Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 1 ) Страница 38

правительственным панам и оффициальным пастырям их душ, могли заговорить о

своей вере, на которую, по словам Одинца и его товарищей, от короля никоторого

носяганья не бывало.

Мы ничего не знаем об этом положительно; но нам известно, что в 1618 году

козацкий гетман Петр Конашеишч Сагайдачний, ради польского королевича, разорял

Московское Царство, не щадя в нем ни церквей, ни монастырей, а в 1620-м сделался в

Польском Королевстве передовиком православного движения.

Он был воспитанник Острожского училища, и хотя бежал в козаки от горькой в те

времена „школьной чаши", но хлопоты правоелавников при дворе князя Василия могли

заронить в душу юноши мысль о бедственном положении отеческой церкви, и эта

мысль выразилась теперь деятельным покаянием. Обратный путь свой Феофан

направил через Малороссию и был конвоирован козаками Сагайдачного от ближайшего

к московкому рубежу Густы иского монастыря до Киева. В Киеве Сагайдачный, в

противоположность князю Острожскому относительно Грека Никифора, делал

долговременное пребывание патриарха совершенно безопасным от всяких

посягательств королевской партии, которая готова была объявить его как Никифора, да

и объявила таки в последствии, турецким шпионом.

Феофан медлил возвращением в Грецию. Он, очевидно, имел в виду смелое дело,

обессмертившее его в истории, п выжидал только событий.

События сложились благоприятно для его важной миссии. Воинственная часть

польскорусского общества, подкураженная недавними успехами Московского похода,

побудила Сигизмунда III предупредить войну, которою грозил ему молодой Осман и

вооружить против Турок „Волощину", с тем чтобы, поддерживая господаря своим

войском, защитить Польшу его княжеством, точно щитом. К воинственным мечтаниям

одних панов присоединились интриги против Жовковского других. Король

настоятельно потребовал от него похода, обещая прислать ему подкрепление. Но

подкрепления посланы не были. Турки и Татары окружили коронное и панское войско

во время его отступления с долины Цецоры и разбили па

134

.

голову. Знаменитый полководец пал в битве; его товарищ, полевой коронный

гетман, Станислав Еонецпольский, был отведен пленником в Стамбул. Мир с Турцией

ИИольша нарушила, а продолжать войну было ей аечем. Из Царьграда приходили

между тем вести о громадных приготовлениях Османа II к походу. Речь Посполитая

находилась под гнетом страха. Присмирела и королевская партия, добивавшая

малорусское православие посредством униятских иерархов.

Этим моментом воспользовался Феофан, и с сентября 1620 года начал посвящать

ревностных к отеческой вере архимандритов и игуменов на опустевшие для

православных владычества. Октября 6 посвящен им на перемышльское епископство

Исаия Копинский; октября 9—на киевскую митрополию Иов Борецкий, а на

епископство туровское и пинское Грек Аврамий; в начале декабря— на полоцкую

архиепископию Мелетий Смотрицкий; наконец, в январе 1621 года—-на епископство

владимиское и берестовское Иосиф Курцевич, на епископство луцкое и острожское

Исакий Борйсковнч, а на епископство холмское и белзское Паисий Ипполитович.

Все эти кафедры были заняты панскими ставленниками, архиереями униятскими,

во владении которых находились и приписные к владычествам церковные имущества.

Православные архиереи оставались всё теми же архимандритами и игуменами убогих

монастырей, которых не захватили еще унияты. Но иезуиты были сильно встревожены

появлением православной иерархии в виду созданной ими иерархии униятской. Не

успел патриарх Феофан удалиться из пределов Польши, как они заставили короля

подписать универсал об наловлений и предании суду самозванных архиереев,

нарушителей обще етвенного снокойствия. Великое дело восстановления киевской

митрополии готово было рухнуть столь же внезапно, как внезапно совершено оно.

Но движение турецких сил к Днестру^ представлялось правительству, по

преувеличенным слухам, повторением Есерксова похода ь Грецию, и в самом деле

Осман II грозил стереть Польшу с лица земли. Опасность была велика. Король с

большим трудом собрал тысяч тридцать защитников днестровской границы. Этого

войска было недостаточно. Пришлось обратиться к козакам.

