Ричард Пайпс - Коммунизм Страница 4

«Свобода» ныне живущих людей это свобода индивидуумов, разобщенных фактом собственности, который и опредмечивает, и сам опредмечивается{3}. Это свобода visa-vis других (не менее разобщенных) индивидуумов. Свобода эгоиста, человека, отрезающего себя от других[3].

Поэтому уничтожение собственности служит необходимым условием подлинной свободы. Только после того, как человечество освободится от этой зависимости, оно достигнет полной самореализации. Разделение труда, это проклятие человечества, исчезнет, и люди будут свободно переходить от одного занятия к другому. Маркс мечтал:

В коммунистическом обществе, где никто не ограничен исключительным кругом деятельности… общество регулирует все производство и именно поэтому создает для меня возможность делать сегодня одно, а завтра — другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, — как моей душе угодно, — не делая меня, в силу этого, охотником, рыбаком, пастухом или критиком[4].

Теории, созданные Марксом и Энгельсом, составили программу Международного товарищества рабочих, широко известного как Первый Интернационал, который они основали в Лондоне в 1864 году для подготовки трудящихся к приближающемуся кризису капитализма. Организацию с самого начала раздирали споры между социалистами и анархистами. Хотя анархисты имели с социалистами общую цель — бесклассовое общество без государства — и одинаково считали средством ее достижения насильственную революцию, у них были три важных отличия от социалистов. Анархисты видели революционный потенциал не только в промышленном рабочем классе, но и в безземельном крестьянстве и в безработных. Во-вторых, между развалом капитализма и торжеством коммунизма социалисты предусматривали переходный период (иногда называемый «диктатурой пролетариата»), во время которого новый правящий класс использует силу государственного принуждения для изъятия у буржуазии ее капитала и национализации средств производства. Анархисты отвергали любую форму государства, предсказывая, что «пролетарская диктатура» превратится в новый инструмент угнетения, на сей раз управляемый интеллектуалами в их собственных интересах. Наконец, если марксисты полагались на естественный прогресс капиталистической экономики, который и приведет к революции, анархисты звали к «прямым действиям», иными словами — к немедленному штурму существующей системы.

Время доказало правоту анархистов по всем трем пунктам: социальные революции вспыхнули не в индустриально развитых странах, а в аграрных, а «диктатура пролетариата» превратила коммунистическое государство в постоянную диктатуру нерабочих над людьми физического труда и крестьянами. Большевистская революция 1917 года в России явилась результатом прямого штурма правительства в стране, где капитализм находился на ранней стадии развития.

Таким образом, практически все предсказания Маркса оказались ошибочными, что становилось все более очевидным еще при его жизни и стало неоспоримым фактом после его смерти.

Хотя капитализм действительно переживал периодические кризисы, но такого, который привел бы к крушению общества, не было никогда. Отчасти благодаря антитрестовскому законодательству, частично в силу развития техники, открывшего новые возможности для малого предпринимательства, частично благодаря неуклонному росту сектора услуг, опережавшему развитие обрабатывающей промышленности, концентрация производства и капитала не привела к вытеснению из экономики всех, кроме гигантских монополий. Создание акционерных компаний способствовало рассредоточению богатства.

Что касается трудящихся, то они не стали жертвами пауперизации. Еще когда Маркс трудился над Капиталом, появились данные о росте заработной платы в Англии — Маркс предпочел оставить их без внимания. Еще более важным было появление государственных программ социальной помощи. Промышленные демократии, встревоженные успехами организаций трудящихся и избранием их представителей в парламенты, провели социальные законы о страховании от безработицы и от заболеваний, а также о других льготах, что препятствовало погружению рабочего класса в нищету. Первой страной, ставшей на этот путь, была Германия, где социал-демократическая партия была особенно сильна и могла, казалось, рассчитывать на большинство в парламенте. По мере того, как примеру Германии следовали другие европейские страны, у рабочих появилась заинтересованность в сохранении статус-кво и они оставались глухи к призывам социалистов к революции: их поведение противоречило утверждению Коммунистического Манифеста, будто «у пролетариата нет отечества». Трудящиеся перестали быть пролетариатом в изначальном смысле этого слова, то есть классом, обязанным лишь плодить детей (пролов) для государства. Соответственно они предпочитали профсоюзную деятельность, принимая капиталистический порядок и направляя свои усилия на получение для себя большей доли в капиталистической прибыли. Так они становились частью системы, которую, по мнению Маркса, должны были уничтожить.

