Ефим Черняк - Химеры старого мира. Из истории психологической войны Страница 39

В сентябре 1933 года в Женеву — место, где происходили заседания Лиги наций, — явился собственной персоной министр пропаганды доктор Геббельс. Он произнес речь перед иностранными журналистами, которую потом тысячекратным эхом повторяла, уточняла, дополняла, комментировала, восхваляла нацистская печать и радио. С опытностью профессионального шулера Геббельс старался представить нацизм как респектабельное, хотя и «революционное», движение, выражающее желание нации, чтобы ею управляли «с силой и волей». Он много распространялся о том, что нацизм якобы не предназначен для экспорта, что это «чисто немецкое» явление, что Германия целиком занята внутренними делами и поэтому менее всего склонна осуществлять какие‑то акции за рубежом. Но главное, конечно, Геббельс привычно размахивал антикоммунистическим кадилом: «Мы считаем, что будущая Европа, — вещал он, — будет в долгу перед нами за то, что мы создали крепкую стену против анархии и хаоса. Если Германия станет добычей большевизма, его нельзя будет остановить, и он затопит всю западную цивилизацию».

Уста прожженного демагога источали потоки лицемерного доброжелательства ко всем европейским соседям «третьего рейха».

Геббельс клялся, что Германия стремится только решить вопросы собственного национального существования, что она готова принять участие в ликвидации болезней, от которых страдает Европа.

«Это не имеет ничего общего с мщением и войной, — говорил он, — и было бы хорошо, если эти два слова были бы исключены из лексикона во время переговоров между народами… Пусть объединятся все, кто соединяет добрую волю с благородным стремлением врачевать те недуги, от которых страдают народы, и служить общему благополучию». Что же касается гитлеровской Германии, то она, по уверению Геббельса, была «готова с полной искренностью сотрудничать во имя мира во всем мире»[293].

Даже видевшие виды буржуазные журналисты протирали глаза от удивления при зрелище нацистского волка, с такой помпой облачившегося в овечью шкуру. Конечно, среди европейских политиков были обмануты лишь те, кто хотел быть обманутым, кому антикоммунизм окончательно ослепил взор и лишил рассудка, кто был готов, всячески подкармливая фашистского зверя, натравить его на Советский Союз. Но как раз эти круги оказывали едва ли не решающее влияние на «большую» капиталистическую прессу, которая поэтому — пусть для приличия с различно дозированными оговорками — сделала вид, что всерьез приняла медоточивые речи Геббельса и таким образом прямо подпевала унифицированной печати «третьей империи». А на значительную часть европейского общественного мнения, которое формировалось прежде всего этой прессой, такая оценка намерений гитлеровского рейха оказала усыпляющее влияние, расчищая путь для нацистских агрессоров.

Прошли немногие дни после излияний Геббельса в Женеве, и Германия, хлопнув дверью, вышла из Лиги наций. За этим последовала опять пропагандистская канонада, кампания по демонстрации миролюбия. «Кёльнише цейтунг» даже ссылалась на печальные для капиталистического мира результаты войны 1914–1918 годов и добавляла: «Нет никаких гарантий, что вторая мировая война принесет лучшие результаты, чем первая, и именно поэтому в Германии никто не помышляет о реванше»[294].

Германия, объявил Геббельс 18 февраля 1934 года, целиком посвятила себя внутренним задачам и уже дала вполне достаточно доказательств своих мирных намерений, поэтому пора удовлетворить ее право на «равенство» среди других народов. На обычном языке это означало требование не препятствовать германским вооружениям.

…30 июня 1934 года, кровавая «ночь длинных ножей», во время которой Гитлер расправился с руководителем штурмовиков Ремом и многими сотнями его подчиненных, а также заодно с другими неугодными лицами вроде генерала Шлейхера. На другой день вечером по радио выступил Геббельс, восхваляя фюрера за «геройскую» ликвидацию изменнических происков. «Ночь длинных ножей», воочию продемонстрировавшая звериный облик фашизма перед народами мира, вызвала шок и чувство гадливого отвращения даже у части западной буржуазной печати, и до и после 30 июня весьма благоволившей к нацистам.

Отлично зная цену этому «возмущению», Геббельс произнес 10 июля еще одну радиоречь: «30 июня в зарубежном зеркале».

Он пытался уверить, что события в Германии послужили объектом «лжи, клеветы и искажений, почти не имеющих подобных в истории журналистики». Министр пропаганды уверял своих слушателей, что эти события произошли «гладко и без потрясений». Просто — напросто фюрер благодаря «своему авторитету и поразительному мужеству» с молниеносной быстротой покарал небольшую кучку саботажников и карьеристов. При этом Геббельс всячески пытался затушевать действительный смысл событий — расправу с неустойчивыми мелкобуржуазными союзниками гитлеровской диктатуры, метал громы и молнии против заграничных «вымыслов» о том, что будто теперь главной опорой нацистов стал рейхсвер (что вполне соответствовало действительности). Конечно, в зарубежных откликах на 30 июня имелись отдельные ложные известия — не сразу удалось установить фамилии всех тех, кто был расстрелян.

