется, до катастрофы. Может быть, станет прятаться у себя в Азии? Конечно, гибель такой фигуры будет видна всему миру. По скандальной популярности он превзошел всех заурядных политиков. Тем величественнее будет германский триумф.

Мысли Гитлера вновь вернулись к предстоящей Восточной кампании. Да, именно так: русские всегда плохо держали первый удар. Фюрер вновь благосклонно посмотрел на Кейтеля и взглядом усмирил готового взорваться министра пропаганды. Всему свой черед.

33

Робкие служащие Минского дома офицеров — билетерши в дверях, уборщицы в пустом зале, куда должен был с минуты на минуту хлынуть народ, несколько военных, электрик и администратор, поедавшие друг друга глазами из-за перегоревшей лампочки, не обратили внимания на кряжистого полковника, который вбежал по ступеням широкой лестницы слишком бойко для своей начавшейся полноты и высокого чина. Проследовал в зрительный зал, ни с кем не здороваясь, не отвечая на вопросы.

Пол в фойе был натерт до блеска, люстры сияли, чтобы освещать и успокаивать важных лиц, которые заполняли зал. Билетерша хотела спросить пропуск или какой-нибудь документ, но не успела. Зато другая проявила твердость и выдержку.

— Михална! — крикнула она от скуки, пронзительно, когда полковник скрылся. — Чего же ты билет не спросила?

Тем временем полковник вошел в зрительный зал и, свободно ориентируясь в темноте, двинулся между рядов. Всполох на сцене высветил крутую бритую голову командующего, и полковник, найдя кратчайший путь между кресел, направился к нему. Склонился и прошептал несколько слов. Генерал Болдин напряженно прислушался, но не смог уловить ни единого слова. А сообщение вряд ли было ординарным. Вошедший был полковник Блохин, начальник разведотдела штаба округа.

Откинувшись в кресле, Павлов гулко спросил: «Откуда?» — и начальник разведки Блохин, еще раз нагнувшись, терпеливо объяснил.

Плиты скул на грубоватом лице командующего окаменели. Глаза сузились, выдавая хищный азиатский прищур. Заметив вопросительный взгляд своего заместителя, Павлов качнулся вперед, точно хотел поделиться новостью. Потом раздумал. Требовалось поразмышлять самому.

Сведения, которые сообщил Блохин, на первый взгляд, были ошеломляющие. И в то же время они выстраивались в один ряд с такими фактами, восприятие которых притупилось из-за постоянного одергивания Москвы. По первому побуждению надо было бросить все и бежать в штаб. Поднимать армию, выводить войска на позиции. Но Павлов осознанно и твердо тут же одернул себя. Если уж бегать, надо было раньше. Тревогу следовало бить неделю назад, когда перебежчики один за другим называли двадцать второе июня. Особисты их крепко потрясли на предмет провокации. И, скорее всего, после двадцать второго пустят в расход.

«Надо! Надо! — передразнил себя Павлов. — Кто мог поступать, не считаясь с мнением вождя? Сколько таких ретивых искренних служак превратились за последнее время в лагерную пыль? Еще один повод пополнить их ряды?»

Дмитрий Григорьевич неприязненно покосился на сидевшего сбоку Болдина. В сложившейся обстановке само сознание, что от него ждут каких-то действий, кардинальных, решительных, а значит, опасных, вызывало неприятное чувство. И оно невольно переносилось на заместителя и ожидавшего приказаний начальника разведки. Дмитрий Григорьевич мрачно посмотрел на расплывающуюся сцену и ничего не увидел. Потом сам себя одернул и сжал кулаки. Конечно, сообщения разведчиков становились все тревожнее. Ну и что? Нападение на Францию, Норвегию не раз откладывалось. Сам он лично считал самым опасным сроком пролетевшую середину мая. Тот срок называли многие агенты и зарубежные службы. Однако минуло… Может, и сейчас пролетит? Лето к середке тащится. Осень близко. Кто же осенью начнет? В канун-то зимы?

