Владимир Зензинов - Пережитое Страница 40

Разумеется, мы знакомились только с техникой изготовления взрывчатых веществ и снарядов - никакого знания химии от нас не требовалось. Все дело распадалось на две основные задачи: изготовление снарядов или оболочек и приготовление самих взрывчатых веществ. Первая задача требовала лишь некоторой ловкости рук - никакой опасности это дело не представляло. Именно с этого обычно и начиналось учение. Надо было научиться из тонкой латунной жести готовить разной формы и разных размеров коробки - они и должны были служить оболочками бомб.

Размеры коробок могли быть самые разнообразные - от маленьких, в форме портсигара, которые можно было поместить в боковой карман пиджака или в муфту, до больших ящиков - как из-под монпансье - на 8-10-12 фунтов (сазоновская бомба была двенадцатифунтовая). Надо было уметь скроить такую коробку из листа жести и тщательно спаять ее на газовом рожке или на спиртовой лампочке - для этого необходимы были олово, паяльник, нашатырь, кислота. Прочность оболочки и ее толщина особого значения не имели, так как динамитная бомба действует не осколками, а силой взрывающихся газов. Их особенность при этом: они всегда направляются в сторону наибольшего сопротивления. В сущности говоря, динамитную бомбу можно сделать даже из картонной коробки из-под конфет!

Несколько труднее изготовить - тоже из латунной жести - запальную трубку, в которой взрывалась гремучая смесь из сахара и бертолетовой соли: это было как бы сердцем снаряда, его самым чувствительным местом. Взорвавшаяся здесь гремучая ртуть и взрывала динамит. В этом запальнике помещалась тоненькая и очень хрупкая стеклянная трубочка с двумя расширениями в виде маленьких шариков на концах. На шейке укреплялась тяжелая свинцовая пломба или грузило, свободно двигавшееся по всей шейке. Всё это устроено таким образом, чтобы, как ни кинуть снаряд, тяжелая пломба-грузило разбила один из стеклянных шариков. В стеклянной трубочке и шариках должна быть серная кислота, которая при соприкосновении с гремучей смесью зажигает и взрывает запальник. Все это надо уметь сделать самому: выдуть шарики на стеклянной трубочке на спиртовой лампочке, отлить свинцовое грузило (формочку можно сделать из сырой картошки), прикрепить его на тонкой шейке трубочки, наполнить трубочку кислотой и наглухо ее запаять. Запальник должен быть сделан совершенно отдельно и так, чтобы его можно было вставлять и свободно вынимать из снаряда, наполненного взрывчатым веществом - т. е. заряжать и разряжать бомбу. Всё это требовало очень внимательной и тщательной работы, так как от этого зависела не только жизнь самого террориста и окружающих его товарищей, но и успех самого предприятия. Но вся описанная до сих пор работа при аккуратности не связана с каким-либо риском, можно было лишь обжечь руки кислотой, изрезать их жестью. Только одолев эту премудрость, ученик мог быть допущен к изготовлению динамита, гремучего студня и гремучей смеси.

Знания химических формул от нас не требовалось. Мы должны были иметь азотную кислоту и глицерин. Смешивая осторожно то и другое вместе, можно получить нитроглицерин. Но смешивать, действительно, надо очень осторожно, так как химическая реакция при этом может пойти очень бурно - и тогда неизбежен взрыв, если не принять немедленных мер. Нитроглицерин в чистом виде очень опасен и капризен - он может взорваться от толчка, от перемены температуры и от многих других обстоятельств. Поэтому его надо "связать" - всего лучше с магнезией, можно также с толченым древесным углем или даже с тонким песком.

Но всего лучше с магнезией - тогда получается то, что называется магнезиальным динамитом, т. е. то самое вещество, которое было пущено в ход в знаменитых бомбах "Народной Воли" Кибальчича (убийство Александра II-го 1 марта 1881 года), и которое всего чаще употреблялось в снарядах Боевой Организации Партии с. р. Если нитроглицерин связать с желатином, получается так называемый гремучий студень - тоже весьма полезная и действенная смесь, стоившая жизни немалому количеству слуг самодержавия.

Но самая деликатная работа была по изготовлению гремучей смеси, нужной для запальной трубки. Здесь больше всего требовалось осторожности, хладнокровия и самообладания. Между прочим - это та самая гремучая смесь, которая в самых минимальных дозах употребляется в хлопушках (в маленьких бумажных капсюлях и в грецких орехах); хлопушки эти в мое время были очень распространены в России, и дети любили бросать их во время народных гуляний (особенно в Вербное Воскресенье).

