Юрий Алексеев - Закат боярской республики в Новгороде Страница 4

Казалось, все было кончено. Шемяка мог торжествовать победу. Но не долгим было его торжество. Москва не приняла Дмитрия Юрьевича, как когда-то не приняла даже его отца, родного сына Дмитрия Донского. Чтобы удержаться у власти, Шемяке пришлось хитрить, идти на компромиссы, выпустить Василия, дать ему небольшой удел в далекой, холодной Вологде, близ новгородского рубежа. Все было напрасно. Незримая, но великая сила — «мнение народное» — была против Шемяки, за Василия. Победителем вступил он в столицу ровно через год после своего предательского ослеп-лейия. А Шемяке пришлось бежать сначала в Галич, а затем, когда в январе 1450 года его стольный город был взят великокняжескими войсками, в тот же гостеприимный Новгород...

Город святой Софии широко распахнул ворота перед беглецом. Уже с осени в Юрьеве монастыре были приняты в честь» его жена и сын. А теперь, «апреля во 2 день», и сам Дмитрий Юрьевич «челова крест к Великому Цовугороду, а Великий Новогород челова крест к великому князю Дмитрикг заедино».

На Руси оказалось два великих князя — один в Москве, другой в Новгороде. В боярском городе Шемяка продолжал войну. Не имея надежды на победу, он теперь всеми силами старался навредить великому князю, фактически же — Русской земле. Захватил Устюг, расправившись со сторонниками Москвы, нападал на Вологду... Только зимой 1452 года великокняжеские войска нанесли ему окончательное поражение. Потеряв Устюг, преследуемый московскими воеводами (с которыми в свой первый большой поход шел двенадцатилетний княжич Иван, будущий Иван III), Шемяка по зимним дорогам снова бежал в Новгород... Для новгородцев он все еще был великим князем. «Приеха... из За-волочья князь великий Дмитрий Юрьевич и стал на Городище»,— сообщает новгородский летописец. Но недолго на этот раз прожил Дмитрий Юрьевич в своей последней столице. «...Преставися князь великий Дмитрий Юрьевич в Великом Новегороде на Городище, месяца июли в 17 день, во вторник»,—записал тот же летописец.

Смутные слухи ходили об этом событии. Говорили, что мятежный князь отравлен по повелению своего победоносного соперника, называли, даже имена участников отравления, в том числе новгородского посадника Исаака Андреевича Борецкого. Все могло быть. Феодальные властители, далеко не' отличались щепетильностью. Прах энергичного, но незадачливого Шемяки перевезли через Волхов и погребли в Георгиевском соборе Юрьева монастыря.

Пятьсот Тридцать четыре года спустя, в 1987 году, медицинской экспертизе были подвергнуты мумифицированные останки, облаченные прежде в княжеские одежды. По заключению экспертов, среднего роста (168 сантиметров) рыжеватый мужчина лет сорока—сорока пяти был отравлен мышьяком. Картина смерти от такого отравления совпадает с летописным описанием последних дней Шемяки. Вполне вероятно, что это был он. Прах его был обнаружен в Софийском соборе,— туда он был перенесен в Смутное время, в годы оккупации Новгорода шведами. Правду, значит, писали летописцы...

Самая большая на Руси феодальная война окончилась. Но мир еще не наступил. Великий князь Василий не хотел, да и не мог простить новгородским боярам их измену. В январе 1456 года он двинулся со своими полками на неверного вассала.

На рассвете 2 февраля великокняжеская конница захватила Русу (Старая Русса). «Мноцо зла учиниша» московские воины ру.шанам. Обычаи и «правила» войны в средневековой Европе были одни и те же у русских и англичан, литовцев и французов: город, взятый на щит, подвергался обязательному разграблению.

Получив известие о разгроме Русы, новгородцы выступили в поход. Через Ильмень по льду перешел князь Насилий Суздальский, приглашенный в то время новгородцами, посадник Иван Лукинич Щока, тысяцкий Насилий Пантелеев, «не в мнози силе бояре и житьи люди, и молодых людей не много».

А князь Александр Васильевич Чарторыйский, зять Шемяки, выйдя из города с главными силами, не торопился в бой. У озера он расположился на ночлег.

Наутро во вторник, 4 февраля, «не пождав ни мало», двинулся Василий Суздальский к Русе. В городе начался бой. Новгородцы одолевали. По улицам и дворам они преследовали москвичей и их союзников-—вспомогательный отряд татарских вассалов. «А ини сшедши с конев и почаша снимати и с шестников (московских воинов, вооруженных бердышами — топорами на длинных шестах.— Ю. А.) и татаров битых ту платье и доспехы». Вот этатто чрезмерная любовь к «платью и доспехам» убитых (т. е. попросту склонность к мародерству, обычная у недисциплинированных ополченцев) и погубила новгородское воинство.

