Евгений Тарле - Сочинения. Том 1 Страница 39

Чем больше время шло к концу 80-х годов, тем поведение его становилось все загадочнее и загадочнее. Нередко среди сессии он вдруг уезжал из Лондона, и никто не знал, куда он отправился и сколько времени пробудет в отсутствии; часто в разных местах он называл себя вымышленными именами. Если всегда было мало общения между Парнелем и его партией, то в это время (в 1888, 1889, 1890 гг.) оно совсем прекратилось. Его манеры и обхождение отличались обыкновенно простотой и изяществом, но тут все стали замечать не известную прежде резкость, суровость в обращении с окружающими. Некоторые приписывали эту раздражительность парламентскому затишью, невозможности бороться с министерским большинством; другие говорили, что между Парнелем и Гладстоном происходят какие-то раздоры… Ничто не могло быть ошибочнее последнего предположения: Гладстон после парнелевского процесса с редакцией «Times» не знал просто, чем выразить дружбу и расположение к своему союзнику.

Вообще в Шотландии и Англии многие старались показать сочувствие Парнелю после его торжества. Так, город Эдинбург поднес ему почетное гражданство; либеральный клуб в Лондоне с энтузиазмом встретил его резкую речь о таком щекотливом предмете, как обращение английской администрации с ирландскими политическими арестантами [200]. Нужно сказать, что посрамление «Times» после суда либералы эксплуатировали гораздо больше, чем сам Парнель; ирландцы также старались воспользоваться этой победой и недоумевали, почему их вождь не старается извлечь все выгоды из своего действительно блестящего положения после процесса. Но Парнель так искренно и глубоко презирал всю эту затеянную против него интригу, что вполне равнодушно смотрел на поражение врагов и не удостаивал их особенным вниманием. Это еще более импонировало значительной части английского общества; а так как в политике обыкновенно, чем более везет счастие одному из союзников, тем ласковее становится к нему другой, то и либералы относились к Парнелю после его триумфа в высшей степени сердечно. На Рождество 1889 г. Гладстон пригласил его приехать погостить в Говардин. Парнель приехал, и тут оба деятеля беседовали о гомруле, о ближайших шансах поставить вопрос на очередь, о подробностях отделения Ирландии от Англии. Во время этих переговоров обнаружилось, что Гладстон в новом проекте гомруля оставляет управление ирландской полицией в руках английского министерства и что разрешение аграрного вопроса он также предоставляет имперскому парламенту. Парнель заметил на это, что при таких условиях он боится, что ирландский народ не будет поддерживать вождя либералов с той искренностью, как это было бы желательно. Впрочем, ввиду того, что в ближайшем будущем вносить билль о гомруле было бы вполне бесполезно, эти разговоры удерживались на теоретической высоте.

Погостив у Гладстона, Парнель отправился в Эдинбург, где на митинге, устроенном в его честь, ему была поднесена сумма в 3 тысячи фунтов, собранная его почитателями с целью вознаградить за судебные убытки [201]. Через несколько времени редакция газеты «Times» должна была, согласно приговору суда, заплатить Парнелю 5 тысяч фунтов, так что в общем денежные дела его находились в блестящем положении. Но его еще ожидало торжество в парламенте — речь Гладстона, предложившего официально выразить негодование по поводу клеветы «Times», жертвой которой чуть не сделался Парнель, и высказать ему сочувствие.

Дебаты по этому поводу лишний раз показали, до какой степени консерваторы и унионисты ненавидят Парнеля. Они говорили в парламенте и в обществе, что ирландский агитатор от фениев не отказался публично, хотя имел для этого прекрасный предлог, вспоминая несомненно, что, наконец, сыщик Томас Бич прямо утверждает, будто Парнель находился в связи с преступными обществами. Представителем чувств большинства явился один из консерваторов, Фультон, который, истощив все аргументы, объявил: «Нет, слишком всего этого (т. е. выигрыша процесса. — Е. Т.) мало, чтобы мы отдали свои симпатии м-ру Парнелю» [202]. Тогда ирландец Сикстон заметил: «Да он и не просит ваших симпатий». «Пожалуй, — возразил Фультон, — но м-р Гладстон за него просит!» Салисбюри и весь кабинет упорно стояли на том, что Парнель морально вовсе не оправдан и не хочет оправдываться в преступных связях. Либералы с Гладстоном во главе решительно и горячо настаивали на своем.

