Сергей Баленко - Афганистан. Честь имею! Страница 4

Родили это поколение и воспитали матери, в детстве хлебнувшие все «прелести» военного и послевоенного времени середины ХХ века. Уходит время, и меняются на земле люди, вещи, травы и деревья, слова, мысли и песни, названия, конституции и привычки. Уже иному современнику, утром нажимающему кнопку с пьезоэлементом, трудно представить, что рядом с ним живет (еще живой) человек, в детстве добывавший огонь с помощью кресала. Нет, он не ровесник неолита. Просто он выходец из той военной бытовой нищеты, когда даже спички считались роскошью.

Знающие истинную цену каждому куску хлеба, каждой бумажной игрушке, сделанной своими руками для украшения елки, каждому слову с трибуны, из репродуктора, на странице, эти люди готовили своих детей, рожденных в благополучное время, для хорошей жизни. Уверенность в ней была повсеместная. Во‑первых, невозможно было представить, чтобы в обозримое время возникла еще одна такая же война (а только она могла помешать строительству хорошей жизни). Во‑вторых, признаки улучшения намечали цены; вот законодательство о приусадебных участках, вот началось панельное строительство, люди стали получать квартиры, покупать холодильники, мотоциклы; многие, спавшие до того на лавках, сундуках, обзаводились гарнитурами; чуть ли не в каждой семье появился свой студент; повсеместно стали появляться и художественные школы, параллельно с общеобразовательными, — возникла «мода» на пианино в квартире.

Не перечислить всех этих признаков. Они отражают круг забот матерей по воспитанию маленьких будущих «афганцев».

Чтобы подчеркнуть значение именно матерей в воспитании (хотя их первенство в этом и не нуждается в подтверждении), мы все‑таки объективности ради подчеркнем слабую, почти незаметную роль отцов. В перелопаченном нами огромном массиве документов, воспоминаний, писем очень мало свидетельств отцовского мужского влияния на становление характера и личности. Гораздо чаще встречается гордость дедовскими военными наградами. Прочная связь отцов и сыновей наблюдается в офицерских семьях, где продолжаются или создаются военные династии. Очень много среди погибших молодых лейтенантов — детей кадровых военных.

Но основное содержание писем домой — мама, ее здоровье, ее настроение, ее работа; его тоска, его забота, его любовь. Так и хочется назвать их всех, «афганцев», мамиными сынами. Мешает только устоявшееся выражение с известным негативным оттенком, хотя в данном случае оно никак не относится к этим мужественным и самостоятельным ребятам. Кстати говоря, стремление к самостоятельности, пожалуй, доминирующая черта поколения этих «маминых сынов». Это не значит, что они были под каким‑то гнетом и поэтому мечтали о самостоятельности. Нет, в основном у каждого прогладывал вполне закономерный интерес юношеского возраста: испытать себя на прочность, узнать, «чего я стою». Отсюда повсеместная радость, что взяли в десантные войска, в спецназ — ведь туда отбор придирчивый. И летят в письмах восторженные мальчишечьи выкрики: «Мама, когда парашют раскрылся, я от радости закричал на все небо: „Мама!“». «Мама, свой первый прыжок я посвятил тебе» и т. д.

С мамой продолжаются детские диалоги о вкусностях, о бытовых мелочах, но вместе с тем маме же адресуются и жизненные открытия («Командир не может быть плохим мужиком», «Из всей нашей компании только Петька оказался настоящим другом») и тайны сердца («Спроси у Маринки: жива ли она?») и планы после «дембеля».

А какие трогательные открытки — поздравления маме ко дню ее рождения, к Новому Году, к 8 Марта! Тут каждый становится поэтом и художником. Мамины сыны потеют, подбирая нежные слова, рисуя вертолеты и парашютики — свою боевую действительность. И чем страшнее эта действительность, тем нежнее послание.

Что хочется сказать? Перебирая в руках эти листочки‑памятки исчезнувшей Атлантиды, невольно настраиваясь от нежных строчек на лирическую волну, ощущаешь огромный энергетический заряд человечности этого поколения «последних из СССР», комплексов, позднее придуманной так называемой «совковости» или солдафонства! Ни зазнайства, высокомерия или черствости. Сама искренность! Чистота сердечных движений этих парней особенно становится заметной на фоне современного стиля поведения молодежи с его эстетизацией «крутизны», саморекламы, культом секса, философией прагматизма, ведущего к размытости граней многовековых нравственных «табу». Удивительное дело: то «афганское» поколение, воспитанное в советском атеистическом духе, без церквей, мечетей, синагог, выглядит более религиозным, чем нынешнее, демонстрирующее свою религиозную приверженность. В каждой молодой душе, оставшейся в письмах, песнях, документах и фотографиях, твердо и уверенно заявляет о себе ясная идейно‑нравственная человеческая суть: мое существование имеет смысл для общего существования семьи, села, города, страны, человечества… отсюда надо быть полезным не только себе, но и другим. Отсюда стремление к совершенствованию, улучшению себя, чтобы быть достойным лучшего общества. Такая общая установка (независимо от ее названия — коммунизм, светлое будущее или «рай на земле») закладывалось в том поколении пионерией, комсомолом, школой, семьей, литературой и искусством. Такая установка продолжалась и в армии.