Козаки, как и Татары, с начала и до конца своего существования, разделялись на

несколько не только независимых одна от другой, но и враждебных орд. Соединить их

и направить к одной цели мог только популярный и вместе грозный для соперниковъ

.

135

атаман-предводитель, каким был Сагайдачный. Он это знал. Знали это и

королевские агенты, трудившиеся в Украине над вербовкою Запорожского Войска.

Когда им было объявлено, что козаки не пойдут на Турок, если мандаты против новых

архиереев не будут отменены, король нашелся вынужденным сделать попятный шаг в

церковной унии, которая была его гордостью, его любимою мечтою.

Так уцелела киевская митрополия, противозаконная в глазах правительства и не

поддержанная ниодним польскорусским магнатом, хотя многие великие паны

исповедывали еще православную веру. Только глава протестантов, князь Христофор

Радивил, сын Христофора, прозванного Перуном, по фамильной политике своей,

оказал покровительство новому киевскому митрополиту, Иову Борецкому,—и

замечательно, что Иов Борецкий, в письмах к Радивилу, называет его заступничество

таким подвигом, который „достоин памяти всех грядущих вековъ*.

Но положение православной иерархии в Малороссии было крайне

затруднительным. Даже те малорусские паны, которые строили еще монастыри, или

давали их строит под обороной своих привилегий, даже те сеймовые ораторы, которые

в церковных братствах носили звание старших братчиков и старост, отступились от

иерархии, восставшей с очевидною помощью иноземной власти, под козацкою

охраною. Иов Борецкий и его убогие товарищи-архиереи вопияли в Москву, что им

прибегнуть не к кому: что у них нет ни царей, ни князей, ни боляр благочестивых; сто

все бывшие созидатели и благодетели святых церквей отступили от православной

веры: одни превратились в „Ляховъ*, другие в униатов, третьи в еретиков.

И все-таки еретики, то-есть протестанты, представлялись новым иерархам

единственным прибежищем в напастях и гонениях со стороны панств. Сам Иов

Борецкий, молчаливо отвергаемый панами, остававшимися, повидимому, в

благочестии, старшего из двоих сыновей своих, Стефана, поместил при дворе князя

Христофора II Радивила (1629), а младшего, Андрея, послал на службу к царю

Михаилу Федоровичу (1630).

Польско-русские протестанты всё еще не теряли из виду презираемого ими

православия. Политика велела им поддерживать и самих Козаков, как людей,

прикоснувшихся к интересам церкви. До самой смерти Иова Борецкого (1631) не

переставали козацкие вожди обращаться к сыну Христофора Радивила-Пер у на с

просьбами о ходатайстве перед королем.

136

.

Та же самая, но более осмысленная, политика заставляла и Москвичей заботиться о

малорусской церкви со всею её паствою. Благочестивые и вместе дальновидные заботы

этих собирателей Русской Земли, можно сказать, спасли будущность Малороссии.

Убожество и беспомощность нашего высшего духовенства были так велики, что, по

словам нового митрополита, только царские подаяния удерживали его от рассеяния по

свету. В архивных делах того времени сохранилось множество игуменских просьб о

дозволении монастырской братии переселиться в московские пределы. Один из

товарищей Иова Борецкого, по архиерейству Иосиф Курцевич, был даже перемещен

царем на суздальскую архиепископию. Другие просители получали в Москве пособия

деньгами и церковною утварью, причем внушалось им стоять при своей вере до конца.

Царские подаяния не могли быть очень щедрыми, но при убожестве наших церквей

и монастырей, удержавшихся в православии среди латинства, протестантства и унии,

действовали па духовенство ободрительно. Малорусские монастыри, сколько их ни

было, с восстановлением православной митрополии, стали посылать к царю

просителей „милостыни иа церковное строение*. Эти просители были угощаемы в

Москве от царского стола, допускались видеть „пресветлые царские очи*,

удостоивались благословения от царского отца, „святейшего патриарха московского и

всея Руси*, и приносили домой рассказы о Московском Царстве, как о „стране тихой*,