Это была замечательная сцена, показавшая наглядно, до какой степени глубоко и круто Парнель изменил партийные отношения: либералы-унионисты спорили со своими бывшими товарищами гораздо ожесточеннее, чем консерваторы; гладстоновцы защищали Парнеля еще более горячо, чем ирландцы. Большинство, конечно, составилось из унионистов и консерваторов, и предложение Гладстона выразить Парнелю сочувствие было отвергнуто. Поведение Гладстона произвело весьма сильное действие на умы и в Англии, и за границей; результаты голосования все предвидели, и они не уменьшили впечатления, оставшегося от апологии ирландского сепаратиста главой великой английской партии.

Влияние Парнеля на палату, несмотря на враждебность большинства, было огромное. Стоит прочитать рассказы мемуариста салисбюриевского парламента [203], как пустая зала разом наполнялась депутатами, когда разносился слух, что Парнель будет говорить; стоит взвесить истинное значение того факта, что личное обаяние самого Гладстона нейтрализовалось в это время престижем Парнеля, чтобы оценить моральное могущество ирландского лидера. «В Англии теперь не парламент, а парнельмент», — повторяли шутку «Punch’а».

20 мая (1890 г.) состоялся в Лондоне митинг ирландской национальной лиги под председательством Парнеля; здесь он между прочим указал на тот факт, что в самой Англии живет около 250 тысяч ирландцев, имеющих право голоса на парламентских выборах. Нужно, сказал он, позаботиться, чтобы эти голоса не пропадали даром, чтобы эти массы не воздерживались от вотирования и голосовали единодушно. На необходимость предвыборной агитации между этими ирландцами он обращал внимание собравшихся членов лиги. Энтузиазм, с которым встретили его появление и его речь, лишний раз показал, как он теперь силен. Через неделю после этого митинга парламентские парнелиты дали ему обед по случаю дня рождения. В застольном спиче Парнель говорил о союзе с либералами, сказал, что гомруль непременно будет представлен в палату, как только Гладстон станет у власти, утверждал, что этот гомруль удовлетворит ирландскую нацию, и поздравлял свою партию с такими союзниками, как Гладстон и либералы. Присутствующие прерывали аплодисментами его слова, повторяли, что Ирландия и ирландская партия всем этим обязана никому другому, как виновнику нынешнего торжества, и очень просила его верить искренности их чувств. Неизвестно, исполнил ли эту просьбу Парнель; за обедом он был задумчив и рассеян.

Осенью 1890 г. на парламентских каникулах он побывал в Ирландии; сессия должна была открыться в конце ноября; парнелиты и либералы готовились повести правильную атаку против министерства Салисбюри. Неожиданное обстоятельство вверх дном перевернуло все эти планы и парламентские комбинации.

12

Если бы кто-нибудь еще в начале ноября 1890 г. сказал, что в предстоящие 10 месяцев Парнеля ждут падение и смерть, то весьма многим такое пророчество показалось бы фантастическим. Только что он избавился от обвинения в связях с убийцами Кавендиша; только что его враги были раздавлены самым несомненным образом, а его друзья так высоко подняли голову, как никогда раньше. Но именно в эти дни триумфа на него обрушился удар, от которого не было спасения, и всю силу и значение которого сразу нельзя было достаточно верно оценить.

Уже сравнительно давно, с половины 80-х годов, в ирландских политических кружках и в лондонских клубах говорили об интимных отношениях, существующих между Парнелем и г-жей Кэтрин О’Ши, женой ирландского депутата [204]. С течением времени слухи эти стали довольно настойчивы. Все знали, что Парнель бывает только у м-с О’Ши и ни у кого больше; что когда его нет в Лондоне, самый удобный способ для сношений с ним — передать, что нужно, через г-жу О’Ши; все знали наконец, что Гладстон и члены его партии весьма часто ведут с Парнелем переговоры через Кэтрин О’Ши, когда он почему-либо не хочет или не может видеться с ними лично [205]. В 1886 г. пли около того произошло охлаждение между капитаном О’Ши и Парнелем; охлаждение окончилось формальным разрывом, и Парнель перестал бывать у него в доме.

Но с Кэтрин О’Ши он видеться не перестал. Эти свидания были редки и недолги, происходили урывками, но тем не менее дошли до сведения капитана. Кэтрин О’Ши была, по общему отзыву, единственной женщиной, которую в своей жизни любил Парнель; она была также его единственным другом и поверенным, и он не мог заставить себя отказаться от свиданий с ней, несмотря на бесчисленные глаза и уши, следившие за каждым его шагом, ловившие каждое его слово. Две-три наивным тоном изложенные заметки проскользнули в лондонской прессе о том, что экипаж Парнеля тогда-то и тогда-то стоял около дома О’Ши; два-три дружеских намека вкрались в разговор собеседников капитана [206]; анонимные письма также не заставили себя ждать. Произошло объяснение между мужем и женой; капитан О’Ши созвал семейный совет, и там было решено, что он имеет право требовать развода.