Увлеченные своим «делом», не заметили они, «что. рать иная идет из поля». Не знали новгородские ополченцы новых тактических приемов, отработанных москвичами в непрерывных боях с татарами на южных рубежах Русской земли. Засвистели московские стрелы, поражая коней под новгородскими всадниками в тяжелых доспехах. «Сзади и со стороне» ударили москвичи «и смутиша силу новгородчкую». И побежали новгородцы кто как мог. Бежал и князь Василий Суздальский, «видев... свое изнеможение и вздохнув от сердца», бежал раненый посадник Василий Казимир, сбитый с коня, но пересевший на другого, бежали рядовые новгородцы и княжеские дворяне, «кои куды поспел». На окровавленном глубоком снегу остались тела бояр Есифа Носова и Офонаса Богдановича, а посадник Михаил Туча, взятый в плен, предстал перед невидящими очами великого князя Василия. Князь Александр Чарторыйский, «услышав ту победу», воротился в город. Сделать это было ему нетрудно: князь со своими силами не ходил дальше Липны.

Впервые за сотни лет новгородцы подверглись такому страшному разгрому. Оставалось только просить мира. Вдова Шемяки, «видев ту скорбь Великого Новгорода, и убояся князя великого, побеже из Новгорода в Литву к сыну своему Ивану». А архиепископ Евфимий во главе новгородской делегации поехал к великому князю Василию «о миру».

В Яжелбицах, в центре одного из новгородских погостов, после нескольких дней переговоров был подписан мир — очередное соглашение между новгородской господой и ее сюзереном, великим князем всея Руси. Едва ли можно называть этот договор переломным в московско-новгородских отношениях, как это часто делается в литературе. Яжелбицкий мир повторил почти без изменений традиционные нормы «докончаний» между великим князем и новгородскими боярами. Новой была статья: «А вечным грамотам не быти». Обычно ее понимают как запрещение новгородскому вечу выдавать грамоты. Но если это так, то статья не соблюдалась — известны грамоты, выданные от имени веча и после Яжелбиц. Все, в сущности, оставалось по-старому, что и подчеркивается многократно в самом тексте Яжелбицких докончаний (они дошли до нас в двух грамотах— новгородской и московской, хранящихся ныне в Рукописном отделе Государственной публичной библиотеки в Ленинграде). И оформлялись соглашения по старой традиции: «князь великыи Василей Васйльевичь и князь великыи Иван Васйльевичь», с одной стороны, «посадник, и тысяцкый, и весь Великой Новъгород», с другой, должны были на этих грамотах целовать друг к другу «крест... по любви, в правду, безо всякой хитрости.

Хотя значение Яжелбицких докончаний, как тако-иых, не следует преувеличивать, важность февральских событий 1456 года недооценивать тоже никак нельзя. Господин Великий Новгород впервые продемонстриро-нал свое военное бессилие перед лицом новой военной организации, складывавшейся в Москве. Ядро московских войск составляла конница детей боярских — почти профессиональных воинов великого князя. Создание такой конницы стало возможным благодаря крупным успехам в развитии феодального землевладения и хозяйства— именно земельные владения (точнее, рента, получаемая с крестьян) служили материальной основой для служилого феодального ополчения. До такой организации боярскому Новгороду было далеко. Не было и навыка в ратном деле, который у московских воинов имелся в избытке,— ведь они ежегодно несли тяжелую и опасную службу на южном рубеже, на «Берегу» (Оки), отделявшем Русь от Дикого Поля, где кишели воинственные ордынские наездники.

Сражение под Русой и Яжелбицкий мир должны были заставить новгородскую господу задуматься над перспективами своей политики. Силы всей Русской земли постепенно стягивались к Москве, под знамена великого князя. Господин Великий Новгород должен был или смириться с властью своего сюзерена, или искать какие-то новые, более надежные пути обеспечения своих вассальных прав.

Таким путем могло быть прежде всего усиление связей с великим княжеством Литовским — грозным соперником Москвы. И в первые же годы после Яжелбиц-кого мира контакты боярского руководства с великим князем Казимиром (он же — король польский) действительно возрастают.

1 ноября 1458 года «приеха из Литвы от короля Казимира королевич в Великый Новъгород, и новгородци прияша его в честь». С королевичем приехал и посол, которого новгородцы отпустили к королю «добре почтивше и одаривше». Двоюродному брату короля Казимира, князю Юрию Семеновичу, бояре «даша... пригороды Новгородчкыи: Русу, Ладогу, Орешок, Корель-ской, Яму, пол Копорьи». Под контролем литовского князя оказались важнейшие стратегические позиции Новгородской земли. Приглашение литовского князя на пригороды формально не противоречило Яжелбицким соглашениям (по ним новгородцы обязывались только не принимать к себе беглых русских князей—«лиходеев»), но тем не менее свидетельствовало об определенной политической ориентации господы. Отношение ее к великому князю-сюзерену продолжало оставаться двусмысленным. Яжелбицкий договор не принес подлинного смягчения конфликта. Вот почему в январе 1460 года слепой великий князь Василий отправился в Господин Великий Новгород: ему, наверное, казалось, что личные переговоры с новгородскими властями принесут больше пользы, чем сношения через формальных послов.