АНРИ ВАЛЛОН - История рабства в античном мире. Греция. Рим Страница 4

…и себе не позволил Ложа коснуться ее, опасаясь ревности женской.

Ахиллес продал на остров Лемнос молодого Ликаона, сына Приама, за 100 быков. Если можно этой фразе придавать какое-либо реальное значение, то, конечно, только надежда на еще более высокий выкуп могла поднять так высоко его цену.

4

То, что мы сказали об основных источниках рабства в героические времена, об обязанностях рабов по отношению к их хозяевам и о тех работах, в которых они участвовали вместе, может позволить нам сделать несколько предположений о том, как сами хозяева относились к рабам. Рабство не щадило никого; под его уравнивающую власть одинаково попадали и люди самого низкого происхождения и те, чьи головы были увенчаны царскими коронами. Гекуба, всю свою жизнь проведшая в палатах царей и состарившаяся там, на пороге смерти увидала перед собой дни рабства:

О мать, которая была в домах царей

Всю жизнь! Теперь ты видишь рабства день!

Многие могли воскликнуть вместе с Поликсеной:

Иду на смерть рабой, я – дочь царя-отца!

и многие могли вместе с ней сказать: «Я была владычицей среди женщин, прекраснейшей среди всех молодых дев, равная богиням, если не считать их бессмертия. А теперь я – рабыня! Ах, это непривычное для меня слово заставляет меня любить смерть. Ведь я могла бы попасть в руки господина, который, купив за деньги меня, сестру Гектора и стольких царевичей, наложил бы на меня тяжкую необходимость приготовлять ему хлеб в его жилище, подметать его дом, который посадил бы меня за ткацкий станок и заставил бы, таким образом, влачить мои дни, полные горечи. И, может быть, презренный, низкий раб пришел бы, чтоб обесчестить мое ложе, некогда столь желанное царям. Нет! Я закрываю свои глаза, чтобы не видеть дневного света, и я добровольно и охотно предаю свое тело во власть Аида». Но все они не могли умереть. Они следовали за победителем и должны были отныне принимать участие во всех его печалях и радостях: так, пленницы Ахиллеса плакали и стонали над трупом Патрокла. Они плакали, говорит поэт, но, делая вид, что плачут над Патроклом, они оплакивали самих себя.

Эврипид особенно хорошо сумел передать на сцене все эти живые и острые переживания. Во многих из его драм хоры состоят из пленниц; их лирические жалобы соответствуют тем чувствам, которые господствуют в диалоге, в «Троянках» и в «Гекубе», а в «Андромахе» хор свободных женщин из Фтии своими словами боязливого сочувствия ободряет великую и благородную страдалицу, которой посвящена эта драма. Рабство не накладывает пятна бесчестия на эти возвышенные души; их достоинство проявляется во всем блеске среди их несчастий. Они всегда царят среди других пленниц. Они повелевают или, правильнее сказать, им добровольно служат. Та роковая судьба, которая поставила их в положение рабынь, вместо того чтобы разорвать прежние узы повиновения, сделала их, наоборот, более священными и дорогими. «О, госпожа, – говорит одна из рабынь Андромахе, – о, госпожа! Ведь я никогда не перестану называть тебя этим именем»; и Андромаха отвечает: «О, дорогая спутница в моем рабстве! Это рабство отныне соединило тебя с той, которая некогда была твоей царицей, а ныне столь несчастна». Трогательная покорность судьбе, вполне достойная столь чистой преданности!

Такие быстрые изменения судьбы должны были заставлять и самих победителей проявлять известное уважение к своим пленным. Так, Агамемнон отдает Кассандру под покровительство Клитемнестры, и дочь Леды принимает ее обращение к ней со словами, которые, хотя и желают быть мягкими, всецело проникнуты гордостью; но какое до этого дело вещей деве, когда она через этот позор рабства уже проводит кровавые сцены, которые должны ее освободить и отомстить за нее! Это бережное отношение, диктуемое несчастьем, не в меньшей степени вызывалось превратностями судьбы. Кто мог быть уверен, что он застрахован от них, и как не сочувствовать тем несчастьям, которым он мог подвергнуться в один прекрасный день сам? Так, Дейанира, лучше, чем кто-либо другой чувствующая это, принимая пленниц Геракла, восклицает: «Мое сердце полно горькой печалью, дорогие подруги, при виде этих несчастных, приведенных в чужую землю, без семьи, без родителей, их, быть может, рожденных свободными, которые должны теперь попасть в положение рабынь. О, Зевс-хранитель! Не дозволь, чтобы подобное несчастье упало когда-нибудь на голову моей семьи, или, если этому суждено случиться, чтобы это случилось не при моей жизни; вид этих пленниц будит во мне эти страхи». Так угроза рабства висела над всеми. Сами боги

– для утешения людей – попадали под его власть. Клитемнестра у Эсхила напоминает Кассандре о рабстве Геракла, и поэт Паниасис в своем эпосе («Деяния Геракла») пел об этих испытаниях обитателей Олимпа:

Жребий такой перенесть пришлось некогда также Деметре, Был ведь рабом и Гефест, могучий своими руками, Был и владыка морей Посейдон, сребролукому также Фебу было оно суждено, у смертного мужа В рабстве провесть целый год, даже грозный Арес подчинился Воле отца неизбежной.

