Евгений Анисимов - Дворцовые тайны Страница 41

Началась его карьера в русском внешнеполитическом ведомстве. Он стал посланником в Дании, сидел там год, два, три, а потом стало ясно, что повторения английского успеха не будет.

Карьера его притормозилась — то покровителей при дворе не было, то конъюнктуры не сложились! Лишь к середине 1730-х годов Бестужеву удалось прибиться к тогдашнему фавориту Анны Иоанновны, Бирону, и понравиться ему. А чем можно было понравиться капризному временщику? Лестью, доносами, угодливостью, щедрыми подарками — холопы есть холопы, хоть и в чинах! Но и тут дело не пошло быстро. Только к лету 1740 года он, по воле всесильного Бирона, занял тепленькое место в кабинете министров. Но увы! Фортуна вновь отвернулась от него. Осенью 1740 года после смерти императрицы Анны Бирон был арестован фельдмаршалом Минихом и гвардейцами. Вместе с ним слетел с Олимпа и наш герой. Да сразу попал в Шлиссельбургскую крепость — место страшное, мрачное. Там все расскажешь, что ни спросят!

На допросах, не выдержав угроз следователей, Бестужев рассказал все, о чем они ему «советовали» вспомнить. А новым властям нужно было «утопить» Бирона, подготовить против него такое дело, чтобы бывший временщик уже не выкрутился. Однако следствие ждала неудача: на очной ставке (или, как тогда писали, «с очей на очи») Бестужев вдруг отказался от всех страшных обвинений, которые он накануне возвел на своего бывшего патрона. Как вспоминал Бирон, Бестужев на очной ставке вдруг сказал: «Я согрешил, обвиняя герцога. Все, что мною говорено, — ложь. Жестокость обращения и страх угрозы вынудили меня к ложному обвинению герцога».

Почему так произошло? Может быть, Бестужев проиграл Бирону психологический поединок на очной ставке, может быть, ему было невыносимо глядеть в глаза волевому и хладнокровному Бирону, уверенному в себе. Может быть, посидев несколько месяцев в камере, он понял, что погорячился, своими признаниями обрек себя на роль сообщника государственного преступника? Может быть… Нет, предположение о том, что Бестужеву могло быть стыдно, что он мучился угрызениями совести, отвергаю полностью — совести у Бестужева не было никогда. Столь же с трудом объяснимый поступок он совершил в 1717 году, когда, сидя за границей, узнал, что царевич Алексей Петрович бежал от своего грозного отца в австрийские владения. Бестужев написал царевичу льстивое письмо, предлагая себя как верного слугу. Какой неосторожный шаг! И, зная отношение царя ко всему этому делу, как опрометчив был Бестужев! К счастью для него, письмо это в бумагах царевича не нашли. Иначе висеть бы ему на дыбе возле царевича на процедуре, называемой в Тайной канцелярии «перепытыванием» — очной ставке на дыбе.

…Но вернемся в тюрьму Тайной канцелярии. Бестужев недолго просидел в застенке. Фортуна изменчива: не прошло и года, как последовал новый переворот. Миних слетел с вершины власти, а в ноябре 1741 года на престол взошла Елизавета Петровна и Бестужев вышел на свободу. Тотчас же он ловко, как рыба-прилипала к акуле, прицепился к новой повелительнице. Наконец-то настал его день: вице-канцлер Остерман попал в немилость к новой государыне и был отправлен в Сибирь. И теперь уж точно никто в России лучше Бестужева не знал внешней политики, всех ее темных и тайных уголков. И это знание впервые по достоинству оценили: императрица сделала его вице-канцлером, а в 1744 году — графом и канцлером России. Это был высший гражданский чин по петровской Табели о рангах — выше канцлера в чиновной иерархии уже не было никого. На этом государственном посту Бестужев пробыл четырнадцать лет, фактически самостоятельно определяя курс внешней политики России. Однако за все эти годы он так и не сблизился с Елизаветой и ее окружением, хотя изо всех сил угождал фаворитам государыни — сначала Алексею Разумовскому, а потом Ивану Шувалову.

