Марсель Брион - Повседневная жизнь Вены во времена Моцарта и Шуберта Страница 4

Характер города, пейзажа и горожан привел к тому, что в Вене таких метеков никогда не было; обосновывавшиеся там иностранцы немедленно ассимилировались. При этом они не утрачивали своих расовых или национальных особенностей; совсем наоборот, они привносили их в то национальное многообразие, из которого в течение столетий и сложилось венское население, неоднородное, но представляющее собой некое гармоничное смешение. Будучи сообществом, чрезвычайно чувствительным ко всему приходившему с севера и юга, с востока и с запада, Вена стала своего рода плавильным тиглем, в котором постоянно происходило объединение людей самых разных национальностей; они, казалось бы, могли оставаться изолированными друг от друга в собственной самобытности, но сам дух венского пейзажа, мягкость климата, а, возможно, также и некая тайная магия, свойственная этому городу, каким-то непостижимым образом способствовали их удивительному слиянию.

Формированию единого, достаточно однородного целого из самых разнообразных элементов способствовали также исторические события. Став крупным центром военной экспансии на восток и одновременно постоянной ярмаркой, на которую съезжались торговцы из всех подвластных Риму стран, Вена на протяжении всего Средневековья постоянно утверждалась в своем поистине имперском предназначении. Империя Габсбургов придала окончательную форму — окончательную, увы! — лишь до того момента, пока война и националистские устремления после Первой мировой войны не разрушили этот мир, эту гармонию, эту двуединую империю, — итак, империя Габсбургов только придала официальный статус и политически сцементировала смешение народов, инстинктивно выбравших Вену местом постоянного проживания и прижившихся здесь настолько, что в конечном счете все они слились в некое австрийское «целое», не знавшее ни принуждения, ни произвола, ни конфликтов.

В своей очаровательной книге Европейские столицы[5] Вильгельм Хаузенштайн отдал справедливость этому своеобразному центростремительному процессу, сделавшему Вену уникальным городом благодаря ее исключительной способности, не обезличивая, ассимилировать всех, кто вновь селился на ее земле, и подчинять их стихийной силе местного климата и пейзажа.

Эту стихийную силу, сравнимую с силой роста растительности, Хаузенштайн обнаруживает даже в архитектурном облике города. «Сам вид города, — пишет он, — говорит о том, что „растительное“ начало здесь преобладает над структурно-организационным». Это означает, что Вена развивалась естественно и свободно, как живое существо, как дерево, пускающее свои корни там, где ему нравится, и вдыхающее своею листвой живительное дыхание космоса.

Коллективная организация застройки города никогда не доходила здесь до тиранического подавления инициативы, и только в нашу эпоху стремление к урбанистическому упорядочению стало проявлять свой деспотический характер. Ранее же, вплоть до середины XIX века, когда были снесены старинные городские укрепления и на их месте разбиты бульвары, образовавшие так называемое Кольцо (Der Ring), кольцо в полном смысле слова, что можно сравнить с осуществленной бароном Османом{2} перепланировкой Парижа, — вплоть до этого времени город разрастался стихийно, черты прошедших эпох накладывались друг на друга, сочетаясь и переплетаясь самым естественным и гармоничным образом.

Слова «естественный» и «гармоничный» приходят в Вене на ум на каждом шагу, потому что необычная гармония этого города обусловлена полным согласием с природой, той органической гибкостью, в условиях которой растет и развивается этот коллективный организм. Старый город, насыщенный историей и рассказывающий вам истории из своей жизни, сохраняет стариковское добродушие и простоту. Но это вовсе не город-музей. Прошлое здесь присутствует как неотъемлемая составляющая живого настоящего и само остается живым именно благодаря этой тесной связи с настоящим. Одна из улиц города, носящая имя великого императора-философа, напоминает о том, что сюда когда-то пришел и жил здесь Марк Аврелий, что он победил маркоманов, спустившихся с богемских гор на Маркхельдскую равнину между левым берегом Дуная и правым берегом Марка, равнину, ставшую в 1260 году роковой для короля венгров Белы IV, которых наголову разбил король Богемии Оттокар II, в свою очередь позднее разгромленный и убитый Рудольфом Габсбургом; здесь же 21 мая 1809 года наполеоновские войска сражались в знаменитой Эсслингской битве.

