Фридрих Шиллер - Тридцатилетняя война Страница 4

Итак, этот религиозный мир, долженствовавший навеки загасить пламя междоусобной войны, был по существу лишь временной мерой, делом необходимости и насилия; он не был продиктован велениями справедливости, не был плодом обновлённых понятий о религии и свободе совести. Такого религиозного мира не могли дать католики, и — сказать правду — до такого мира не доросли ещё и протестанты. Далёкие от того, чтобы проявлять по отношению к католикам полную справедливость, они душили там, где могли, кальвинистов, которые, разумеется, заслуживали терпимости в этом лучшем смысле не более всех остальных, так как сами столь же далеки были от её применения. Для такого религиозного мира ещё не пришло время, и ещё слишком большая смута царила в умах. Как могла одна сторона требовать от другой того, что сама она не в состоянии была дать? Всё, что спасла или выиграла та или иная религиозная партия по Аугсбургскому миру, было результатом случайного соотношения сил во время заключения мира. То, что было приобретено силой, могло быть сохранено только силой; стало быть, это равновесие сил должно было сохраниться и на будущее время — или же религиозный мир перестал бы существовать. Мечом были намечены границы между обеими церквами; меч должен был охранять их и в будущем — и горе стороне, преждевременно сложившей оружие! Уже теперь этот мир сулил покою Германии сомнительное, страшное будущее!

Пока что в империи царило временное затишье, и непрочное согласие как будто вновь объединяло расторгнутые части в единое государственное целое, так что на некоторое время вновь возродилось стремление, к общему благополучию. Но разрыв коренился в самых глубинах, и момент, удобный для восстановления былого согласия, был упущен. Как ни точно, казалось, были установлены миром границы прав обеих сторон, они, однако, подвержены были весьма разнообразным толкованиям. В разгаре яростной борьбы договор определял для враждующих сторон лишь временное умиротворение; он прикрыл огонь, но не погасил его, и неудовлетворённые притязания сохранились у обеих партий. Католикам казалось, что они потеряли слишком много; евангелистам — что они отвоевали слишком мало; каждая из сторон искала выхода в том, что, ещё не смея нарушить мир, толковала его соответственно своим целям.

Могущественный мотив — секуляризация церковных имуществ, побудивший столь многих протестантских государей склониться к принятию учения Лютера, остался и после заключения мира в той же силе, что и раньше, и все такие имущества, ещё не попавшие в их руки, должны были вскоре перейти к ним. Вся Нижняя Германия была секуляризована с чрезвычайной быстротой, и если в Верхней Германии дело обстояло иначе, то лишь вследствие живейшего сопротивления католиков, которые здесь имели перевес. Каждая партия угнетала или притесняла сторонников другой там, где она была сильнее. Особенно настойчиво теснили церковных владетелей, как слабейших членов империи, их некатолические соседи, жаждавшие расширить свои владения. Кто был слишком слаб, чтобы противопоставить насилию насилие, тот искал защиты под сенью закона, и жалобы на протестантских чинов накоплялись в имперском суде, который с готовностью выносил решения, осуждавшие виновную сторону, но не располагал достаточной поддержкой, чтобы вводить их в силу. Аугсбургский мир, предоставивший чинам империи полную свободу совести, до некоторой степени всё же позаботился также и о подданном, выговорив ему право беспрепятственно покидать страну, где его религия подвергалась преследованиям. Но от насилий, которым подвергался ненавистный подданный со стороны своего государя; от невыразимых мучений, какими затруднялось его переселение; от искусно расставленных тенёт, какими хитрость в союзе с силой может опутать умы людей, — от всего этого мёртвая буква договора не могла охранить никого. Католический подданный протестантских государей громко жаловался на нарушения религиозного мира; евангелический ещё громче жаловался на притеснения, какие он терпел от своих католических владык. Ожесточение и озлобление богословов разжигали души и обостряли всякую мелочь, как бы ни была она ничтожна сама по себе; хорошо ещё, когда эта богословская ярость изливалась на общего религиозного врага, не обрызгивая ядом своего собственного единоверца.

