Юлия Кантор - Заклятая дружба. Секретное сотрудничество СССР и Германии в 1920-1930-е годы Страница 4

Постоянным фигурантом внешнеполитических переговоров, касающихся, в частности, военного сотрудничества, был К. Б. Радек, прибывший в Берлин 17 января 1922 г. в сопровождении Нидермайера. Переговоры по военным вопросам он вел с шефом «Зондергруппы Р» («Вогру») майором X. Фишером. Тот докладывал о переговорном процессе и его промежуточных результатах Секту, который в свою очередь информировал канцлера Вирта и обсуждал с ним все возникавшие вопросы. 10 февраля 1922 г. в Берлине состоялись встречи Радека с зав. восточным отделом МИД Германии Мальтцаном и Сектом. Радек предложил начать переговоры между генштабами армий обеих стран, просил предоставить немецкие наставления и инструкции по обучению войск.

С 25 января по 17 февраля 1922 г. состоялись официальные, глубоко засекреченные переговоры в Берлине. Наряду с обсуждением политических (установление дипотношений) и экономических (предоставление займа) проблем обсуждались вопросы военно-промышленного сотрудничества. Итогом стало подписание 16 апреля 1922 г. в итальянском городке Рапалло советско-германского договора. Рапалльский договор де-юре давал старт долгосрочному сотрудничеству.

По этому договору стороны взаимно отказались от всяких финансовых претензий друг к другу (возмещение военных расходов и убытков, включая реквизиции, расходы на военнопленных). Для Советской России это означало отказ от претензий на репарации от Германии, для Германии – отказ от претензий на возмещение за национализированную частную и государственную собственность при условии, что правительство РСФСР не будет удовлетворять аналогичных претензий других государств. Договор предусматривал восстановление дипломатических и консульских отношений между двумя странами, развитие экономического сотрудничества и торговли на основе принципа наибольшего благоприятствования, также была зафиксирована готовность германского правительства оказать возможную поддержку соглашениям и облегчить их проведение в жизнь. Постановления договора вступали в силу немедленно.

Документ дополняли письма, не подлежавшие опубликованию. В них говорилось, что в случае признания Россией претензий в отношении какого-либо третьего государства урегулирование этого вопроса станет предметом специальных переговоров, причем с бывшими немецкими предприятиями должны будут поступать так же, как и с однотипными предприятиями этого третьего государства. Кроме того, германское правительство обязалось не участвовать в сделках международного экономического консорциума в России, предварительно не договорившись с правительством РСФСР[23]. «Это было первое выступление побежденных против беспощадных победителей, – отметил один из представителей прусского военного ведомства К. Штудент. – Этот договор имел эффект разорвавшейся бомбы…»[24]

В. И. Ленин считал Рапалльский договор победой советской дипломатии. «Действительное равноправие двух систем собственности, – подчеркивал он, – …дано лишь в Рапалльском договоре»[25]. Постановление ВЦИК от 17 мая 1922 г., принятое по отчету советской делегации в Генуе, признало «нормальным для отношений РСФСР с капиталистическими государствами лишь такого рода договоры»[26]. Брокдорф-Рантцау после подписания договора заявил: «Рапалльский договор открыл новую эру между германским и русским народами и этим самым открыл ее не только для Европы, но и для всего мира»[27].

Вскоре после подписания Рапалльского договора состоялась серия официальных визитов германского посла к представителям советского руководства. Первым (05.09.1922) Брокдорф-Рантцау посетил Председателя Президиума ВС СССР Калинина.

«Калинин в сердечной форме высказался, что рассматривает сущность русско-немецких отношений как естественную необходимость, особое значение он придал развитию экономических связей»[28], – писал он в немецкий МИД.

Затем посол нанес визит руководителю НКИДа Чичерину. Об этом посещении остался выразительный документ.

«Москва 03.11.1922. Конфиденциально.

Чичерин заявил: “Сегодняшний день означает для России начало новой эпохи”»[29].

