Владимир Поляков - Страшная правда о Великой Отечественной. Партизаны без грифа «Секретно» Страница 40

Со временем в отрядах сформировалась своеобразная элита — это были наиболее удачливые партизаны-подрывники. Слово «диверсант» из-за навязанного перед войной клише ассоциировалось только с противником. Наших диверсантов называли более политкорректным термином — подрывниками.

Это были Александр Старцев, Владимир Мамасуев, Николай Шаров, Василий Бартоша, Яков Сакович, Сейдали Курсеитов… Из перечисленных в живых останется только Яков Сакович. Александр Старцев и Василий Бартоша погибнут непосредственно в ходе диверсионной операции. В степи подрывников окружат две роты противника.

Примечательно, что в этот период командиром одной из таких групп становится Мемет Молочников. До войны он работал в Верховном суде республики, а в лесу был секретарем военного трибунала. После того как районы упразднили и его должность оказалась лишней, юрист Мемет Молочников возглавил группу подрывников 3 отряда 2-го сектора.

Следующая категория людей, чей опыт, умения, навыки ценились очень высоко, но говорить об этих людях публично было не принято — это дальние разведчики, или, что в общем-то равноценно, — связные подполья.

Эти люди должны были из партизанского лагеря, преодолев десятки километров, пройти в Симферополь, Сарабуз или другой населенный пункт Крыма, там встретиться с нужными людьми, собрать интересующую партизан информацию и живыми вернуться назад. Увы, так получалось далеко не всегда. К этой, одной из самых элитных партизанских категорий можно отнести Ивана Бабичева, Валентина Сбойчакова, Николая Клемпарского, Василия Младенова, Григория Гузия, Евгению Островскую, Элизу Стауэр…

В первой части книги я рассказывал об истории симферопольского «Дома в память 1905 года». Тогда же я услышал о том, что еще один мальчишка из этого дома, тоже сын политкаторжанина, Гера Тайшин погиб в партизанах.

Работая в архиве с наградными документами на крымских партизан, увидел знакомое имя: Тайшин Герман Асеевич, 1912 года рождения. Представлен к ордену Красного Знамени. Домашний адрес: Симферополь, бульвар Ленина, Дом памяти 1905 года, кв. 7.

Девятнадцать раз ходил в разведку в Симферополь и другие места. Связывался с тремя резидентами» [29, с. 30].

Погиб Гера Тайшин в Симферополе в марте 1944 года, нарвавшись на засаду в проваленной конспиративной квартире.

Вот как описывал свой выход в Симферополь разведчик Нури Халилов: «Дали мне время постричься, побриться, смыть грязь, дали фуражку, чистую рубашку, синий костюм железнодорожника. Своим офицерским поясным ремнем я подвязал брюки. Еще раз вызвали в особый отдел. Подписал на двух листках задания, что я все выполню. Мне дали денег: 3000 рублей и 2000 марок.

Кроме меня в Симферополь пошли из нашего отряда порознь еще два человека: Маркарян и Науменко. Перед уходом Науменко латал свою куртку и брюки парашютной ниткой, я посоветовал ему этого не делать, но он махнул рукой — ерунда» [57, с. 24].

К лету 1943 года основными задачами оставшихся в лесу партизан были диверсии и разведка, все остальное — бесконечные стычки и даже крупные бои — это издержки профессии.

Менялись и матерели партизаны, но менялся и противник.

Вдоль Алуштинского шоссе немцы заставили вырубить все кустарники на сто метров от дороги. Как зеницу ока охраняли железнодорожное полотно. Изощренней стала действовать и разведка противника.

С кардинальным изменением военно-политической ситуации на фронте в лес потянулись бывшие военнопленные. Кто-то действительно не имел возможности прийти раньше, к тому же и еами партизаны не очень стремились к расширению отрядов, а теперь в лес стали приходить все новые и новые люди. Кто-то просто просился взять его в отряд, чтобы с оружием в руках биться с врагом, а кто-то даже сулил «золотые горы» — связь с оставшимся в Симферополе подпольем.

Вот почему, когда в лесу появился некто Кольцов, который рассказал о себе, что он бежал из плена и связан с подпольем, то начальник разведки бригады Е.П. Колодяжный ему поверил, хотя более молодой чекист — начальник разведки отряда Федоренко Николай Колпаков, который первоначально имел с ним дело, сразу почувствовал неладное.

Именно с деятельностью Кольцова был связан ряд болезненных провалов в Симферопольском подполье.