Причем эта нравственно‑психологическая установка, очень близкая к религиозному чувству, ничего общего не имела с тем обвинительным клише, которое тиражировалось во время распада СССР. Клише подразумевало, что идеологически обрабатываемые в коммунистическом духе молодые люди — все на одну колодку, безликие и бездумные исполнители лозунгов партии, тусклые, бесцветные человечки, боящиеся и стыдящиеся показывать свою индивидуальность.

Одна молодая современная журналистка в очерке о погибших в Афганистане земляках выразилась, что «они были слишком скромными». На это возразила мать одного из них: «Скромность не может быть ни большой, ни малой. Ее не может быть „слишком“. Либо она есть, либо ее нет». Тема подобной мини‑дискуссии не раз встречалась в наших материалах. Она отражает тенденцию изменения той нравственно‑психологической установки в молодежной среде. Скромность: благо или порок?

Наверное, на этом разломе и проверяются качества того, дорыночного поколения и нынешнего, уже рыночного. Наверное, именно изменение отношения к скромности, которое «замечают» в живых сверстниках застывшие в вечности «атланты», и вызывает то недоумение в их взоре, которое подтолкнуло к замыслу книги.

Нравственно‑психологическая установка на скромность как личностное достоинство, несомненно, идет от религиозного чувства, которое ставит личность, носителя религиозного сознания, в подчиненное положение по отношению к беспрекословному авторитету. Для верующего в Бога — это Бог, для верующего в идею — это общее дело, связанное с этой идеей, когда личные интересы становятся вторичными по отношению к общественным. Поэтому скромность, не выпячивание своего «Я», своих заслуг при несомненных личных достижениях становится нравственным достоинством, украшением личности. В общем‑то, скромность — человеческая моральная категория, отмеченная народным эпосом, пословицами и поговорками вплоть до басен о бочках — тихой, наполненной вином, и громкой — пустой.

Рыночная психология напрочь отвергает такой моральный постулат. Для нее скромность — помеха, препятствие к успеху. Предлагать себя, подавать свои достоинства с высокой степенью самооценки становится в порядке вещей, обычным делом.

Перешагнув через скромность, как через черту, отделяющую истинное достоинство от мнимого (раздутого, разрекламированного, распиаренного), сторонники рыночной психологии, «делу дать хотя законный вид и толк», пытаются нетвердую моральную основу нескромности компенсировать целой системой юридических «сдержек и противовесов», которая, какой ни будь совершенною, все равно останется с лазейками для «нескромных».

По большому счету, скромность — обязательное условие коллективистского общежития. Нескромность, как правило, сопряженная с эгоизмом, — визитная карточка индивидуализма. Противники коллективистских форм сознания и образа жизни вменяют в вину скромности, что она‑де затушевывает индивидуальность, мешает раскрываться заложенным в личности качествам. Наше знакомство с целым поколением «скромняг» позволяет резко возразить такому утверждению.

Да, одеты все они в одну униформу (тем более что наш «отбор» и обусловлен спецназом), да, у них у всех почти одинаковые короткие биографии: детский сад, школа, кружки, спортивные секции, летние пионерские лагеря, одинаковые учебники, по которым учились; одни и те же фильмы, которые видели, одни и те же песни пели… Но каждый классный руководитель скажет вам, что не было у него никогда двух похожих характеров. Даже внешнее сходство встречается чаще, чем характеры. Так что противники коллективизма в своей рекламе индивидуализма идут против натуры человека: коллектив — не стадо, а букет индивидуальностей. И, кстати, только там, в коллективе, и проявляются индивидуальные качества каждого в сопоставлении с другими. Не только проявляются, но и проверяются на человечность. Истинную человечность, которая — не только за себя, но и за других. Именно этим и силен спецназ, так же как и многие командные виды спорта: команда (коллектив) тогда хороша, когда она состоит из ярких индивидуальностей.