Андрей Васильченко - Последняя крепость Рейха Страница 41

Установка деревянных стабилизаторов на «летающие торпеды»

Кровопролитные бои первых чисел апреля, кроме всего прочего, имели своим следствием значительное увеличение раненых. Ими были переполнены все военные госпитали. Их уже никто не мог вывезти на самолете. Хуже всего приходилось раненым, которые располагались в наземных бункерах. В расположенных там госпиталях было от 1000 до 1500 человек, которые укладывались плотными рядами прямо на полу. Конрад Бюхзель, который ежедневно посещал один из госпиталей, так описывал представшую его взору картину: «Медицинские сестры трудятся в самых жутчайших условиях. Свет в госпитале зажигается только на 6 часов в сутки. Именно в эти часы, когда подается электричество, возможна вентиляция помещений. На верхних этажах температура достигает 35°. Настоящий уход за ранеными едва ли возможен, так как нет даже возможности поддерживать хотя бы подобие чистоты». Казалось, что в отдельно взятом немецком городе наступил Конец Света.

Глава 8

Ужасный конец или ужас без конца?

О последнем этапе боев за Бреслау генерал Нихоф вспоминал следующее: «При несомненном численном превосходстве в вооружении и живой силе во время „пасхального сражения“ противник отбил у нас аэродром Гандау, к чему уже давно стремился. Несмотря на то что мы имели жесткую волю и лучшую организацию мобилизованных на оборону города сил, прекращение обороны было лишь вопросом времени». Ситуацию не могла исправить даже проведенная перегруппировка, когда понесший огромные потери полк Мора 21 апреля был заменен более свежим эсэсовским полком Бессляйна.

Даже в этом критическом положении продолжают деятельность низовые ячейки НСДАП, которые пытаются определять на местожительство постоянно мигрирующее по городу население. 14 апреля Герман Новак написал в своем дневнике: «Нашел своего сына. Местная ячейка Карловиц поселила нас в квартиру в доме № 64 по Корсо-аллее. Удивительно, что они еще занимаются делом и пытаются заботиться о нас». Поскольку каждый из жителей Бреслау мог погибнуть в любой момент в пожаре или под обломками домов, сами жители пытаются предпринимать некоторые меры безопасности. 15 апреля Новак записал: «Во второй половине дня состоялось собрание жильцов, проживающих в треугольнике, образованном Штрен-, Фюрстен- и Ганза-штрассе. Решено создать брандвахту, которая должна будет отслеживать пожары и наблюдать за падениями домов. Только так можно снизить риск быть погребенным под обломками».

В это время было решено к обороне города привлечь детей. Очевидец вспоминал: «У меня кровью обливалось сердце, когда я видел 10-летних мальчишек, которые должны были идти на фронт. Они несли на плече винтовку, которая волочилась за ними по земле». Сам собой напрашивается вопрос: неужели офицеры Вермахта считали подобную практику нормальной? Но факт остается фактом, чем яснее становилось безнадежное положение Бреслау, тем жестче становился контроль за служащими Вермахта и гражданским населением. В середине апреля Новак сделал запись: «Повсюду военные патрули. Никто никому не доверяет. Мало иметь документы, выданные местной партийной ячейкой, теперь надо знать специальный пароль». Этот контроль был наиболее строгим в центре города и на границе с северными районами Бреслау. Дело в том, что именно на севере искали убежище многочисленные дезертиры. После того как были совершены взрывы в партийных офисах, северные районы считаются «политически неспокойными».

Частный случай, который можно было бы оставить в стороне, если бы он не показывал, насколько разительной была разница между отдельными районами Бреслау. В середине апреля 1945 года Хуго Эртунг был направлен в монастырь Карловиц, где должен был заняться размещением воинских групп. Он сразу же почувствовал разницу между постоянно бомбившимся, полностью уничтоженным центром города и его северным пригородом. Он записал в своем дневнике: «Еще вчера на грязных улицах разрушенного центра города мне в нос бил запас гари и разложившихся тел. Там мне приходилось постоянно протискиваться между баррикадами, сооруженными из мебели и поваленных трамвайных вагонов. Здесь я чувствовал аромат цветов, слышал жужжание пчел и видел цветущие деревья и распустившиеся цветы».

Высокие потери, которые части Красной Армии несли за месяцы уличных боев, стали причиной того, что на завершающей стадии сражения за Бреслау советское командование предпочло ограничиться боевыми действиями только на двух фронтах: «южном» и «западном». При этом положение на «северном» и «восточном» фронтах было более чем спокойным. Оказавшийся в северных районах города Хуго Эртунг описывал в дневнике собственные наблюдения и переживания: «На нашем северном фронте в настоящий момент царит полное затишье. По телефону я лишь изредка получаю сообщения о небольших разведывательных группах, которые переправляются на противоположный берег реки Вайда. То же самое наблюдается и на русском берегу. Единственным крупным событием стала сбитая из карабина ненавистная нашим солдатам „швейная машинка“. Два советских пилота с круглыми сытыми лицами были направлены на командный пункт. После этого я видел, как они равнодушно сидели на скамейке в аллее и курили сигареты. Они определенно знают, что их пленение не будет продолжаться долго».

