Булач Гаджиев - Шамиль Страница 38

Исаак Грамов какое‑то время в Калуге служил у пленного имама переводчиком, но, разумеется, слова, оброненные Шамилем в 1845 году в Ведено по поводу возможного плена, теперь ни один из них не припоминал. Отношения их были самые теплые.

Когда стало известно, что Грамов за добросовестную службу переведен в подпоручики, Шамиль раньше всех поспешил поздравить «своего кунака Исай–бея». Сколько находился Грамов в Калуге, мы не знаем. Известно, что после него должность переводчика исполняли двое. Старшим из них являлся некто Турминский, работавший с 1 января 1860 года по февраль 1864 года. Он был назначен «для верной передачи разговоров, взглядов и даже мыслей пленника о разных делах, не касающихся его домашней жизни»[101]. Некоторые авторы утверждают, что Турминский не обладал необходимыми данными переводчика, хотя являлся кандидатом Петербургского университета.

Переводчиком в доме имама был государственный крестьянин Муста–фа Ях–Ин. Он служил по вольному найму, исполняя и поручения имама по дому. Ях–Ин оставался с Шамилем до конца, а после отъезда имама за границу продолжал службу у его сына Кази–Магомеда. В 1871 году переводчик скончался от водянки в киевском военном госпитале.

СЕМЬЯ ШАМИЛЯ

Первый сын Шамиля Джамалутдин родился в селении Гимры в 1831 году. Матерью его была Патимат. В те годы шла война, так что первенец Шамиля еще в колыбели слышал свист пуль и разрывы ядер. Рос Джамалутдин, как и все дети горцев, в лишениях и испытаниях, которые на каждом шагу преподносила жизнь. Мальчик пас скот, собирал хворост, поливал огород, лазил на хурмовые деревья. И, конечно, обязательно учился метко стрелять, ездить на лошади, плавать, бороться. В этих делах примером и учителем являлся отец — Шамиль. Мальчик рос крепким и здоровым. Но однажды упал со скалы близ мельницы, куда с матерью ходил молоть зерно. Рана оказалась тяжелой, и все‑таки организм ребенка и забота сельских хакимов спасли его. Но на всю жизнь на левой руке остались глубокие шрамы. Случай на мельнице оказался первым испытанием, за которым последовали другие, не менее опасные, покрывшие душу ребенка, если можно так выразиться, сплошными «шрамами».

Джамалутдину было 8 лет, когда отец его Шамиль обосновался на Ахульго. Так же, как и остальные защитники крепости, мальчик испытывал все невзгоды осады. Как мы уже описывали, у осажденных тогда не хватало еды, не было медикаментов, больные и раненые лежали без присмотра; чтобы достать глоток воды, приходилось жертвовать людьми.

17 августа царские войска овладели передовыми укреплениями. В час дня Шамиль поднял белый флаг. Российское командование предложило начать мирные переговоры. По предварительному условию Шамиль должен был отдать в аманаты старшего сына Джамалутдина. Имам категорически отверг это предложение. Тогда, как пишет Мухаммед–Тахир ал–Карахи, «изнуренные защитники, всюду и везде искавшие спасения, усиленно просили Шамиля пожертвовать общему благополучию своим сыном»[102]. В тот день, когда отдавали Джамалутдина в качестве заложника, Шамиль, говорят, обратился к своим мюридам с просьбой, чтобы кто‑нибудь сопровождал ребенка. Вызвался только один — чиркеевец

Юнус, «личный друг и боевой товарищ имама». Прощаясь, отец обнял сына, мать плакала. Защитники смотрели на мальчика с благодарностью: может, закончатся их испытания. За руку Юнус повел 8–летнего Джамалутдина.

Юнус и Джамалутдин двигались по сложному лабиринту тропы, поворачивая то направо, то налево, затем спустились к речке Ашильтинке. Проходя мимо пещер и укреплений из камня, они видели исхудавших, закопченных порохом мюридов, видели перевязанных на скорую руку тряпьем раненых. Но стонов не слышали. Два слова сопровождали их всё время — нух битайги — «хорошего пути, счастливой дороги». Верный мюрид Шамиля и сын перешли речку и стали подниматься на гору. Извилистая тропа повела наверх в сторону Ашильты, где находился лагерь Граббе. Стояла тишина, от которой люди давно отвыкли. Все взоры в русском лагере были устремлены к двум фигурам, одной большой, другой маленькой, идущим по тропе. Вот они подошли к Арадатау–леб Гох, задержались на минутку и прошли мимо пушек. Затем поднялись к развалинам Ашильты.

