Maкcим Kaнич - Забытый геноцид (Чечня: 1990-2005) Страница 4

Однако многие чеченцы так же предпочитали поступать «как все»! Один вот по сей день очень удивляется, что кто-то находит нечто предосудительное в том, что он купил у семидесятилетней женщины квартиру за двести долларов(В3). Право слово, ведь сам он ее и пальцем не тронул.

Ты изобьешь русского на улице, изнасилуешь его дочь, чтобы он завтра продал мне свой дом за гроши и оставил нашу землю, а кто-то примет меры, чтобы скрыть происходящее в республике, - и все это для общей выгоды. Провести в каждом случае четкую грань между невольным свидетелем и фактическим соучастником почти нельзя: тем более, если инициатива исходит от родовых сообществ, тейпов, которые все еще сильны в Чечне.

Конечно, за каждое преступление отвечает лишь тот, кто его совершил (хотя есть такие понятия как пособничество и подстрекательство). Так весь немецкий народ не может отвечать за Холокост, а каждый белый американец – за геноцид индейцев и порабощение чернокожих, но убивали ведь именно они, немцы и англосаксы, – и историческая добросовестность обязывает нас упомянуть об этом, чтобы далее оценить. Если мы имеем дело с неким системным явлением (например, расизмом, пустившим глубокие корни в американской культуре), то можно и нужно выяснить: как обезвредить этот смертоносный груз.

Однако поговорим о русских покинувших Чечню. Был ли «сладок и приятен» дым отечества для тысяч беженцев? Действовало и действует всего лишь несколько центров по помощи вынужденным мигрантам, которые, по факту, не могли справиться с этим людским потоком.

Уже во время второй чеченской войны очередная группа правозащитников, заявив об «ужасных притеснениях чеченцев в России», обратилась к правительству с требованием «достойного возмещения убытков всем жертвам войны, вне зависимости от национальности» [34], видимо, полагая, что русские находятся в каком-то привилегированном положении.

Кто из нас не помнит репортажи из лагерей чеченских беженцев? Историй о выплатах компенсаций? Наше государство, вполне справедливо, в меру сил, пытается оказать помощь жертвам войны. К этой работе подключаются и международные организации от «Красного Креста» до комиссариата ООН по делам беженцев.

Последний официально устранился от помощи русским беженцам в связи с заявлением генерального комиссара Любберса о том, что он готов заниматься этой проблемой лишь, если российское правительство «не сможет решить эту проблему само» [35]. Общественные организации практически не ведут работу в этом направлении, насколько нам известно, лишь «Форум переселенческих организаций» в лице Лидии Ивановны Графовой признал проблему русских вынужденных переселенцев.

Вообще, решение проблемы чрезвычайно тормозит отсутствие официального признания геноцида в Чечне. Чиновники отказывают русским в статусе беженцев. Дескать, до декабря 1994-го, войны не было.

А чтобы добиться помощи от родной страны нужно было, как минимум, добиться статуса «вынужденного переселенца» или хотя бы новую прописку на новом месте. Нет работы – нет происки. Нет прописки – нет работы. И круг замыкается. Большинство пытается решить проблему через суд или жалобы в высокие инстанции, вроде Администрации Президента.

Власти порой откровенно издеваются над беженцами, предлагая возвращаться в Грозный за справками (особенно своевременно это звучало зимой 1994-1995, когда в городе шли бои). Некоторые не могут стать на учет десятилетиями. Тем, кому все-таки удается найти место в системе государственных лагерей беженцев, уготована иная участь: «…это тесные, давно не ремонтированные комнаты, коридоры с вздувшимися полами, «удобства» на этаже и одна на всех кухня с большой электроплитой – настолько пустая, что кажется просторной. Новые и не очень пункты временного размещения в Грозном, куда сейчас перевозят жителей палаток, выглядят посвежее. Хотя в Грозном все-таки была война, а в Тамбове о ней только слышали» [36].

Большинство русских, не одолев российской бюрократии, устраивались самостоятельно у родственников, в служебном жилье, или лачугах купленных на вывезенные из Грозного деньги. (Семья А2, как и многие другие беженцы устраивалась самостоятельно, жила в России в двухкомнатной квартире хрущевки вшестером).

