Петр Вершигора - Люди с чистой совестью Страница 4

Конечно, немцы расстреляли бы всех пловцов, но нас спасли быстро сгущавшиеся сумерки. Несколько человек все же были ранены или убиты. Раненый пожилой врач, загребая одной рукой, начал погружаться в воду. Я хотел ему помочь, подгоняя свой плотик ближе... В это время еще одна автоматная очередь полоснула по воде, и он, бросив сопротивляться, но продолжая держаться на воде, сказал: "Не надо... Спасайтесь сами, коллега..."

Он медленно погрузился в воду, раньше чем я успел подплыть к нему.

Когда волна вынесла меня на берег, была уже темная ночь. Если бы кто-нибудь до войны сказал мне, что я буду военным человеком, я бы сильно удивился. Но если бы мне сказали, что я переплыву Днепр, я удивился бы еще больше. Все же Днепр я переплыл. Правда, с потерями снесло волной с плота мою гимнастерку и с ней последние нити, связывающие меня с прошлой жизнью интеллигента-белоручки: в правом кармане был красный пропуск с фотографией, где значилось: "Предъявитель сего режиссер киностудии...", а в левом кармане - две авторучки.

Я лежал на прибрежном песке не менее часа. Сердце билось очень сильно, я не мог двинуться ни на шаг. Постепенно стали возвращаться силы, и я вдруг почувствовал досаду - мне было страшно жаль двух моих авторучек. Я приподнялся на локтях, посмотрел на свои ноги, освещенные луной. Ступни ног нежно лизала днепровская волна - я чувствовал это, но ноги были чужие - длинные, худые, с мослаками коленок, торчащими кверху. Лишь переведя взгляд на впавший живот, я понял, что все это принадлежало мне, но просто я похудел за эти дни, скинув ненужный жир мирного времени. Я засмеялся и, легко поднявшись, пошел в камыши. Медленно стал пробираться берегом, направляясь на звук голосов. Там, в прибрежном селе, перекликались и собирались бойцы, отыскивая свои части, подразделения.

Это был мой двадцать шестой день войны.

Двадцать пять суток, почти без передышки, я находился под огнем. Из взвода, роты и батальона, которыми я командовал, мало осталось в живых.

Пробираясь сквозь камыши, я думал: "А все-таки солдатское счастье на моей стороне. Пожалуй, так можно провоевать еще месяц, а то и больше". В это время раздалось три выстрела, и мины одна за другой разорвались в камышах. Одна из них упала близко. Я почувствовал удар в ногу и свалился на бок. Мне показалось, что ногу оторвало совсем. Что-то сильно обожгло меня, я ощупал колено, оно было цело. Первый испуг прошел, я увидел свою кровь и подумал: "Вот, никогда не стоит бахвалиться". Мысли, промелькнувшие в моей голове перед этими выстрелами, показались мне кощунством. Рана была выше колена. Кругом в камышах - ни души. Пришлось лежать до утра. Я сделал себе из пояса жгут, перевязал ногу, немного задремал. На рассвете, осмотрев рану, увидел, что она не так страшна, как показалось мне ночью. Я поднялся, опираясь на винтовку, и побрел к селу. В ноге что-то остро резало. Я остановился, разбинтовал ногу, покопался в ране и нашел торчащий осколок.

Уже гораздо позже, в партизанской жизни, я приобрел первые сведения в солдатской медицине: узнал, что на свете существуют риванол, хлорамин и марганцовка, что существуют простые и анаэробные инфекции, узнал, что жизнь раненого и течение его болезни во многом зависят от первой медицинской помощи. Но тогда я был и в этих вопросах беспомощным человеком. Осколок мешал мне. Стиснув зубы, прикусив губу от боли, я подковырнул его штыком и вытащил из раны. Перевязал ногу и добрел до села, а затем до санбата, где мне была оказана уже настоящая врачебная помощь.

4

Так внезапно и досадно кончился первый период моей военной карьеры.

Рана оказалась легкой, организм быстро восстановил силы, и через месяц я был откомандирован в штаб Юго-Западного фронта, в роту резерва командного состава. Нас было несколько сот командиров - от майоров до младших лейтенантов, людей в одежде с еще не выветрившимся лазаретным запахом и с пустыми кобурами на боку.

Это случилось недалеко от Прилук. Через несколько дней после зачисления в роту мы узнали, что рота резерва, так же как и часть штаба Юго-Западного фронта, находится в окружении. Немцы сбросили десант в то время, когда мы были на марше и входили в город Лубны. С десантом шел бой. Я поймал бежавшую оседланную лошадь, мой товарищ вторую. Мы свернули с главной дороги и выехали к машинно-тракторной станции, расположенной в двух километрах от города. Затем доскакали до переезда, через железную дорогу, которую ожесточенно бомбили "юнкерсы". Под вечер мы опять вернулись в город: путь назад тоже был отрезан.