Наибольшее количество несчастных случаев в динамитных мастерских происходило именно от этой гремучей смеси _ при разряжении и заряжении бомб, т. е. при извлечении или закладке запальных трубок в самый снаряд. Именно от этого, вероятно, погибли Алексей Покотилов в Северной Гостинице в Петербурге 31 марта 1904 года и Максимилиан Швейцер в гостинице "Бристоль" тоже в Петербурге 26 февраля 1905 года. Запальная же трубка оторвала Марусе Беневской при заряжении бомбы кисть левой руки 15 апреля 1906 года - по счастью, взрыв не передался пятифунтовому снаряду из гремучего студня, который находился в той же комнате, но в другом конце ее - иначе от Маруси не осталось бы и следа...

В динамитной мастерской я тоже работал несколько недель - без каких либо несчастных случаев, если не считать того, что мои пальцы были покрыты порезами и ожогами (азотная кислота очень зла!). Разумеется, всё наше химическое оборудование было весьма примитивным - всю нашу "химию" и даже "лабораторию" мы после работы прятали в большие чемоданы на тот случай, если бы в комнату пришла хозяйка. При смешивании азотной кислоты с глицерином выделяются вонючие и вредные пары, - поэтому операцию эту мы проделывали всегда на каменном полу возле камина, камин служил нам вместо вытяжной трубы.

Самым интересным моментом было испытание. Для этого мы брали с собой приготовленные нами снаряды, запальные трубки и с дорожными мешками за спиной ("рюкзаки") отправлялись с нашим "профессором" (так мы называли нашего химика Черняка) за несколько километров от Женевы в горы - по большей части на гору Салев. И там производили испытания. Все они проходили благополучно. Однажды только едва не произошло несчастье - по милости той самой нетерпеливой девицы, о которой я упоминал выше. У нас было такое правило: каждый из учеников под присмотром "профессора" приготовлял свою бомбу; затем на месте испытания сам "заряжал" ее им же приготовленной запальной трубкой - на значительном расстоянии от всех остальных - и сам бросал снаряд.

Девица, о которой идет речь, всё это сделала - бросила свой снаряд, но он не разорвался; она немедленно бросилась к нему. "Профессор" успел схватить ее за юбку - он объяснил ей, что это очень опасно: снаряд может взорваться через несколько мгновений, если в нем есть какие-нибудь дефекты (например, плохо приготовленная гремучая смесь). Прошло несколько минут. С разрешения "профессора" девица подобрала свой снаряд и снова его бросила - но с таким же результатом: снаряд не хотел разрываться. Выждав некоторое время, "профессор" приблизился к нему, чтобы его взять - но как раз, когда он находился уже вблизи его, что-то в кустах зашипело - и снаряд взорвался. К счастью, наш "профессор" был достаточно далеко от него и успел закрыть голову руками, но всё же был опален и поцарапан. Он едва не погиб вопреки своим собственным предупреждениям... Я был очень горд тем, что мой снаряд блестяще выдержал испытание: он взорвался как следует, когда я изо всей силы метнул его. Я благополучно прошел школу.

Помню, как-то в воскресенье я сидел у передвижного кресла Михаила Рафаиловича. Мы о чем-то разговаривали. Во время разговора послышался отдаленный взрыв. - "Это, вероятно, в каменоломне!" - заметил один из присутствовавших. Но я заметил, что Михаил Рафаилович поморщился и осторожно взглянул на меня. Когда все разошлись, он сказал мне: - "Пришлите завтра ко мне профессора! Как он не понимает, что нельзя эти опыты устраивать по воскресеньям - ведь по воскресеньям работ не бывает. Вот подождите - я ему намылю голову!" И, действительно, намылил.

Еще летом 1904 года, когда я работал в Московском комитете партии, меня произвели в "агенты Центрального Комитета". Это было очень ответственное повышение. Теперь на мне лежали уже некоторые общепартийные задачи, касавшиеся не только работы в Москве и Московской губернии. Мне сообщили новый пароль для агентов Центрального Комитета. В конце 1904 года у меня в Москве состоялось деловое свидание с Николаем Юрьевичем Татаровым, недавно приехавшим из сибирской ссылки.

Я знал, что он был крупным партийным работником, но что он принадлежит к центру партии, я узнал, когда он, сказав мне партийные пароли, вдруг назвал мне цифру. В ответ я назвал ему свою цифру. Сумма их должна была составить 101 - это служило признаком того, что оба мы являемся "агентами Центрального Комитета". В начале августа 1905 года Татаров приехал из России в Женеву, где мы с ним вскоре и встретились - кажется, у кресла Михаила Рафаиловича. Встретились уже как знакомые. Это был высокого роста, красивый и статный человек с большими и холеными русыми усами. В его внешнем виде было что-то гвардейское: он держал грудь навыкате. Я знал, что за ним стояло большое революционное прошлое, пять лет ссылки в Сибири, кажется, устройство там большой партийной типографии, которая продержалась целый год. Все относились к нему с уважением.