Дмитрий Винтер - Опричнина. От Ивана Грозного до Путина Страница 39

Но вернемся в 1570 год. Отправив шведских послов в Муром, Грозный попытался осадить Ревель (войском командовал Магнус), однако семимесячная (август 1570 – март 1571 гг.) осада кончилась безрезультатно, хотя войско Грозного, по некоторым данным, насчитывало до 40 тыс. чел.[590] Затем Иван начал кампанию против шведской Финляндии, в которой главную роль играли опять же татары. Кампанию предварило письмо царя: «Будучи еще в терпении, на время тебя… пожаловали… сами есмя в твою землю не пошли…», но можем, мол, и передумать, а чтобы не передумали – «быть Ягану королю у царского величества в его воле, неотступно», быть готовым послать 1500 солдат военной помощи по первому требованию Москвы (а может быть, судя по цитированным выше словам Дж. Горсея о царской армии, включавшей в том числе и шведов, их и послали. – Д. В.) плюс, конечно, согласиться на отдачу всей Ливонии, иначе «тебе ничем нашего государского величества не умолити… и что тебе ни писати, тем тебе свою землю не защитити». От Швеции требовалась также контрибуция в 10 тыс. талеров, отдача приграничных финских серебряных рудников и присылка мастеров-«рудознатцев».

Короче говоря, царь разговаривал со шведским королем примерно так же, как со своим вассалом Магнусом. В ноябре 1571 г. при возвращении посольства из Мурома все требования, вплоть до признания вассалитета («господин Шведской земли – царь»). Шведский посол согласился на большинство этих требований, так как понимал, что король их все равно не примет, а для себя и своих спутников, уже больных и истощенных, не видел иного шанса вырваться из Московии[591]. Король и в самом деле не принял эти требования, после чего царские войска в январе 1572 г. разграбили ряд городов в принадлежавшей шведам Финляндии[592]. Тогда ввиду крымской опасности (о ней в следующей главе) нашествие на Швецию было отложено, но и в дальнейшем оно неоднократно планировалось, например, летом 1572 г.[593]

Тогда же, в 1570 г., царь порвал отношения с одним из главных врагов Габсбургов – английской королевой Елизаветой, установленные в 1553 г., в «либеральный» период своего царствования – на том основании, что она-де не самодержавная государыня, которая «сама всем владеет», но «как есть пошлая девица» и у нее «люди всем владеют» и помимо «государевых прибытков» и «своих прибытков смотрят, и не токмо люди (т. е. аристократы. – Д. В.), но даже и торговые мужики» (письмо 24 октября 1570 г.)[594]. А ведь еще за два-три года до того, ввиду неприязненных на тот момент отношений с «цесарем», Иван вел переговоры о союзе с Англией[595]. Помимо всего прочего, попрекал Иван Елизавету и тем, что «Филиппа короля Шпанского английские люди с королевства свели, а тебя учинили на королевстве»[596]. И в самом деле, после смерти в 1558 г. королевы Марии Кровавой ее супруга Филиппа II (ставшего с 1556 г. также королем Испании) лишили права на английский трон, а сватовство испанского монарха к Елизавете успехом не увенчалось.

К. Валишевский не исключает, что Иван Грозный тоже добивался руки Елизаветы (Дж. Горсей прямо свидетельствует, что царь расспрашивал нидерландского врача Бомелия, сколько лет королеве Елизавете и может ли быть успешно его сватовство к ней)[597], а получив отказ, отправил оскорбительное письмо (Л. Е. Морозова прямо предполагает, что написание этого письма вызвано отказом в браке)[598] и не только отменил ранее пожалованные льготы купцам Московской компании под предлогом, что та поддерживает торговые отношения также и с Польшей (хотя Англия была нейтральна в русско-польском конфликте. – Д. В.),[599] но и конфисковал (в декабре 1570 г.) все английские товары[600].

Возобновились отношения только несколько лет спустя, и опять, как мы далее увидим, в связи сначала с упоминавшимися планами поиска Грозным убежища в Англии, а потом с брачными планами царя. Интересно, что тогда же, в 1570 г., Россия была исключена из европейского мирного конгресса в Штеттине[601], того самого, которым завершилась война Швеции с Польшей, Данией и Ганзой: мир был подписан, как уже упоминалось, в феврале 1571 г.

Пакт Молотова – Риббентропа в Средние века?