Жители сидели в подвалах, не у кого было расспросить, есть ли немцы в городе, или нет. Мы ехали шагом по тротуару. Подковы лошадей звонко стучали по каменным плитам. Доехав до конца улицы, выходившей на площадь, мы остановились и увидели немецкие танки. Они расположились на ночевку в центре площади. Мы постояли несколько минут, наблюдая за ними. Затем в небо взвилась ракета, и наши лошади вскачь понеслись обратно.

Начались скитания в окружении...

И мне кажется, что в этот период войны я приобрел одно важное качество командира - умение скептически относиться к любой обстановке, которую тебе преподнесет судьба. Может быть, в этом помогла мне моя профессия, воспитывающая либо пустомель-анекдотчиков, либо толковых людей, умеющих критически относиться не только к самим себе, но и к своему делу.

Для себя я сделал выводы: из окружения нужно выходить быстро или не выходить совсем. В первый день выхода из окружения мне и моему товарищу помогли лошади, которые вынесли нас на пятьдесят - шестьдесят километров вперед. Затем на дороге стала проклятая речушка Сула, - в нее никак не хотели входить кони. Это была болотистая речка с крутыми берегами и тихой, но зловещей водой. За ней - покинутые пустые села, а за ними - либо плен, либо смерть. Через Сулу был мост, но его разбомбили "юнкерсы". Я сидел на усталом коне и думал: "Направо пойдешь - голову потеряешь, налево пойдешь - честь потеряешь, прямо пойдешь - коня потеряешь..." - и выбрал последнее.

Пожав руку украинскому колхознику, у которого только что сытно пообедал, я крикнул: "Хозяйнуй, Иване!" - и отдал ему коня.

Иван потянул лошадь к сараю.

С другого конца в село входили фашистские танки...

Скоро стемнело, и мы, без приключений переправившись на лодке через реку, ушли на станцию Сенча. В небо взвивались ракеты разных цветов. Некоторые подолгу висели в воздухе, приводя меня в искреннее изумление. Ползком перебравшись через железную дорогу, мы приближались к селу Клюшниковка. Мы - это я, мой товарищ и еще семь красноармейцев, приставших к нам перед вечером. Двое из них были шоферы, один из авиадесантной бригады, а остальные неизвестного мне рода войск. На всех нас приходилось две русские винтовки, одна польская и две немецкие гранаты-колотушки.

В Клюшниковку мы вошли огородами. Крайняя хата оказалась пустой, и дверь в нее была открыта. Во второй никто не откликался, из третьей на наш стук вышла женщина.

- Ой, сыночки, да куды ж вы идете? В селе немцев видимо-невидимо...

- А сколько их? - спросил я.

- Танкив буде до десяти, а мотоциклистив бильше ста...

- А куда же нам идти? - допытывался я.

- Да идить, мабуть, на Гадячский шлях. Может, и пробьетесь. Там вчера наши проходили...

Гадячский шлях... Уже свернув к огородам, шагая мимо подсолнухов, мертво стоявших у проселочной дороги, я все вспоминал: "Гадячский шлях, Гадячский шлях... Где я раньше о нем слыхал?.." - и так и не мог вспомнить. Но знаю, что по этим путям ходили наши предки-запорожцы, здесь шли полки Богдана Хмельницкого...

Мы уже подходили к шляху и вышли бы прямо на него, но в это время впереди заворчал мотор немецкого танка. Мы шарахнулись в подсолнухи. Танк прошел по дороге взад и вперед, затем осветил поле и себя серией ракет, развернулся, пустил несколько очередей из пулемета, люк закрылся, и танкист, видимо, заснул на полчаса, чтобы потом снова продемонстрировать нам видимость окружения.

Пробравшись во время такой паузы через шлях, мы очутились в открытом поле среди кучек соломы, оставленных комбайном, который всего несколько дней назад обрабатывал это поле.

Здесь мы увидели, что многие кучки шевелятся. Остановившись около одной из них, услышали шепот. Из-под соломы выползли несколько человек и сообщили нам, что идти некуда - всюду немцы, мы в окружении. Изучив последовательность появления ракет и выбрав момент между двумя выстрелами, мы вышли на линию ракет, ползком пробираясь по высокому жнивью и замирая перед очередным хлопком, переползли эту линию и вскоре очутились вне ее.

Убедившись, что линия светящихся ракет пройдена без труда, мы, осмелев, пошли, под прикрытием копен, обратно и... увидели одного-единственного немца. Он сидел на высокой копне и через каждые три-четыре минуты швырял в небо ракеты, а когда они гасли, он хватался за живот и ржал.

Мне кажется, он видел, как шевелились копны, и ему доставляло большое удовольствие пугать многих людей одной-единственной ракетницей. Справа от него была куча выстрелянных гильз, слева - куча готовых ракет.