В России, как не парадоксально, невыносимая обстановка именно для русских беженцев откуда бы они ни приезжали. Валентина Верольская, бывший преподаватель грозненского университета просит об одном – «чтобы нас уравняли с чеченцами». Русских беженцев из Чечни, не зная ни обстоятельств, ни причин иммиграции, встречают недружелюбно. Приходится слышать и такое: «В России нас никто не ждет, напротив, нам там не рады. Называют или чеченскими подстилками, или еще как хуже. Нежелательны мы ника¬ким властям, вот что обидно…. Есть озлобленные люди, у которых кто-то погиб на войне, но в чем же мы виноваты?» [37]

В том, что родились, на окраине России, в Чечне, и она им – родная?

Но мы забежали слишком далеко вперед, так что вернемся на 10 лет назад в горящую Чечню. В памятном 1994-м центр, наконец, перестал чесать в затылке и принял решение о вводе в республику войск. Разумеется, введенные части занимались не только борьбой с бандами дудаевцев, но и пытались в меру сил помогать мирному населению. А3 упоминает, что русские солдаты делились с жителями разрушенного Грозного едой и сигаретами.

Воспользовавшись краткой свободой дорог от чеченских кордонов, многие попытались уехать из республики. Кого-то эвакуировали военные и МЧС в Моздок, а оттуда в Пятигорск. Зима, ни воды, ни еды, холод, неразбериха. Вместе с беженцами зачастую выезжали раненные боевики.

«Вели себя разнузданно, – утверждает Валентина Верольская. – Оружия, правда, было не видно, но утром в больнице были кучи окровавленных бинтов: их тут оперировали. А ФСБ ничего не делала. Они почему-то только у нас снимали отпечатки пальцев, как будто это мы преступники».

Но весной 1995-го все еще тешились радостными надеждами. Казалось, что республика вновь оживает: возобновил работу университет (на работу вышли 300 преподавателей), начинают выходить газеты, проводятся субботники по уборке Грозного [38].

В эти годы впервые заговорили о геноциде русских на полуофициальном уровне. Некоторые аналитики настаивают на том, что именно этот геноцид стал причиной или поводом (как кому больше нравиться) для ввода российских войск в Чечню [39], [40]. Однако в действительности факт геноцида был «упомянут» российским руководством только в середине 1995 года.

В июле 1995 года С. Шахрай на заседании Конституционного Суда заявил, что в «конце 1991 года, 1992 году, половине 1993 года в Чечне происходили массовые нарушения прав и свобод человека, происходила этническая чистка». Заявление продублировал в августе Олег Лобов, ставший представителем президента в Чечне [41]. Обе эти реплики остались почти незамеченными. В федеральной прессе эти сообщения были не слышны за шумом антивоенной компании, да власть и не решалась широко их озвучить.

Скоро дает о себе знать непоследовательная и неумелая политика Москвы. Попытки переговоров, сдерживание военных операций создает у боевиков уверенность, что все еще можно переиграть. Зимой 1995-1996 гг. происходит несколько крупных захватов заложников, похищают несколько десятков строителей в Ачхой-Мартане и Грозном. Учащаются акты террора против оставшегося в республике русского населения, официальный приказ об этом издает в марте 1996-го Ахмед Закаев.

Капитуляция в Хасавь-юрте (1996) только подстегивает этот процесс. Вновь начинаются грабежи и отъем жилья у посмевших вернуться русских. Приведу свидетельства Марии З.: «Многие подростки тут завели моду бегать по городу с автоматами, обирали каждого встречного-поперечного, – а главным образом русских, за которых некому было заступиться. Случалось, и расстреливали людей — просто так, "из вредности". Кстати, не только русские, но и многие чеченцы страдали от этих молодых "отморозков". Впрочем, чего еще было ожидать от юнцов? Ведь с 1991 года (приход Дудаева) они фактически не учились ни в школах, ни ремеслу. Да и работать им было негде. К тому же дудаевские идеологи вбили им в головы, что высшая военная доблесть для чеченца – стрелять по русским "захватчикам" и добывать хлеб насущный исключительно с помощью автомата Калашникова. Так и выросло целое поколение, живущее отныне по закону: у кого больше патронов – тот и хозяин жизни» [42]. Вскоре у Марии отнимут квартиру и она «в одних тапочках» будет вынуждена уехать в Ставрополь.

Нельзя не сказать и о проблеме заложничества. Еще Пушкин писал: «Пленников они (горцы - М.К.) сохраняют в надежде на выкуп, но обходятся с ними с ужасным бесчеловечьем, заставляют работать сверх сил, кормят сырым тестом, бьют, когда вздумается, и приставляют к ним для стражи своих мальчишек, которые за одно слово во вправе их изрубить своими детскими шашками» [43].