Геббельс выпячивал два — три таких неверных сообщения — о гибели генерала фон Фритча и фон Гаммерштейна, — громогласно объявив, что они находятся в полном здравии. При этом рейхсминистр забывал, конечно, упомянуть о сотнях и сотнях казней в Мюнхене и Берлине.

В этой речи Геббельс окончательно распоясался. Министр, член правительства рейха в официальном выступлении нагло прокричал по адресу других держав: «А пошли они к черту!» (Pfui, Teufel). Эта саморазоблачительная грубость была сочтена серьезной ошибкой конкурентами Геббельса. А. Розенберг, главный редактор органа нацистской партии «Фёлькишер беобахтер» отметил позднее, 2 августа, в дневнике: «Я прервал свой отпуск, чтобы в связи с внешнеполитической обстановкой поговорить с Гессом. Я отправился на автомобиле в Мюнхен и со всей настойчивостью, на какую только был способен, заявил, что такие внешнеполитические речи, как речь доктора Геббельса, подвергают германскую империю тяжелой опасности только из‑за того, что один человек, лишенный чувства меры, дает волю своему языку и своему самолюбованию. Затем я стал ходатайствовать о передаче мне генеральных полномочий в области внешней политики всего нацистского движения» [295].

Позиции Розенберга как руководителя внешнеполитического отдела нацистской партии усилились, но главные рычаги в управлении нацистской пропагандой остались в руках Геббельса.

В январе 1935 года к Германии была присоединена Саарская область, до этого находившаяся под контролем Лиги наций. Хотя Гитлер заявил в речи по радио, что это его последнее территориальное требование, фашистские газеты начали кампанию за «возвращение» в рейх «немецких областей», входивших в состав Франции, Дании, Чехословакии, Польши и Литвы. Одновременно в мировой печати появилась масса материалов, свидетельствовавших о том, что Германия интенсивно вооружается, в частности, ведет лихорадочное строительство авиационных заводов, создает крупный военно — воздушный флот. Геринг провозгласил лозунг «Пушки вместо масла». Геббельсовская пропаганда первоначально делала упор на «беззащитность Германии». Еще 24 июня 1933 года министерство пропаганды сфабриковало фальшивку о том, что якобы над Берлином летали иностранные самолеты, сбросившие «вражеские» листовки, и что отсутствие военно — воздушных сил помешало немцам наказать нарушителей суверенитета страны.

Позднее акцент был перенесен на восхваление, без всякой конкретизации, возрождающейся мощи фатерлянда, что должно было еще больше подогреть опасения за рубежом. 16 марта 1935 года гитлеровская Германия официально объявила о введении в стране всеобщей воинской повинности, запрещенной Версальским договором.

Решившись на открытое попрание международных соглашений, гитлеровское правительство прежде всего рассчитывало на «умиротворителей» в Лондоне и Париже, мечтавших повернуть фашистскую агрессию против СССР. Однако, учитывая, что растущая озабоченность народов угрозой германской агрессии может заставить правительства Англии и Франции принять жесткие меры против еще не готового к борьбе «третьего рейха», гитлеровское правительство решило начать новое «мирное наступление». Параллельно с соответствующими дипломатическими шагами началась шумная пропагандистская «операция». Уже 16 марта Геббельс поспешил заявить, что опасения, существовавшие в отношении немецких намерений, возникли в результате секретности, которую должна была соблюдать Германия, скованная Версальским договором, в вопросе о вооружении. Теперь якобы эти опасения должны рассеяться. «Не вооруженная, а безоружная Германия вызывала беспокойство Европы», — уверял Геббельс. Ныне же восстановлено равновесие, «необходимое для того, чтобы приступить к плодотворным переговорам по основным нерешенным проблемам мировой политики». Он клялся, будто Германия стремится «к мирному сотрудничеству. Это необходимо нам столь же, сколь и другим народам». 19 марта 1935 года министр пропаганды заявил, что никто находящийся в здравом уме не может думать, что вред, нанесенный прошедшей мировой войной и не возмещенный семнадцатью годами мира, может быть ликвидирован новой войной. Через два дня, 21 марта, с подобными же миролюбивыми декларациями выступил в рейхстаге Гитлер, его выступление послужило сигналом к еще более интенсивной атаке на общественное мнение в Германии и за рубежом. 1 апреля — подходящее число для подобных речей — последовало новое выступление Геббельса: «Германия не стремится к войне. Мы рассматриваем постоянные разговоры о войне как преступление. Неправда, будто Германия потребовала передачи ей (польского) коридора, части Чехословакии, Австрии, Эльзас — Лотарингии или какой‑либо другой территории. Мы не угрожаем никому, но мы также не позволим угрожать нам. Мы придерживаемся того мнения, что несколько меньше болтовни и несколько больше разумного подхода было бы очень полезно для мира».