Но все его усилия были напрасны! На свою беду, граф Бестужев производил на людей странное, неприятное впечатление. Княгиня Екатерина Романовна Дашкова писала о нем: «Я видела его всего один раз, да и то издали. Меня поразило фальшивое выражение его умного лица…» Польский король Станислав-Август Понятовский виделся с Бестужевым часто и оставил выразительную характеристику знаменитого канцлера: «Пока он не оживлялся, он не умел сказать четырех слов подряд и казался заика ющимся. Коль скоро разговор его интересовал, он находил и слова и фразы, хотя очень неправильные, но полные силы и огня, которые извлекал рот, снабженный четырьмя обломками зубов, и которые сопровождались сверкающим взглядом его маленьких глаз. Выступившие у него багровые пятна на синеватом лице придавали ему еще более страшный вид, когда он приходил в гнев, что случалось с ним часто, а когда он смеялся, то это был смех сатаны… Иногда он был способен на благородные поступки именно потому, что он по чутью понимал красоту всякого рода, но ему казалось столь естественным устранять все, что мешало его намерениям, он не останавливался ни перед какими средствами».

Елизавета не любила своего канцлера. Ее, вечно занятую балами и спектаклями, утомляла его назойливость, раздражал сам вид неопрятного, шамкающего старика в грязном парике. Государыня брезгливо принюхивалась к нему — не пьян ли канцлер опять! Слушая Бестужева, она вспоминала все ужасные сплетни о его скандальных семейных делах, о его самодурстве и диких выходках. Но она не удаляла его от себя, потому что он всегда говорил дело и знал все наперед, оставался истинным королем русской дипломатии. Бестужев блистал образованностью, был опытен, прекрасно разбирался в европейской политике, был патриотом или, как тогда говорили, «верным сыном Отечества».

Как царедворец он не делал ошибок, был всегда лоялен к государыне, не говорил, как другие, за ее спиной гадости и держал нос по ветру. Он никому не доверял, никого не любил, в совершенстве владел искусством интриги. На многих елизаветинских сановников и иностранных дипломатов, аккредитованных при дворе Елизаветы Петровны, он терпеливо собирал досье, куда складывал записки об их прегрешениях, там же держал копии перехваченных писем. Никогда раньше в придворной борьбе никто так широко не использовал шпионаж и перлюстрацию дипломатической корреспонденции. Бестужев был подлинным мастером этого грязного дела. К дешифровке писем дипломатов он подключил даже Академию наук. Академик-математик Гольдбах, прикипая от страха к креслу, по указу канцлера расшифровывал такие высказывания послов о государыне Елизавете и русском дворе, от которых с листка бумаги с дешифровкой отчетливо пахло Сибирью.

Этими бумажками, вовремя поданными государыне и вызывавшими ее страшный гнев, Бестужев свалил немало своих опаснейших врагов. Среди них были интриговавший против канцлера воспитатель наследника престола, великого князя Петра Федоровича, граф Брюммер и княгиня Ангальт-Цербстская Иоганна-Елизавета. Эта суетливая особа — мать жены наследника, будущей императрицы Екатерины II — пыталась, пользуясь счастьем, выпавшим ее дочери, занять при русском дворе видное место, но Бестужев ей помешал… Самой же большой победой канцлера была высылка из России французского посла маркиза Шетарди, который интриговал против него и пытался опорочить в глазах Елизаветы Петровны. Маркиз долго числился в интимных друзьях государыни, а в то же время весьма нелицеприятно отзывался о ней в своих письмах во Францию. Тут-то его и подловил Бестужев. Императрица, прочитав дешифровку писем Шетарди, предписала выслать его из России в 24 часа. Не дожидаясь прихода полиции, уехал в Берлин другой ненавистник Бестужева — прусский посланник Мардефельд. Он чудом ускользнул от Тайной канцелярии, куда Бестужев мог передать толстое досье на этого знатока русского двора. А вот личный врач императрицы Лесток, интриговавший вместе с Шетарди и Мардефельдом против Бестужева, от Тайной канцелярии не увернулся и в 1748 году отправился по Владимирскому тракту в Сибирь, как тогда мрачно шутили, «березки считать»…

Канцлер так долго продержался у власти благодаря не только своим феноменальным способностям к интриге, но и отличному знанию государыни. Он в совершенстве постиг нрав, вкусы, пристрастия и пороки Елизаветы Петровны. Современник писал, что Бестужев годами изучал императрицу, как науку. Так оно и было. Со временем он стал выдающимся «елизаветоведом». Канцлер точно определял, когда нужно подойти к императрице с докладом, чтобы заставить ее слушать, а когда лучше удалиться. Он знал, как привлечь внимание легкомысленной Елизаветы, какие детали ей интересны, как незаметно вложить ей в голову нужную идею, а потом развить ее так, чтобы государыня считала эту мысль своей собственной. Зная, что царица ленива и бумаги читать не любит, Бестужев приписывал на конверте: «Ея величеству не токмо наисекретнейшего и важнейшего, но и весьма ужасного содержания». Тут он мог быть уверен — любопытная царица конверт вскроет непременно! А там — письма Шетарди!