По всем этим причинам ни в одной из развитых капиталистических стран взрыва не случилось: такие революции в течение столетия после смерти Маркса произошли, как и предсказывали анархисты, в странах так называемого третьего мира с их зачаточной капиталистической экономикой, массами безземельного или скудно наделенного землей крестьянства, с их тираническими режимами.

Изъяны марксистской доктрины не имели бы большого значения, останься она лишь чисто теоретическим построением. Но поскольку это была еще и программа действий, то едва ее предсказания оказались ложными — а это стало очевидно вскоре после смерти Маркса в 1883 году, — сначала социалисты, а затем и коммунисты, даже заявляя о своей верности учению, принялись подвергать марксистскую теорию пересмотрам. В западных демократиях эти ревизии как правило смягчали марксистский революционный пыл и сдвигали социализм поближе к либерализму. Результатом явилась социальная демократия. В Восточной Европе и странах третьего мира, напротив, ревизии, как правило, выпячивали в марксизме элементы насилия. Так возник коммунизм. Марксизм в его чистом, неизмененном виде в качестве политической платформы не был принят нигде, поскольку он расходился с действительностью.

Первый Интернационал распался в 1876 году, но возродился в 1889-м, после смерти Маркса. Получивший известность как Второй Интернационал, он объединил социалистические партии разных стран (без анархистов, которых он исключил), но главным его оплотом была Германская социал-демократическая партия. Революционный в своих лозунгах, эволюционный на практике, Второй Интернационал доминировал в политике социалистов до начала Первой мировой войны. Его официальная платформа, так называемая Эрфуртская программа, принятая в 1891 году, провозглашала, что интересы «буржуазного» государства и рабочего класса несовместимы, а поэтому рабочие ничем не обязаны своей стране: они лояльны лишь по отношению к своему классу. Программа подтвердила международное единство трудящихся и неотвратимость революции, которая сокрушит капитализм и буржуазию во всем мире.

Не все социалисты приняли эту радикальную доктрину. Во всех странах Европы раздавались голоса о том, что, рассуждая реалистически, улучшить положение рабочего класса можно скорее политическими и экономическими реформами, чем насильственной революцией. Французский социалист Жан Жорес предсказывал:

Пролетариат придет к власти не посредством неожиданной вспышки политической агитации, а с помощью методической и легальной организации собственных сил в условиях демократии и всеобщего избирательного права. Наше общество будет постепенно двигаться к коммунизму не в результате краха капиталистической буржуазии, а путем постепенного и неуклонного усиления пролетариата.

Главным сторонником этого курса было Фабианское общество в Англии, среди членов которого были такие литературные светила, как Джордж Бернард Шоу и Герберт Уэллс. Программа общества требовала «убедить» страну освободиться от капитализма посредством национализации промышленности; как и домарксистские социалисты, фабианцы взывали к совести нации.

Наиболее дерзкую атаку на принципы и программу марксизма предпринял Эдуард Бернштейн, светило немецкой социал-демократии и основатель социалистического «реформизма». Бернштейн многие годы провел в Англии, где вступил в контакт с фабианцами. В конце 1890-х годов он призвал социал-демократов приспособить свою теорию, а также программу к тому факту, что капитализм вовсе не собирается рушиться, а трудящиеся вовсе не погружаются в нищету. Он по-прежнему верил в социализм, но, подобно Жоресу, ждал его как следствия мирного политического и экономического развития в рамках капитализма. Он предвидел нечто вроде конвергенции капитализма и социализма, причем последний должен был вырасти из первого.