«Долгий XIX век» в истории Беларуси и Восточной Европы. Исследования по Новой и Новейшей истории - Коллектив авторов Страница 41

благодаря театральным и оперным постановкам Нового времени, а наследие мусульманской культуры позволяло путешественникам и писателям воображать себя посреди романтичного и модного Востока. За первые российские десятилетия в Крыму побывали десятки иностранцев, оставивших описания региона[622]. Отправляясь из Петербурга на юг, некоторые путешественники пересекали белорусские земли (которые они, правда, предпочитали определять в категориях российских, польских или литовских), в результате чего их травелоги содержат описания столь разных стран, как Белоруссия и Крым.

История культурных связей западной и южной окраин Российской империи изучена недостаточно хорошо. Об их существовании свидетельствует, например, история Станислава Сестренцевича-Богуша, католического архиепископа могилевского, гуманиста и исследователя, немало сделавшего для просвещения на белорусских землях [623]. Одновременно он работал над историей Крыма, которая не просто обосновала исторические права России на полуостров, но и значительно повлияла на следующие поколения исследователей прошлого Тавриды[624]. Задача данного исследования – изучить сходные черты в описаниях двух непохожих регионов в записках иностранцев. Под «иностранцами» понимаются носители культуры, отличавшихся от культуры объекта наблюдения: среди французских или немецких авторов путевых записок были и те, кто состоял на российской службе.

Травелоги представляют собой смесь литературных топосов и натурных наблюдений, популярных стереотипов и результатов научного анализа. Понять внутреннюю логику источников, выявить особенности использованных авторами познавательных моделей, отделить эмпирические данные от проекций собственного культурного багажа зачастую помогает сопоставление описаний разных фронтирных регионов. В XVIII в. в культуре западноевропейского Просвещения сформировалось представление о Восточной Европе как особом регионе, задержавшемся в развитии и потому совместившего черты «цивилизации» и «варварства»[625]. Записки путешественников содержат массу стереотипов, среди которых, например, рассуждения о лености, якобы присущей жителям региона, об их экзотических сексуальных практиках, склонности к насилию, пьянству и пр. Не случайно описания Крыма демонстрируют сходство с рассказами западноевропейцев о столь разных регионах, как Норвегия, Греция, Балканские страны или украинское Поднепровье [626]. Сопоставление образов Тавриды и белорусских земель может выявить свойственные путевым запискам стереотипы и шаблоны, определить интересы путешественников и использованные ими механизмы осмысления и описания других культур.

Жанр путевых записок предполагал обсуждение общих тем. Среди них придорожные пейзажи и погодные условия, дороги и гостиницы, особенности местного хозяйства, достопримечательности и исторические факты. Иностранцы, в целом, нейтрально описывали белорусские поля и леса, холмы и болота[627]. Но были и те, кто восторгался увиденным. Англичанка Мери Хоулдернесс отправилась через Ригу в Крым зимой 1815–1816 гг. Оказавшись в окрестностях Полоцка, она писала: «Дорога, по которой мы ехали, представляла собой прекраснейший снежный пейзаж, который только можно вообразить. Эта страна – на редкость дикая и лесистая, так что целые дни проходили в поездке через леса и путешествии по окружённым деревьями аллеям; покрытые снегом, они, казалось, светились и искрились, блистая ещё сильнее под солнечными лучами»[628].

На Крымский полуостров вели две дороги. Двигавшимся с востока путешественникам нужно было переправиться через Керченский пролив, разграничивавший, согласно усвоенной авторами Просвещения античной традиции, Европу и Азию. Возникал эффект ожидания чудес, которые предстояло увидеть в Тавриде. Это хорошо прослеживается в письмах Эдварда-Даньела Кларка за 1800 г. Разочарованный «дурным воздухом, дурной водой, дурной пищей, дурным климатом, дурными людьми» Азии, путешественник пришел в восторг, вообразив себе богатство античного наследия Крыма и грядущую славу его исследователя[629]. Тем же, кто ехал с севера, через Перекопский перешеек, приходилось двигаться через бескрайнюю унылую степь. Как в 1786 г. писала Элизабет Крейвен, «я пересекла Перекопские равнины, где нет ничего, кроме массы грубой травы, выгорающей в определенное время года. Вся эта страна <…> называется Степью, а я бы назвала её пустыней…»[630]. В эпоху Просвещения населённость страны казалась важным критерием её «цивилизованности»[631]. Поэтому слова англичанки вполне могли говорить читателю о том, что она ехала через «варварскую глушь».

Три четверти Крымского полуострова занимала всё та же бесплодная равнина – продолжение Евразийской степи. Утомительная поездка усиливала эмоциональные переживания путешественников, когда те, наконец, достигали южной части полуострова, где глаз радовали горы с плодородными долинами, в которых располагались романтичные города и села с памятниками мусульманской архитектуры, а еще дальше, за горами, – прекрасный южный берег с буйной средиземноморской природой и живописными пейзажами. «После долгого путешествия по однообразным и скучным степям трудно себе представить что-нибудь более приятное, чем снова увидеть горы и местность, усеянную холмами, лесами, пересечённую извилистой речкой. Кроме того, гористая часть Крыма имеет даже позднею осенью много разнообразия и перемен. Можно себе вообразить наше восхищение…», – писал Петер-Симон Паллас, немец по происхождению и российский академик, прибывший в Крым осенью 1793 г.[632]. По словам Кларка, «[е]сли и существует земной рай, то его можно отыскать в местности между Кучук-Коем и Судаком, на южном берегу Крыма»[633].

Но и в этом раю были свои недостатки. Англичанин Реджинальд Хебер, осмотревший Крым в 1806 г., советовал своему другу, собравшемуся отправиться по его стопам, оставить экипаж в Симферополе, потому что дороги на южном берегу были пригодны лишь для всадников. В отсутствии гостиниц сносный ночлег можно было отыскать в домах крымских татар, но не у представителей других народов (однако, постоялые дворы и трактиры в остальной части Крыма были в лучшем случае жалкими). Наняв проводника (он же переводчик), следовало быть готовым к плутовству – впрочем, свойственному и другим местным жителям, исключая мусульман. Климат был болезнетворен, и неподготовленный европеец легко мог подхватить лихорадку. Но эти сложности с лихвой искупались красотой и необычностью страны[634]. Похожие жалобы на низкий уровень инфраструктуры, сервиса и гостиниц, а также склонность местных жителей использовать путешественников как источник лёгких денег, можно найти в записках тех, кто ездил по белорусским землям[635]. Путешественники по Крыму подчеркивали дружелюбие и гостеприимство мусульман, готовых разделить с иностранцами стол и кров, нередко отказываясь от оплаты. Главное было не показаться им российским чиновником или офицером, злоупотребления которых побуждали крымских татар отказывать им в традиционном для мусульман гостеприимстве[636].

Важную роль в травелогах играли регулярно случавшиеся инциденты, ведь качество дорог на российских окраинах оставляло желать много лучшего. Француз Виктор де Караман рассказал о том, как в 1784 г. ехал по горной дороге между Судаком и Карасубазаром (ныне Белогорск). Ночью, под дождём его дрожки несколько раз переворачивались и, в конце концов, сверзились с дороги в обрыв вместе с лошадью и седоками, так что конвойным казакам пришлось доставать их с помощью верёвок. Напуганный француз не осмелился вновь сесть в экипаж и до ближайшего поста шёл пешком[637]. По словам Хоулдернесс, в Полоцке экипажи