Когда Вильгельм Хаузенштайн говорит нам о том, что Вена зиждется на римском фундаменте, речь идет не только о фундаментах собора Св. Стефана или о катакомбах, но в большей степени о том имперском предназначении, которым город был отмечен с самого начала своего существования. Это предназначение было воплощено в жизнь династией Габсбургов и выполнялось вплоть до падения империи в 1918 году — падения, подведшего итог, символизировавшего и предвосхитившего разрушение старой Европы, той самой Европы многовековых монархий и казавшихся несокрушимыми империй, падение которых привело к воцарению убийственных форм национализма и бессмысленных революций, заменивших довоенные гибкие и гармоничные политические сообщества искусственными объединениями народов.

Облик Вены складывался так же, как формировалось ее население. Вплоть до момента, когда градостроительное планирование пришло на смену свободной застройке, допускавшей индивидуальный выбор форм и материалов, архитектурные стили смешивались, подобно национальностям, и уживались рядом друг с другом как добрые соседи; между ними существовало нечто вроде биологической гармонии. Даже после колоссальных разрушений, причиненных двумя мировыми войнами, Вена и в наши дни представляет собой естественное целое, вобравшее в себя настоящее и прошлое, свободно сложившееся единство счастливым образом сочетающихся элементов, одновременно разнородное и единое, подобное симфонии, в которой партии различных инструментов сливаются в единое звучание ансамбля.

Что представляло собой население Вены в интересующий нас период, скажем, с 1780 по 1850 год (впрочем, эти даты не имеют никакого формально ограничительного значения и выбраны лишь для определения временного «поля действия»)? Если уж придавать значение каким-то датам, то решающими в истории частной жизни венцев являются: как исходная точка — приход к власти Иосифа II,{3} а как завершающий момент — революция 1848 года. Перед смертью Марии Терезии в империи господствовал достаточно формалистический и негибкий самодержавный режим, почти средневековый по характеру и внешнему облику. В результате революции возникает глубокая, готовая в любой момент расшириться пропасть между различными категориями населения; эта заря классовой борьбы одновременно знаменует собой упадок исполненного взаимного доброжелательства сосуществования аристократии, буржуазии и пролетариата, достигшего наиболее яркого выражения именно в период, о котором мы будем говорить.

В конце XVIII и начале XIX века не было и речи о «национальных противоречиях» среди жителей Вены, как ни различно было их происхождение. Люди общались друг с другом на равных, неизменно пребывая в хорошем настроении, а если порой и подшучивали — то в песенках, то на театральной сцене или в опереттах — над особенностями характера какого-нибудь венгра или над акцентом уроженца Чехии, то это никак не подрывало естественно сложившегося единства горожан, подобно тому как, скажем, во Франции никого не задевают традиционные шутки по поводу акцента марсельцев или жителей Оверни. И если когда-либо какое бы то ни было государство объединяло в себе представителей почти всех европейских национальностей, то это, несомненно, была империя Габсбургов! Немцы, итальянцы, поляки, венгры, цыгане, словаки и словенцы, сербы и хорваты, иначе говоря, все разнообразие германских, романских и славянских народов, а также немало евреев стекались сюда с востока, запада, севера и юга и основательно укоренялись благодаря уму, мастерству и сноровке. Евреев никто не загонял в гетто, как это бывало в очень многих других городах, и если они группировались предпочтительно в Леопольдштадте, расположенном на острове между Дунайским каналом и главным руслом реки, то поступали так, следуя традиции, восходящей к 1622 году, когда первые их соплеменники стали строить здесь свои склады и синагоги, и потому, поселяясь здесь, они сразу оказывались среди своих.

Вот некоторые имена представителей крупной венской аристократии: Лобковицы, Паллавичини, Кински, Лихтенштейны, Гаррахи, Чернины, Эстерхази, Шварценберги — сами имена говорят о происхождении этих семейств. Оставим в покое знать и обратимся к коммерции. Вот какие имена записал Вильгельм Хаузенштайн, глядя на вывески магазинов из окна трамвая на коротком отрезке пути по улицам города: Деметриадес, Апфельгрюн, Трнка, Шварцброд, Бенвенисти, Срп, Цукеркандль, Витлацил, Вертери фон Вертесалья — Венгрия, Чехословакия, Италия, Восток, Германия… И все это, пишет он, в основном и определяет общий местный стиль, «венский стиль».