Михаил Меньшиков - Из писем к ближним Страница 4

Я как-то встретил девушку, которая поразила меня цветущим видом. Полная, статная, с розовым цветом ясного, мужественного лица. Это была начинающая и, как мне кажется, талантливая поэтесса, девушка красивая, хорошо образованная, которой улыбалось счастье. При первом же знакомстве я узнал от нее, что она ужасно больна. Во-первых, ее томила какая-то тайная, темная, грызущая сердце драма, одно из тех безумий, которые давят нестерпимее всякой физической боли. Кто кого бросил, не знаю, но на лице девушки минутами мелькали выражения сброшенной на дно пропасти. И сверх этого - у такой-то цветущей красавицы оказалась невозможная неврастения. Она жаловалась, что чувствует в голове свой мозг, что он представляется ей в виде огромного мохнатого паука, движения тонких лапок которого причиняют ей несказанные мучения. На этом мы поссорились с девушкой. Я вообще не люблю страданий ни телесных, ни душевных. Они мне кажутся чем-то глупым, недостойным человека. Для меня страдание - возмутительное насилие над божеством, которое скрыто в нас и которое должно быть блаженно. Я с величайшею настойчивостью стал доказывать девушке, что ей нужно лечиться, что необходимо бросить Петербург, уйти из слишком нервных, слишком страстных и пряных декадентских кружков, где она вращалась, что ей надо на время совсем погрузиться на дно природы, в деревню, в океан чистого воздуха, ехать в тишину лесов или степей, в голубые горы или на живительный берег моря... Куда угодно, говорил я, только подальше от столичной праздности, утомительной хуже каторжного труда. Несколько лет тому назад я сам чуть не погиб от петербургского утомления и спасся только бегством из Петербурга. - Уезжайте, уезжайте! - говорил я барышне. Она обиделась. Она сочла меня материалистом. Она нашла, что я слишком много делаю чести телу, если связываю с ним жизнь духа. Мы поспорили резко к больше не встречались. Она не поняла, что мне страшно жаль было видеть ее разбитой. Точно красивая ваза в осколках. В ее годы, когда жизнь так прекрасна...

О, пожалуйста, зовите меня материалистом, но я все же до конца дней буду настаивать, что здоровье не только благо, но и нравственный долг наш. Здоровье та единица, говорит Фонтенель, которая одна дает значение остальным нулям жизни. Тело в наш хилый век не пользуется уважением, но это глубокая ошибка. Мы позабыли, что тело, союз органов, в своем целом есть орган счастья и что расстроенное оно делается органом, может быть, всех наших бедствий. До какой степени древние были умнее нас, до какой степени их взгляд на тело был благороднее! Они чувствовали, что тело - дух, что это - материальная видимость чего-то божественного, и вот они берегли тело, как священный храм, держали его в великой чистоте, всеми мерами заботясь о красоте, силе, свежести, непрерывной молодости организма. Это был культ, где ничего не было материалистического. Прекрасное тело было идеалом, к которому стремились с религиозной строгостью. Не для каких-либо низких целей, не для соблазна, а для восхищения ближних, для радости сознания, что вы чисты, что замысел природы в вас нашел свое высокое выражение. Мы, теперешние, изуродованные изгнанничеством из природы, больные, чахлые, - мы забыли о психологическом ощущении физического совершенства. Едва выйдя из детских лет, мы уже не знаем, что такое свежесть, что такое полнота здоровья, органическое равновесие. Мы довольствуемся каким ни на есть состоянием тела, не подозревая, какая эта измена счастью. Измятое тело есть измятый дух: какой бы ни был он тонкой природы, и может быть, чем более тонкой, тем томительнее ему покажется земля!

Мне иногда думается: почему мы все унылы, почему сто тридцать миллионов населения на необъятной равнине, среди океанов, лесов и гор не в силах создать земного рая? Может быть, просто потому, что в тысячелетних войнах и внутренней ожесточенной, хотя и бесшумной борьбе слишком утомилось наше племя, изболело, зачахло. Поглядите на народную толпу - что это в большинстве случаев за заморыши! Поглядите на культурную толпу - что за вырожденцы! Недоедание внизу, переедание наверху; сверхработа внизу, сверхпраздность наверху. Крайности вызывают друг друга и сходятся. Падает физический тип, а с ним неотвратимо падает и духовный облик племени, когда-то богатырского. Падает мускульная сила, падает душевная крепость. Это и в самом деле "крепость", всенародная твердыня, как бы сдаваемая какому-то тайному врагу.

