Мэри Чабб - Здесь жила Нефертити Страница 4

Некоторые археологи даже иногда скрывали от контроля «Службы древностей»[2] наиболее интересные находки, проявляя при этом явную недобросовестность и лишая египетский народ его иконного достояния. Можно сослаться хотя бы на то, как был выведен из Египта в Берлин знаменитый бюст царицы Нефертити.

Накануне первой мировой войны, в 1914 г. немецкая экспедиция закончила раскопки в Тель-эль-Амарне. Все находки и описи были представлены инспекторам «Службы древностей» для обычной проверки. Среди предметов, выделенных для немецких музеев, находился ничем не примечательный оштукатуренный каменный блок. Когда его привезли я Берлин, он превратился в голову Нефертити. Рассказывают, будто археологи, не желавшие расстаться со столь замечательным произведением искусства, обернули голову серебряной бумагой, а затем покрыли гипсом, правильно рассчитав, что незаметная архитектурная деталь не привлечет внимания. Когда это обнаружилось, разгорелся огромный скандал. Его затушила только начавшаяся война, после окончания которой немецких египтологов на некоторое время лишили права производить раскопки в Египте[3]. Однако эта скульптура и до сих пор хранится в ФРГ. В книге есть эпизод, отдаленно напоминающий этот. Инспектор «Службы древностей», англичанин, помогает вывезти из Египта одну из наиболее ценных находок экспедиции — головку дочери Эхнатона, которая по праву должна была бы храниться в Египте.

Но, конечно, не только в этих, правда, очень любопытных фактах заключается ценность книги М. Чабб. В легкой и доступной фирме она дает Общее представление о чрезвычайно важном периоде многовековой истории древнего Египта. Автора вдохновляла подлинная любовь к его великой цивилизации и изумительному искусству, доставляющему нам и поныне огромное эстетическое наслаждение, в своей книге он передает это чувство и тем, кто интересуется далеким прошлым человечества.

И. С. Кацнельсон

Глава первая

Крышка ящика тяжело упала на пол; упало и мое настроение. Вряд ли кто-нибудь сможет назвать мне более унылое и мрачное место, чем полуподвал этого большого, напоминающего по форме букву «Т», жилого дома в Блюмсберри.

Я примостилась на краю упаковочного ящика и, отвернувшись от затхлых свитков бумаг, которые мне было поручено просмотреть, пристально глядела на улицу через маленькое закоптелое окошко. Там, наверху, из туманной белизны сыпал дождь; его брызги, отлетая от невидимого тротуара, настигали торопливо шлепающие бесформенные ноги, мелькавшие перед моими глазами; крупные капли стекали с ограды. Я знала, что сегодня из-за дождливой погоды час ленча не принесет мне облегчения: к обычным ароматам капусты, сыра и рыбы добавится густой запах сырых макинтошей.

Полуподвал в Блюмсберри служил кладовой конторы научного Общества, посылавшего в Египет археологические экспедиции. Результаты раскопок публиковались в серии скучнейших и выспренних изданий. На верхнем этаже, где некогда находилась пышная гостиная в викторианском стиле[4], теперь разместилась контора Общества[5] с огромной двойной дверью и зал заседаний Комитета — очень большая и нарядная комната, дальнюю стену которой почти всю занимало окно, а боковые стены — обширная библиотека и высокие стеллажи с альбомами, содержавшими сотни фотографий и диапозитивов.

Здесь, внизу, где я сидела, предаваясь грустным размышлениям, раньше была кухня, и мне казалось, что сейчас за моей спиной, в этом мрачном, старом полуподвале суетились тени неугомонных мальчишек-слуг и судомоек. Там, где когда-то в раскаленной топке плиты с треском пылал яркий огонь и кухонный персонал трудился в поте лица над отменными кушаньями, которые затем уносили наверх по крутой витой лестнице, все покрылось пылью и ржавчиной и погрузилось в уныние. Старая плита была завалена деревянными ящиками, заполненными изданиями и ежегодными отчетами Общества. Напротив, в кухонном шкафу, где раньше сверкали, отражая пламя очага, начищенные до блеска блюда, тарелки и соусники, сейчас возвышались сложенные рядами, покрытые толстым слоем пыли коричневые квадратные пакеты с потемневшими этикетками.