И все же главным изменением в тактике противника было уже не поиск и уничтожение баз, которых партизаны просто не имели; не уничтожение лагеря, которого тоже практически не было, а блокирование аэродромов. Воздушный мост был воистину дорогой жизни. Если противнику удавалось привлечь против партизан большие силы, то выбора не было, партизаны покидали ближайшие к аэродромам леса с тем, чтобы потом снова вернуться, когда враг снимал блокаду. Держать в лесу большие силы противник не мог, а малые — сами становились объектом нападения. Вот так и жили. «Много волков — мало оленей».

К началу 1943 года у крымских партизан сложилась совершенно уникальная и несуразная структура управления. На первом этапе: ноябрь 1941 — март 1942 г. определилась ярко выраженная вертикаль власти, во главе которой стоял командующий.

Занимающий этот пост человек пользовался неограниченными правами, вплоть до отстранения от должности и даже расстрела любого командира или комиссара. Де-факто он был не ограничен контролем и со стороны партии, так как в силу своего сильного характера Алексею Мокроусову удалось полностью подчинить себе комиссара Владимира Мартынова, который свято верил в правоту командующего, так как, с одной стороны, был ослеплен его прежней боевой славой, а с другой — не желал идти на конфликт с человеком, который не задумываясь отстранил бы и его самого.

Во многом сложившаяся ситуация была предопределена субъективными факторами: полной изоляцией от вышестоящих структур и тем, что во главе крымских партизан оказался Алексей Мокроусов, который по старой анархистской привычке в грош не ставил своего комиссара. Этот стиль командования распространялся по вертикали власти ивниз. Командующие районов, командиры отрядов, будучи совершенно оторванными от центрального штаба, не имея ни связи, ни оперативного контроля со стороны высшего руководства, действовали совершенно автономно и даже, сами того не подозревая, слепо копировали методы руководства Мокроусова, только уже в соответствии со своими масштабами и индивидуальными особенностями. Командир отряда мог без согласования с кем-либо расстрелять любого партизана. В ходу было рукоприкладство. Не случайно многие случаи «дезертирства» партизан даже нельзя было считать таковыми, так как, столкнувшись с самодурством того или иного командира, партизан просто уходил из данного отряда, чтобы прибиться к другому. На протяжении всей первой половины партизанского движения дезертирство — высшее воинское преступление, за которое наказание — смерть, фактически поощрялось. Столь печально знакомая современному читателю фраза отдельных руководителей: «Не нравится — уходи!» была чрезвычайно популярна в партизанском лесу той поры. И все это потому, что в отрядах нечего было есть.

Мне бы вновь хотелось подчеркнуть — то, что происходило в Крыму, не было чем-то исключительным и характерным только для нашего полуострова.

«Пышным цветом цвели в РККА произвол, самочинные расстрелы и мордобой — настолько, что пришлось издать приказ № 0391 «О фактах подмены воспитательной работы репрессиями». В нем признавалось, что в войсках «метод убеждения неправильно отодвинули на задний план, а метод репрессий в отношении подчиненных занял первое место; повседневная воспитательная работа в частях в ряде случаев подменяется руганью, репрессиями и рукоприкладством. Необоснованные репрессии, незаконные расстрелы, самоуправство и рукоприкладство со стороны командиров и комиссаров являются проявлением безволия и безрукости. Нередко ведут к обратным результатам, способствуют падению воинской дисциплины и политико-морального состояния и могут толкнуть нестойких бойцов к перебежкам на сторону противника» [62, с. 129].

Страшно сказать, но в этот период в тягость был каждый лишний боец. Редкие, связанные с гибелью партизан, продовольственные операции лишь частично спасали положение. Вся надежда оставалась на сброс продуктов авиацией. И вот представьте себе, что обессиленный, несколько суток не имевший крошки во рту партизан находит гондолу с продуктами. Весь груз, весь абсолютно, он должен сдать командованию. За утаивание хоть малой толики — расстрел. Цифры расстрелянных по приговору трибунала партизан ошеломляют, а сколько было расстреляно без всякого приговора.

«На моих глазах расстреливали дважды. Первый раз Юру Попова, восемнадцатилетнего паренька, за якобы совершенную им кражу. Его расстреляли перед строем на глазах его отца и матери, которые стояли тут же в строю. Отец Юрия Николай Попов до войны был директором Балаклавского карьера. После этого Попов и его жена ушли в другой отряд.