Даже тогда, когда не было налицо таких воспоминаний и предчувствий, чтобы, пользуясь ими, взывать к милосердию господина, сам обычный строй жизни героических времен, эти повседневные отношения и зачастую эта общность и жизни и трудов, уничтожая между господами и рабами всякую преграду, должны были способствовать смягчению их положения. Господин имел абсолютную власть над личностью рабов; он мог расправиться с ними, подвергнув их бичеванию, смерти; но закон был менее могуществен, чем обычай, а обычаи, хотя и были грубыми, не были обычно жестокими. Поэты, особенно в трагедиях, реже выводят на сцене жестокость, чем снисходительность и доброту. Гесиод рекомендует давать рабам отдых после жатвы, а Гомер показывает нам, как старый Лаэрт почти во всем разделяет образ жизни своих слуг. Они составляли, так сказать, часть дома, были членами семьи, почтительными и близкими к своим господам. Так, Эвмей бежит навстречу Телемаху и целует его в лоб и глаза. Женщины во дворце Одиссея также спешат к царевичу с теми же знаками любви и расположения, и это благородное чувство древних времен мы находим вновь в «Алкесте» Эврипида, когда она, умирающая, протягивает руку своим рабам, не забывая никого из них при своем последнем прощании.

К этому надо прибавить, что у раба нет ничего своего, но часто он распоряжается хозяйской собственностью с известным чувством страха, если хозяин еще молод, и более спокойно, когда его распорядительность уже испытана. Если Эвмей имеет в своем жилище только то число плащей, которое необходимо пастухам, порученным его наблюдению, то тем имуществом, хранителем которого он является, он распоряжается уже достаточно самостоятельно. Так, он сооружает постройки, о которых ничего не знают ни Лаэрт, ни Телемах, он покупает для себя раба, предварительно не посоветовавшись с ними. И он охотно берет из находящихся под его надзором стад, чтобы хорошо угостить гостя, находя себе в этом награду за труды, которые он несет, чтобы удовлетворять алчность женихов. Иногда сами господа делали положение тех или других рабов более независимым и лучше обеспеченным; они давали им дом, подругу жизни, своего рода «вольную», которая в то же время предохраняла дни их старости от нищеты и беспомощности. Это то, чего в будущем ожидал себе Эвмей от доброты Одиссея; это та награда, которую Одиссей обещает также пастуху Мелантию за его помощь в той борьбе, которая должна ему вернуть царский дворец на Итаке.

Щедрость господ создавала им привязанность их рабов: во время опасностей, которым подвергается Одиссей при своем возвращении, он нигде не находит себе более верных друзей, как среди них; и трагики при постановке на сцене этих древних преданий выводят рабов с такими именно чертами характера. Женщины-рабыни приобретают у них тот тип наперсниц, который мы встречаем впоследствии в пьесах, заимствованных из репертуара трагиков, они проявляют по отношению к своим хозяйкам преданность, которая простирается до готовности умереть за них, совершить для них преступление. Так, спутница Андромахи пренебрегает ради нее всеми опасностями; кормилица Федры не боится никаких угрызений совести, когда, желая сохранить жизнь Федре, она старается ее утешить и содействует ей в ее преступной страсти; эта низкая преданность вызывает у Ипполита проклятие. «Было бы лучше, – говорит он, – если бы женщины вместо таких рабынь имели своими слугами ехидн, полных яда, но бессловесных».

5

Вот в общем все те факты, которые рисуют нам картину рабства у Гомера; я дополнил их теми местами из трагиков, где они, выводя те же личности, что и Гомер, рисуют те же положения и те же чувства. Но не будем ничего скрывать от себя. Взятые с исторической точки зрения, принимая во внимание столь отдаленные времена, поэмы Гомера требуют огромной осторожности и критического отношения, и, для того чтобы извлечь истину из массы фантазии в тех картинах нравов, которые они нам рисуют, нужно тщательно различать то, что составляет основу картины, и то, что составляет ее дополнительные тона. В основном картина верна, и главные черты, которые ее составляют, взяты из действительности; но те краски, которые наложены на нее, принадлежат уже фантазии поэта, идеализирующей и украшающей все, к чему она прикасается. Таким образом, основные черты рабства в героическую эпоху, его происхождение, связанные с ним повинности и обязанности рабов – все это вполне правильно изображено в картинах, которые рисует нам Гомер; а та общность, которую можно видеть между хозяевами и рабами на почве занятия одними и теми же работами, дает нам право на некоторые предположения о взаимоотношениях между ними. Но, быть может, не следует создавать слишком больших иллюзий относительно мягкости этого рабства, и все эти многочисленные примеры снисходительности и добродушия не надо считать за простую и истинную картину обращения с рабами. Ведь при абсолютной и совершенно произвольной власти господина переход от добра к злу совершается по бесконечной линии оттенков, и при подобных условиях факт очень легко меняет свою природу, если он меняет свою внешность.