Прием у генерала Граббе состоялся на рассвете следующего дня — 18 августа 1839 года. Когда Юнус и Джамалутдин шли между рядами солдат, играл духовой оркестр. Звуки музыки услыхали и защитники Ахуль–го. Появилась надежда: может, все повернется в лучшую сторону. Сказав несколько теплых слов в адрес Юнуса, генерал приступил к делу. Он сказал: «Я слышал, что Шамиль слушается твоего совета. Уговори, упроси его явиться лично. Эта явка ему принесет большое счастье на всю жизнь». Юнус отвечал так: «Шамиль никогда не согласится на ваши предложения, а если и согласится, — народ никогда не позволит ему приехать к вам»[103].

Вернувшись на Ахульго, Юнус передал слова Граббе и свой ответ. Шамиль сверкнул глазами и проговорил: «Пусть делают, что хотят, но от нас больше ничего не получат, кроме работы шашкою». Слова имама, подхваченные, будто эхом, разнеслись по горе. Некоторые приуныли, они просили Шамиля уступить могущественному врагу. И на этот раз от человека, отдавшего добровольно своего сына в руки врагов, мюриды услышали ответ, приведший в чувство растерявшихся: «Слабость и трусость никогда и никого не спасали»[104].

Юнус снова ушел в лагерь противника.

— Вы, — сказал дипкурьер Шамиля генералу Граббе, — обещали заключить мир, если он выдаст своего сына. Требование исполнено, но обещанного нет… Вам… имам более не верит.

. Джамалутдин в это время жил в палатке Чаландара, выходца из аула Чиркей. К нему явился Юнус. В разговоре Чаландар дал понять, что ни один из осажденных не останется в живых. Он предложил Юнусу вернуться на Ахульго и уговорить всех чиркеевцев перейти к Граббе. Юнус сделал вид, что согласен с доводами своего земляка, но, прибыв на гору, попросил у Шамиля разрешения неотлучно быть при нем. Таким образом, 8–летний Джамалутдин остался один в лагере царских войск.

Как же сложилась дальнейшая судьба сына Шамиля?

Джамалутдина доставили в Темир–Хан–Шуру, а затем в курьерском экипаже отправили в Петербург.

Прошли месяцы, годы. Война шла своим чередом Шамиль активизировал свои действия. Нередко царские генералы оказывались в положении Шамиля, блокированного в 1839 году на Ахульго. В 1843 году восставшие горцы имели блестящие успехи. Почти весь Дагестан был очищен от царских войск. В 1845 году в Ичкерийских лесах Чечни наголову разгромили графа Воронцова.

Судьба Джамалутдина как бы отодвинулась на второй план. И все‑таки царь и правительство в какой‑то мере надеялись через наследника имама влиять не только на самого Шамиля, но и на дагестанцев.

В Петербурге Джамалутдина обучали русскому языку, хорошим манерам, не давали скучать, осыпали подарками. На первых порах мальчик дичился, но ласки, дорогие вещи, всеобщее внимание сделали свое дело: он стал привыкать. Учителя занимались с ним на дому. Когда Джамалутдин подрос, его отдали на воспитание в один из кадетских корпусов Петербурга. В учении он был одним из первых и, закончив, получил чин офицера. Сына Шамиля определили в конвой императора Николая I, а затем командировали в уланский полк. У дагестанца были свои мечты. Он хотел поступить на учебу в военную академию. Царь и его окружение не противились этому. Кроме того, Джамалутдин собирался жениться на Ольге Михайловне Олениной, дочери орловского помещика. Девушка была красива и образованна, окончила институт благородных девиц в Петербурге. Но жизнь Джамалутдина вдруг круто изменилась. Правда, этому «вдруг» предшествовали многие годы и разные события.

Шамиль ни на минуту не забывал, что сын его в плену. Большие и малые тревоги отвлекали отца от решительных действий в отношении сына.

В 1842 году, когда в плену у Шамиля оказалось несколько офицеров и в числе их будущий генерал–майор грузин Илико Орбелиани, появилась надежда на возвращение сына. При первой же встрече с ними в Казику–мухе начали разговор об обмене. Но Орбелиани развеял надежды Шамиля. «Генерал Фезе взял у тебя в Унцукуле до 200 пленных, за наше освобождение возвратят тебе несколько человек из них. Делай с нами что хочешь… но не питай надежды, что тебе возвратят сына», — сказал грузин. Имам приказал: «Ступайте в Дарго: там мы еще поговорим». 31 марта 1842 года пленных привели в Дарго. Через несколько дней их снова принял Шамиль. Принесли чернила и бумагу. За подполковника С–а он требовал вернуть сына, за Орбелиани — 1 пленника, за прапорщика А–а — сына Алибека Хунзахского, погибшего на Ахульго. За остальных пленных — по два за каждого русского. Письмо отправили в Темир–Хан–Шу–ру к генералу Клюки фон–Клугенау.