В этих условиях тщетное и бессмысленное возведение взлетно-посадочной полосы в центре города становится барометром общественных настроений. Теперь здесь «трудятся» даже дряхлые старики. Новак описывал в своем дневнике сцену, как необъятные дубы заставляли пилить 76-летних женщин. Деревья, как оказалось, требовались для того, чтобы укрепить своды подвалов и предотвратить их обрушение во время бомбардировок. Но на самом деле подобные меры предосторожности были напрасными, так как попавшая в дом бомба пробивала его почти насквозь и разрывалась именно в подвале, погребая всех находившихся в нем.

16 апреля 1945 года был опубликован призыв ко всем девушкам и женщинами в возрасте от 16 до 35 лет добровольно пойти на службу в Вермахт, чтобы тем самым освободить для участия в боях мужчин, которые работали в штабах и военных канцеляриях. Вскоре помощницы Вермахта, которые носили военную униформу, стали обыденным явлением в Бреслау. Их можно было встретить повсюду на улицах. Альфонс Буххольц замечал по этому поводу: «Отдельной проблемой для семей стала необходимость беспокоиться не только о сыновьях, призванных в армию, но и о дочерях. Путь к армейским ведомствам наиболее плотно обстреливался русскими». Примечательными являются соображения, которыми поделился Буххольц со своим дневником несколько дней спустя: «Неужели комендант Бреслау не предвидел заранее безнадежности этой борьбы? Сколько человеческих жизней и имущества можно было бы спасти. Сколько бы ужасов и горя мы не знали. Давно уже пали крепости Глогау, Кенигсберг, Вена. Наверное, в ближайшее время подобная судьба ожидает Берлин». Эти мысли указывают на то, что к середине апреля для многих людей была очевидна необходимость капитуляции города. Но при этом комендант крепости не был «свободен» в решениях. На проявление самостоятельности он решился только после смерти Гитлера.

Население перестает понимать, зачем требовалась столь длительная оборона Бреслау. С каждым днем до мирных жителей доходят сведения о продвижении советских войск на Берлин и военных успехах англо-американских союзников в западных областях Германии. На фоне этих тревожных новостей отступали даже повседневные заботы и трудности, которые были неизменным явлением жизни в осажденной «крепости». Между тем терпение советского командования, которое рассчитывало, что Бреслау капитулирует в апреле 1945 года, закончилось. По этой причине вновь начались усиленные обстрелы и бомбардировки города. Теперь им подвергались почти все районы Бреслау. Советские войска стали планировать наступление на город с северо-запада, потому подвергли мощнейшему обстрелу квартал Одертора. Одна из медицинских сестер вспоминала об этом дне: «18 апреля. Утро началось с того, что в 6 часов начался ураганный огонь русских и немецких орудий. Обстрел территории шел час за часом, лишь иногда прерываясь на несколько минут. Чувствуются ужасающие попадания крупнокалиберных снарядов и бушевание „оргáнов Сталина“. Наш дом сотрясался до самого основания. Тем не менее мы продолжали делать свою работу на нижних этажах. Мы должны благодарить Всевышнего за Его милостивую защиту в эти жуткие часы… В доме и бункере нет света. Вечером стало спокойнее, и мы решились включить насос, чтобы накачать необходимую нам воду».

Постоянное уничтожение в пожарах и под обстрелами мебели и домашней утвари породило проблему так называемого выморочного имущества. Кроме этого, значительная часть сохранившейся мебели шла на строительство баррикад. Буххольц описывал, что гибель хороших вещей производила на людей, живших в нищете, самое тягостное впечатление. Он писал: «Если на место прибывали уполномоченные партийные функционеры, чтобы объявить о данном мероприятии, то многие замечали, что они несли некоторые вещи не в направлении баррикад, а в подвалы, где располагались их офисы. Среди населения стало распространяться мнение, что вещи не надо бы сохранять для их прежних владельцев, а потому с ними можно обращаться на свое усмотрение. Поэтому многие из вещей разбирались, прежде чем на место прибывала группа партийных чиновников. Наиболее порядочные люди стали обращаться к священникам. Им стали выдавать справку о том, что если они хотели сохранить вещь для ее прежних владельцев, то могли забрать ее при условии, что позже она будет обязательно возвращена. Это был моральный принцип использования чужой собственности — Res clamat ad dominum! Каждая вещь вопиет своему хозяину, то есть чужие вещи остаются на сохранении у определенного лица, пока не будет обнаружен их истинный хозяин».