Для того чтобы удержать обе враждующие партии в равновесии и таким образом продлить мир, было бы в конце концов достаточно единства протестантов между собой, но в довершение общей смуты вскоре исчезло и это единство. Учение, распространённое Цвингли в Цюрихе и Кальвином в Женеве, вскоре стало укореняться и в Германии и сеять раздоры между протестантами, так что теперь они едва ли могли распознавать друг друга по чему-либо, кроме общей ненависти к папству. Протестанты этого времени уже не были похожи на тех, которые полвека тому назад изложили своё исповедание в Аугсбурге, и причиной перемены является именно это аугсбургское исповедание. Оно поставило протестантской религии твёрдые границы, прежде чем пробудившийся дух исследования мог примириться с этими границами, и протестанты по неведению потеряли часть преимуществ, которые им обеспечивало отпадение от папства. Одинаковых жалоб на римскую иерархию и на злоупотребления в римской церкви, одинакового отрицания католических доктрин было бы достаточно, чтоб объединить протестантскую церковь. Но они искали этого объединительного начала в новой положительной религиозной системе, в ней видели отличительные признаки, преимущества и сущность своей церкви и лишь к ней относили договор, заключённый с католиками. Религиозный мир они заключили лишь в качестве приверженцев определённого вероучения: одни только приверженцы этого вероучения могли пользоваться благами этого мира. Таким образом, каков бы ни был исход для кальвинистов, дело обстояло одинаково печально. Требование строго придерживаться аугсбургского исповедания надолго ограничивало дух исследования; несогласие в толковании установленной формулы означало гибель объединяющего начала. К несчастью, произошло ж то и другое, и печальные последствия того и другого не замедлили обнаружиться. Одна сторона крепко держалась первого (аугсбургского) исповедания, и если кальвинисты отступали от него, то лишь для того, чтобы таким же образом замкнуться в новом вероучении.

Протестанты не могли доставить своему общему врагу лучшего аргумента против себя, чем это внутреннее разногласие, не могли доставить более утешительного зрелища, чем взаимное ожесточение, с каким они преследовали друг друга. Кто мог осуждать католиков за то, что они высмеивали заносчивость, с которой эти преобразователи веры выставляли себя провозвестниками единственно истинной религии? Ведь оружие в борьбе против протестантов католики брали не у кого другого, как у самих протестантов; ведь эта борьба воззрений укрепляла их веру в авторитет своей религии, за которую к тому же говорила почтенная давность и ещё более почтенное большинство. Но протестантам пришлось испытать ещё более неприятные последствия своих несогласий. Религиозный мир имел в виду исключительно единоверцев, и католики требовали теперь от протестантов объяснения, кого именно они считают своими единоверцами. Совесть не позволяла евангелистам принять в свою среду реформатов; между тем они не могли исключить их из неё, не превращая полезного друга в опасного врага. Так этот злополучный разрыв проложил путь махинациям иезуитов, которые постарались посеять недоверие между обеими сторонами и разрушить единство их действий. Скованные двойным страхом пред католиками и пред своими протестантскими противниками, протестанты упустили невозвратимый момент, когда им ещё возможно было отвоевать для своей церкви права, совершенно равные правам римской церкви. И всех этих затруднений они могли бы избежать, отпадение реформатов не причинило бы ни малейшего ущерба общему делу, если бы основы для объединения искали не в одних только аугсбургских исповеданиях и согласительных писаниях, а в совместном отдалении от папства.

Но как ни велики были несогласия во всех прочих отношениях, в одном, однако, были согласны все: в том, что безопасность, достигнутая посредством равновесия сил, может быть в будущем сохранена только этим же равновесием. Нескончаемые новшества в одной партии и противодействие им со стороны другой поддерживали бдительность обеих сторон, и толкование религиозного мира было поводом к вечному спору. В каждом шаге противной партии усматривали нарушение мира, каждый шаг, сделанный своими, предпринимался якобы для сохранения этого мира. Не все действия католиков имели целью нападение, как в этом их обвиняла противная сторона; многое из того, что они делали, вызывалось необходимой самозащитой. Протестанты показали самым недвусмысленным образом, чем рискуют католики, если на их долю выпадает несчастье быть побеждённой стороной. Жадные взоры протестантов, с вожделением прикованные к церковным владениям, не давали католикам никакой надежды па пощаду, их собственная ярость не позволяла им ждать великодушия и терпимости.