Впрочем, на Западе Иван Грозный мог поддерживать Габсбургов лишь морально. А вот поближе к границам России – не только морально. И эта традиция тоже берет начало в золотоордынских временах. Если не раньше. Подобная политика (в XIX столетии ее носителя назовут «жандармом Европы») началась еще при гуннах. Поэтому, как представляется, есть основания для отступления в историю отношений Великой Степи и Европы на протяжении всего Средневековья начиная с IV в., когда, сформировавшись на территории нынешних Казахстана и Западной Сибири, в 360 г. н. э. гуннские орды под предводительством великого хана (кагана) Балам-бера перешли через Волгу[602].

Разбив аланов и остготов, они создали государство фактически в пределах естественных границ Евразийского славянско-степного единства[603]. Возможно, это государство могло бы стать прочным и просуществовать не одно столетие, но, на беду своему и многим другим народам, Баламберхан на достигнутом не остановился. В 377 г. гунны, преследуя отступающих готов, вторглись в Паннонию (современная Венгрия), где разбили аланов, остготов, гепидов и скиров[604].

К тому времени Римская империя находилась в состоянии глубокого упадка. В III–IV вв. постепенно развивались новые формы хозяйствования, ставшие позднее зародышем нового, феодального строя. Рабовладельческое хозяйство становилось убыточным, что увеличивало налоги на свободных трудящихся[605]. Постоянно потребляя, но не производя, после того как промышленные сословия были уничтожены рабством, общество требовало все более и более от земли, а руки, которыми обрабатывалась эта земля, становились с каждым днем все реже и неспособнее. Налогов становилось все больше, а налогоплательщиков – все меньше. Чтобы не терять налогоплательщиков, римское правительство постепенно закрепощало свободных ремесленников: по указам императоров Диоклетиана (284–305) и Константина (306–337) сын должен был наследовать профессию отца, самовольно менять место жительства запрещалось не только ремесленникам, но и куриалам – членам городских советов, местному аналогу общегосударственных сенаторов. Вообще, поздняя (со времен Диоклетиана) империя имела тенденцию к превращению в восточную деспотию[606]. Зажиточные плебеи жили в постоянном страхе, что государство узнает об их богатстве и разорит их[607]. Империю сотрясали восстания рабов и пока еще «свободных» граждан, опустошавшие ее посильнее варварских нашествий[608].

Слабеющая империя для борьбы с варварами и с собственными подданными нуждалась в услугах других варваров. Накануне гуннского нашествия проблема эта обострилась. Вновь к восстаниям внутри страны добавились варварские вторжения. В 350-х гг. аллеманы и франки напали на римские пограничные области на Рейне[609]. В 371–373 гг. последовало вторжение сарматов и квадов, которые разгромили Паннонский легион и вторглись в глубь империи.

В этих условиях гунны оказались для правящих кругов Рима просто находкой. Во-первых, более «отдаленных» в прямом (географическом) и переносном (культурном) смысле варваров трудно было найти: еще и в 450-х гг. гунны казались дикарями даже среди других варварских племен. Во-вторых, они были далеки от варваров Европы этнически, не имели с ними связи. В-третьих, будучи кочевыми скотоводами, гунны нуждались в обширных территориях для пастбищ, что вынуждало их вторгаться к оседлым соседям, каковыми как раз и были в тот момент европейские варвары[610], и опустошать занятые ими территории, физически уничтожая местное население; последнее было выгодно и римлянам. Наконец, поскольку вплоть до изобретения огнестрельного оружия кочевники были лучшими в мире воинами, то Рим получил очень ценного в военном отношении союзника.

Со своей стороны, гуннские ханы не могли не осознавать, что им выгоднее иметь соседом дряхлеющий Рим, чем молодые и сильные варварские королевства. Уже в 381 г. римляне пригласили гуннов для борьбы против ютунгов, вторгшихся в Рецию[611]. Поэтому именно это событие и эту дату можно условно назвать началом выполнения Гуннским каганатом миссии «жандарма Европы». Но поддержка гибнувшего Рима и гибнувшей рабовладельческой системы означала для гуннов бесконечные войны как с европейскими варварами, так и с населением самой империи, причем – поскольку это была попытка повернуть историю назад – без перспективы конечной победы. Приняв предложение Рима совместно бороться с варварами Европы, Баламбер-хан обрек гуннский народ на выполнение позорной исторической роли, а в конечном счете – на исчезновение с исторической арены и на недобрую память в веках.