Единица, дающая смысл нулям. - Стихийное обеспечение

С тех пор как помнит история, великая равнина русская была ареной нашествий, завоеваний, подчинений, грабежей. Нежная ткань славянской колонизации беспрерывно рвалась войнами с Чудью и окрестными народами. На заре истории вся Русь была завоевана готами, через несколько столетий казарами, потом варягами, потом татарами и Литвой. Едва оседала колония где-нибудь на берегах реки, как начиналось ее разорение и внешними, и внутренними врагами. Удельные и великие князья в период собирания, подобно татарам и Литве, иногда опустошали землю хуже урагана и землетрясения. Летописи пестрят выражениями: "пролил кровь как воду", "положил землю пусту". Нападали всегда врасплох; сильные защищались и бывали избиваемы, слабые бежали - куда? У нас не было неприступных гор, - бежали в дремучие лесные трущобы, в непролазные тогдашние болота, в глушь непроходимую, где их ждала смерть - от пасти зверя, от жала "гнуса" или от голода. Надо знать, каких отчаянных усилий стоит расчистка леса дли болота под поле и до какой степени изнурялись беглецы, спасая жизнь свою. Вернувшись на свое пепелище после погрома, они принуждены бывали влачить нищенское существование, питаться чуть не кореньями, пока снова не обзаводились хозяйством. Проходили годы - и новое "полюдье", новый набег. Естественно, что потомство такого населения должно было вырождаться. Оно плодилось, росло количественно, но качественная его сила шла на убыль. К тому времени, когда земля сложилась как политическое целое, народная масса была обессилена до такой степени, что сама шла в кабалу, отдавалась в рабство, и крепостное право создавалось само собой, без государственного участия. Государство приняло это народное учреждение и укрепило его, пока народ не окреп настолько, что ему стало тесно в нем. При последних царях московских народ отдохнул, но начавшееся при Петре I созидание мировой державы потребовало таких напряжений, что население едва выдержало. Ряд разорительных, кровопролитных войн, которые вела Россия последние два века, могли переутомить и более сильный народ. К сожалению, эпоха войн сменилась вооруженным миром, требующим жертв не менее войны. Весь избыток народной энергии идет на цели вне страны, - отсюда страшная отсталость внутри. Некогда и не на что стране заняться внутренним расстройством, и последнее стало выражаться в таких крайних бедствиях, как хронические неурожаи, опустошение лесов, почвы и вод, надвигание с востока пустыни, хроническое недоедание и подобное непрерывному мору - вымирание крестьянских детей, упадок древних промыслов народных - земледелия, скотоводства, рыболовства, крестьянского и кустарного ремесла. Европейский капитализм легко делает завоевания в стране, где культуре нельзя было сложиться, но покончив "процесс перераспределения", грубо разделив народ на горсть богачей и море нищих, сам капитализм чувствует себя в опасной пустоте, так как вконец обедневшая страна не дает рынка.

"Бедность не порок, но нищета - порок", - говорит Достоевский устами своего героя. Нищета - глубокий порок народный, и всего ужаснее тот вид нищеты, который зовется болезненностью. Я согласен был бы видеть народ наш навеки в бревенчатых избах, в холщовых рубахах, в лаптях, но здоровым, сильным, долговечным, среди поднимающейся крепкой детворы, не знающим устали и печали. Такова была древняя мужицкая Русь, создавшая Россию. Но то же население в пиджаках и кофточках, в общих казармах и подвалах, с землистыми желтыми лицами, чахлое, истерическое, захудалое - мне кажется уже просто не русским, не родным каким-то. Смертельно жаль родного чахоточного, но в то же время чувствуешь, что это человек уходящий, делающийся для жизни чужим, не нужным ей.

Всем этим я хочу поставить основной взгляд свой на наше теперешнее положение. Чего мы должны желать народу? Мы, "командующие классы", - об этом столько говорим и рассуждаем. Одни говорят о Маньчжурии, о Монголии, о выходе в теплые океаны, о владычестве в Царьграде, - другие кричат о насаждении фабрик, третьи - о принудительном обучении грамоте и счету, полагая, что грамотный народ тотчас сделается европейцем. Я же главным лозунгом народной жизни предложил бы скромное "будь здоров", обеспечение народу прежде всего физического здоровья. Для этого необходимы не Кувейт на Персидском море и не Великая стена в Китае, а обеспечение стихийное, т.е. чтобы в каждой деревне каждой семье было достаточно земли и воды. Земля и вода дают хлеб, хлеб дает здоровье, здоровье - само по себе счастье - дает самые разнообразные потоки счастья до тонкого вдохновения Чехова, Репина или Комиссаржевской, до глубины толстовского духа, до учености Менделеева. Хлебное обеспечение страны я считаю самой высокой национальной задачей, самой нравственной. А Корея, Кувейт, Индия и им подобные страны пусть будут ограждены VIII-ю заповедью - и мы не понесем за них расплаты.