Никогда так не радовался Дмитрий Григорьевич переменчивому российскому климату: не успеешь привыкнуть к теплу — хлынут холода. Новая смена впечатлений. А с военной точки зрения — благодать. Зимой никто не сунется. Зимой держать оборону проще. А наступать труднее. Но то, что сообщил начальник разведки, нарушило все представления, выходило за привычные рамки.

— Этого не может быть! — твердо и громко произнес Павлов, покосившись на Блохина. — Идите! Проверьте!

Заметив чутко наставленное ухо Болдина, тронул его за рукав. Первый зам живо повернулся и привстал, вглядываясь в освещенное сценой лицо командующего. Его опять поразил дикий азиатский прищур. Но вот лицо командующего прояснилось. Плиты скул раздвинулись в усмешке, напоминавшей больше мучительный звериный оскал.

— Чепуха какая-то! — произнес Павлов, понизив голос. — Разведка сообщает, что на границе очень тревожно. Немецкие войска якобы приведены в боевую готовность и даже начали обстрел отдельных участков нашей границы.

— Так это и раньше сообщалось, — ответил Болдин успокаивающе. — Ведь пережили…

Согласно кивнув, командующий вновь коснулся его руки в знак благодарности и, приложив палец к губам, показал на сцену.

34

Молодая женщина в окружении мужчин держалась уверенно и просто. Хотя обстановка не располагала к доверительности, а тем более — к возвышенным мыслям и отношениям. Обшарпанные стены придорожной пивной были испещрены забористыми выражениями. За прилавком между пивными кружками бесцеремонно восседал полнощекий продавец. Из тех, кто умеет сказать вовремя веселое словцо, разбавить пиво и дать в долг. Так, по крайней мере, оценил его майор в запыленной гимнастерке, наблюдавший за сборищем со стороны.

Тут было все к месту, кроме удивительного явления — женщины. Завсегдатаи пивнушки сгрудились вокруг нее, едва не сдвинув столик. Каждый плел свою игру. Одежда парней и мужиков — грубые сапоги, рубахи навыпуск, замусоленные свитера как бы оттеняли легкий праздничный наряд женщины — белые ленты, голубое платье, туго схваченные грудь и бедра, которые она своим ясным смеющимся взглядом призывала не замечать.

Однако веселость, по наблюдениям майора, давалась ей нелегко. Спокойствие и непринужденность были скорее наигранными, чем истинными. И само имя — Надежда, произнесенное вслух, вряд ли было ее собственным. Пусть даже по документам она так и значилась. Майор даже подумал: не шпионка ли? Но потом отбросил подозрения. Вызывающе яркий наряд сразу привлекал внимание. Кто из шпионов стал бы так одеваться? Наряд случайной дамы не располагал к путешествию. А между тем она искала попутчиков аж до самого Белостока.

При свете одинокой лампочки, висевшей под низким потолком без абажура, дым от папирос выстилался по залу тяжелыми волнами, но словно не касался лица женщины, ее сияющей свежести, шелковистых вьющихся волос, нежного румянца на щеках.

А между тем Надежда, очутившаяся в пивнушке, была близка к панике. Солдат-водитель довез ее, куда смог. Теперь она осталась в незнакомом месте. День клонился к вечеру, но ни одна машина не проследовала в направлении Белостока.

В пивнушке Надежда спросила стакан чаю, чем вызвала смех за спиной. Но осталась намеренно, чтобы найти нужных людей. Ведь никто из мужчин не обходил стороной этот вертеп. Значит, рано или поздно сюда должен был заглянуть нужный человек.

Надежда взяла бутерброд и стакан какого-то кислого сока. Уселась скромно в уголке. Навязчивое мужское окружение, возникшее сразу, сильно тяготило ее. Нельзя было не замечать откровенных взглядов, как бы раздевающих или брошенных поверх головы, со значением, в сторону соседа или собутыльника. Она не могла вообразить, как поведет себя толпа, не могла придумать, как вырваться. Только присутствие пожилого майора в пыльной дорожной форме и бородатого поэта с молодым вытянутым лицом слегка успокаивало.