«Оксиринхские папирусы» — с трудом можно было прочитать неясную надпись на верхней полке. Почетное место, принадлежавшее прежде огромной суповой миске, занимали теперь «Новые притчи Иисуса и фрагменты из Утраченного Евангелия»[6]. Ящики кухонного стола, в которых некогда хранилось столовое белье, сверкающее серебро, а иной раз и случайная дерзкая записка молочника, адресованная младшей горничной, с предложением отправиться в ближайший субботний вечер в Холборн Эмпаир, теперь до отказа были набиты черепками египетской глиняной посуды, бусинами, бракованными снимками, частями фотографических аппаратов и землемерных инструментов, блокнотами и картами.

Я поступила сюда год назад. Тогда я находилась во власти только что освоенных кудряво-витиеватых стенографических знаков и радовалась тому, что мне удалось получить должность помощника секретаря этого Общества. Это была моя первая работа.

Раньше все канцелярские дела Общества вел один человек, женщина доброй души. В те дни присутствие женщины-секретаря и в конторе от десяти до четырех часов дня было более чем достаточно, чтобы справиться со всей работой Общества. Общество было малочисленным, Комитет состоял из пожилых, учтивых людей; небольшие экспедиции, выезжавшие иногда на зиму в Египет, возвращались весной, члены экспедиций не торопясь готовили отчеты о результатах своей поездки и представляли их секретарю и Комитету.

Но все изменилось после того, как в 1922 году была обнаружена гробница Тутанхамона. Сведения о раскопках в Египте приобрели характер сенсационных сообщений на первых полосах газет. Общество заметно расширилось, пополнившись сотнями новых членов. Некоторые из них впервые по-настоящему заинтересовались египтологией, и их интерес к ней не угас и в дальнейшем. Однако для многих это было поверхностным и временным увлечением: значительное и неожиданное открытие, трогательные реликвии — доспехи, трости и охотничьи принадлежности — свидетели того, как более трех тысяч лет назад оборвалась молодая жизнь, — поразили их воображение.

Возбуждение, вызванное сенсацией, скоро улеглось. Все те, кому вскружил голову блеск золота и драгоценностей на цветных иллюстрациях, стали спрашивать себя: а стоит ли и дальше уделять ежегодно две гинеи на членские взносы научному Обществу? Тем не менее, оживление деятельности Общества, связанное с интересной находкой, продолжалось. Состав Комитета изменился, вокруг стола заседали теперь более молодые и, возможно, более энергичные люди, которые настаивали на расширении раскопок.

К началу тридцатых годов количество взносов неуклонно, хотя и медленно, таяло, а число экспедиций увеличивалось. Денег требовалось все больше и больше, взять же их было негде.

Секретарша старела, однако, чтобы справиться с уймой новой работы, ей следовало теперь уделять канцелярии значительно больше времени, чем ей полагалось официально. Молодые люди не давали секретарше покоя. Возвращаясь из экспедиции, они бросали на стол отчеты, счета и снимки, а сами удалялись домой готовить к публикации собранные материалы. Они надеялись, что она тем временем, не беспокоя их дополнительными вопросами, приведет в порядок всю техническую часть их работы. Постепенно в Комитете поняли, что секретарше нужна помощь, и было решено, несмотря на неустойчивое финансовое положение, ввести дополнительную штатную должность помощника секретаря, которая не досталась мне.

Я уверена, что из всех когда-либо переступавших порог научного Общества никто не знал о Египте меньше, чем я. Однако мое невежество не служило мне помехой в работе. Было невероятно, чтобы младшему сотруднику лондонской канцелярии когда-либо пришлось поехать в Египет, да и в самой канцелярии ничто не возбуждало подобного желания. На стенах висело несколько приятных, но мало трогавших акварелей с изображением Нила и множество фотографических снимков раскопок. Вид этих снимков, серых и плоских, мог охладить пыл человека, даже проявившего горячий интерес к египтологии, а его-то у меня и не было.

Единственное, чего мне по-настоящему хотелось, это иметь работу. Мне казалось, я могла бы выполнять любую скучную работу днем, только бы иметь возможность каждый вечер подходить к двери с дощечкой «Скульптура и лепка» Центрального училища искусств и художественного ремесла в Кинтсуэе. Но я ошиблась. Проработав год в научном Обществе, игнорируя все то, чему могла бы там научиться, я сидела теперь на краю упаковочного ящика, сознавая, что так больше продолжаться не может.

Моя добрая начальница не имела ни малейшего представления, как приспособить меня к работе. С первой же минуты, когда мы стояли, разделенные канцелярским столом, вежливо улыбаясь, она — высокая, с серебристыми седыми волосами и все же еще недостаточно уверенная в себе, и я. Как ей казалось, невежественная и дерзкая, — мы не сумели понять друг друга. Она была очень занята, но никогда не поручала мне ничего, что по-настоящему облегчило бы ее труд, и я так и не поняла почему.