На основании переговоров с советскими руководителями в Москве немецкий посол писал в Берлин:

«Москва 16.12.1922. Секретно.

Если мы не примем решение интенсивно содействовать восстановлению России, то безвозвратно упустим удобный случай. Надо понять, что это восстановление в первую очередь означает не укрепление Советской власти, а служит политико-экономическому сотрудничеству Германии и России. Это – самопомощь обеих стран. Так считают ведущие политики и здесь. Это остается политической и моральной истиной (выделено мной. – Ю. К.)»[30].

21 марта 1923 г. Брокдорф-Рантцау докладывал министру иностранных дел Штреземанну о беседе с Чичериным. Он считал, что в НКИД царит солидарность, когда встает вопрос об общении с иностранными представителями. Встреча с Чичериным, писал Рантцау, была дружеской, но абсолютно деловой. Глава НКИД был обеспокоен сведениями о том, что Польша призывает в течение трех лет на двухмесячную военную службу. Чичерин заявил, что для него пока не ясно, против кого направлена эта завуалированная мобилизация Польши: против Германии или против России. «Вопрос вооружений входит в острую стадию. Он просит меня приложить усилия по ускорению сотрудничества. Россия предложила рассчитываться драгоценными камнями. Мое мнение, также сообщенное Чичерину, – бессмысленно верить в то, что мы отдадим половину империи французам а другую – коммунистическим революционерам. Радек мне сказал, что никто не думает, что Красная Армия нападет на Германию и нас советизирует. Здесь Германию знают слишком хорошо, чтобы предпринять столь безнадежный шаг»[31]. Чичерин заявил, что практическое осуществление идей коммунизма не должно быть поспешным, что нужно обеспечить сначала экономические интересы. Касательно отношений с Францией Чичерин подчеркнул вновь, что соглашение с французами ценой Германии невозможно. Антанта является врагом России, как и Германии[32].

Характерно, что в течение всего «рапалльского десятилетия» в советской политике преобладала точка зрения Чичерина, согласно которой отношения с Германией являлись «в наибольшей степени той точкой приложения нашей игры в Европе, которая нужна, чтобы сохранить экономические связи с другими странами и сохранить политические связи». Заинтересованность как Германии, так и СССР в противостоянии версальскому «диктату» приводила советскую дипломатию и Политбюро к выводу о том, что пока сохраняется послевоенный порядок, «укрепление Германии ведет к повышению заинтересованности Германии в отношениях с нами»3.

Вместе с тем успехи германской политики по укреплению международных позиций Германии и сближению с Францией привели во второй половине 20-х гг. к постепенному сужению сферы практического взаимодействия Москвы и Берлина. Густав Штреземанн, министр иностранных дел Веймарской республики, балансировал между Востоком и Западом. Одновременно он продвигал секретное сотрудничество с РККА[33].

Доминирующее положение в отношениях СССР и Германии занимал польский фактор. После неудачи плана «генерального урегулирования» отношений с Польшей в 1924 г. это государство неизменно рассматривалось НКИДом как «действительный авангард враждебного нам мира»[34]. Эта оценка обусловливалась общим восприятием Польши как «детища» Версальского договора[35].

В феврале 1923 г. в Москву на две недели тайно приехала первая немецкая военная делегация. В ее составе был Штудент – как референт по воздушному флоту и газовому вооружению. В переговорах с советской стороны участвовали шеф Генерального штаба РККА П. П. Лебедев и его заместитель Б. М. Шапошников. Рассматривались вопросы финансовой и технической поддержки Германией восстановления российской военной индустрии. «Мы были приятно удивлены достижениями русских, они были выше, чем мы предполагали», – записал Штудент. Темой обсуждения стало грядущее открытие немецкой авиашколы в Липецке (открыта в 1925 г.) и танковой школы – под Казанью (открыта в 1928 г.). Планировалось также осуществлять постоянный обмен офицерами и военными инженерами. «Мы впоследствии были побеждены Красной Армией с помощью нашей же стратегии»[36], – этот вывод Штудент сделал уже после Второй мировой войны.