Женщина и война. От любви до насилия - Рафаэль Абрамович Гругман Страница 4

Свои и чужие. О сексуальных преступлениях (изнасилованиях «своими» «своих») писать сложно. Статистические данные о делах, прошедших в военных судах, не опубликованы, а жертвы надругательств и через десятилетия опасались или не желали говорить о пережитом. Рассказы ветеранов войны и единичные публикации, появившиеся после развала СССР, никто не опровергал. От них отмахнулись с гневной риторикой защитников советского прошлого: это малый процент, ничем не отличающийся от статистики изнасилований, совершённых в мирное время, и не следует из единичных фактов возводить напраслину на доблестную Красную армию. Но женские истории не могут оставить равнодушными. Воюют мужчины, страдают – женщины. По обе стороны фронта.

Свидетельствуют фронтовики

Впервые мне стало известно о неуставных отношениях в Красной армии в середине 70-х; моя тётя, Аннушка Ривилис, врач-офицер, после окончания в 1943 году алма-атинского мединститута вместе со всем выпуском направлена была на фронт.

Молоденькая лейтенант, красавица и певунья, приглянулась начальнику прифронтового госпиталя, и хотя он ей в отцы годился, полковник принялся её обхаживать, настойчиво склоняя к оказанию сексуальных услуг. Фронтовой роман не складывался, и он решил продемонстрировать молодому хирургу, что ожидает строптивых девушек. Однажды после полудня, тоном, не терпящим возражений, он приказал: «Сегодня в одиннадцать часов вечера жду тебя в моей комнате».

– Никогда этому не бывать! – твёрдо ответила Аннушка.

Полковник рассвирепел. «Марш на передовую! – он назвал подразделение. – Приказываю провести проверку по форме двадцать и завтра к полудню доложить мне об исполнении».

Форма двадцать – кодовое название проверки на педикулёз, во время которой раздетые догола мужчины выстроены в строй для осмотра волосистой поверхности тела. Никогда офицеров, хирургов, не посылают на такое задание (для этого существует младший медперсонал, санинструкторы, имеющиеся в каждой роте) и не приказывают женщине отправиться в окопы немедленно, без провожатого, в ночь, в неизвестность, без чёткой ясности, где расположены вражеские окопы, а где свои.

Отдавая приказ, полковник цинично ухмылялся, наблюдая за подчинённой. Он знал, чем грозит одинокой девушке ночной поход к линии фронта, когда легко заблудиться и вместо своих окопов оказаться в немецких.

– Немедленно! – повторил садист, надеясь, что угроза попадания в плен возымеет действие, лейтенант испугается надругательств, которые могут её ожидать, и уступит.

Отказаться выполнять приказ, даже если он дикий и оскорбительный, она не могла. В армии приказы не обсуждаются, за невыполнение – трибунал, и лейтенант ответила так, как положено по уставу: «Есть!»

…Когда, уставшая и замёрзшая, она попала на передний край, наступила глубокая ночь. Боец, находившийся в охранении, проводил её в землянку, к командиру роты, молоденькому симпатичному лейтенанту, её ровеснику. Он напоил Аннушку чаем, а когда она обогрелась и немного обмякла – сказались усталость и нервное напряжение, – попытался её раздеть.

Она стала сопротивляться. У лейтенанта, успевшего «заправиться» алкоголем, похоть затмила разум, и он заорал: «Раз так – уходи! В моей роте тебе делать нечего!»

– Но сейчас ночь, я уйду утром, – взмолилась Аннушка.

– Нет, сейчас! Раз ты мне отказываешь, уходи!

– Как вам не стыдно? Вы же советский офицер… А если на моём месте оказалась бы ваша мать? У вас есть сестра? – спросила она, почувствовав, что лейтенант сник и начал прислушиваться к её словам. – Хорошо, я уйду, но если попаду в плен, то хоть буду знать, что надо мной надругался фашист, а не советский офицер.

Это подействовало. Лейтенант упал на колени и зарыдал.

– Сестра, прости! Прости меня, ради бога! Я тебя не обижу, сам уйду, а ты отдыхай.

…На следующий день в стрессовом состоянии Аннушка вернулась в госпиталь. Раненому политруку, оказывавшему ей знаки внимания, она пожаловалась на сексуальные домогательства начальника госпиталя, рассказала, как на передовой чудом избежала изнасилования, и политрук предложил выйти за него замуж. О любви она даже не думала – шок, полученный предыдущей ночью, заставил принять предложение. Замужество избавило от принуждения к сексу – жена политработника обрела надёжную «крышу».

Мне казалось, что тётушкина история – единичный случай, не опровергающий романтические легенды советского кино и литературы, на которых, восхищаясь милосердием победителей, выросло послевоенное поколение, пока на закате брежневской эпохи на Каролино-Бугазе я не познакомился с Галей Москаленко, одноклассницей тёщи, выпускницей сорок первого года одесской 117 школы.

* * *

Галя Москаленко жила в Москве, к морю приехала с внучкой. Её судьба типична для девушек её поколения.

В 1942 году, оказавшись в эвакуации в Астрахани, восемнадцатилетняя Галя оставила маме прощальную записку и добровольцем ушла на фронт. После окончания артиллерийских курсов её направили в женскую зенитную батарею войск противовоздушной обороны, защищавшую небо Северного Кавказа. Вчерашние школьницы таскали снаряды, за считаные секунды учились ловить цель, управлять зенитным орудием, рыли окопы и блиндажи. Девушки срезали косы, надели не по размеру сшитое мужское обмундирование – только в кино оно ладное и пригнанное по фигуре – и, забыв о женской природе (у многих на войне прекратились месячные), наравне с мужчинами несли тяготы окопной жизни.

Начальником батареи был сорокалетний мужчина (как и в повести Бориса Васильева «А зори здесь тихие» о девочках-зенитчицах, которым, как и Гале, не было двадцати). На этом совпадения заканчиваются.

Начальник батареи не был похож на старшину Васкова из повести Бориса Васильева. И не только потому, что званием был повыше. Понравившуюся ему солдатку, не пожелавшую разделить с ним постель, он заставлял в дни, свободные от боёв, с утра до вечера копать и закапывать окоп. А другой солдатке приказывал вечером постелить ему постель, приготовить чай, постирать бельё. Отказаться выполнить приказ девочки не могли – они помнили о присяге и знали: приказ командира – закон для подчинённого. Неподчинение – трибунал.

Намаявшаяся на рытье окопов думала о той, которая стелет постель, имеет послабления и недоступные ей привилегии, потому как согласилась согревать её собственным телом, и рассуждала, что если она не последует примеру подруги, то на следующий день вновь с утра до вечера будет копать и закапывать окоп. Не лучше ли, вкрадывалась в душу мысль-искуситель, раз уж взвалила на себя тяготы воинской службы, оказать командиру десятиминутную секс-услугу, о которой после войны никто никогда не узнает и которая избавит её от изнурительного труда?

Психологически расчёт командира-садиста, возомнившего себя турецким султаном, а девушек – рабынями из гарема, был прост: физическими нагрузками сломить