Владимир Прибытков - Тверской гость Страница 42

Он еле дождался, потерял сон. Часами стоял на носу, всматриваясь в еле приметный гористый берег слева. Не здесь ли? Не пора ли свернуть?

Сулейман подошел к нему сзади, почесал в носу и равнодушно сказал:

- К вечеру будем.

Это было на пятый день пути от порта Камбаята, того, где родятся краска и лак.

Екнуло и защемило сердце. Неужто доплыл? Неужто наяву все вижу? Добрался до мечты своей, вычитанной вьюжными тверскими ночами при свечке из засаленной книжки, до мечты, подслушанной у слепых калик перехожих?

- Ну, здорово, Индия! Принимай русского человека, не обмани!

Все ближе скопище кораблей, все явственнее проступают ниточки канатов, перекладины на мачтах, юркие челны, снующие между дабами, золотистый песок, длинные, изогнутые листья перистых пальм, странные, конусами, постройки, уступчатая вершина прикрытого рощей розоватого храма, правильные квадраты полей...

Все высыпали на палубу, теснятся у бортов, возбужденно переговариваются. Хасан улыбается: родине человек всегда рад.

Над городом, вдали, голубоватой, поросшей лесами лестницей высятся горы. Через них придется проходить. Тени мачт бегут впереди даб, пробивают волны, торопятся и, наконец, утыкаются в песок. Грохочут сходни. На берегу собираются люди.

- Вести коня? - спрашивает Хасан.

- Веди! - хрипло, взволнованно произносит Никитин.

Но коня уже выводит Музаффар, крепко держащий повод.

Улыбаясь, еще немного не в себе от необычности происходящего, слыша и не слыша людей, Афанасий ступает на гнущиеся мостки.

Многолюден и шумен порт Чаула. Откуда только не приходят сюда корабли, чего только сюда не привозят! Осторожно сносят с джонок ящики с драгоценным китайским фарфором, тюки с чаем, скатывают с судов бочонки с удивительным итальянским вином, сбрасывают кипы с китайскими шелками, лет пять кочевавшими через горы и пустыни к аравийским берегам, чтобы облечь смуглый стан гаремной красавицы, сводят на землю и купленных в далеких краях женщин - усладу владык и полководцев, - хрупких, с нежной светлой кожей и потерянными, испуганными глазами.

Народ в порту, падкий до зрелищ, сбегался к подошедшим караванам, цокал языками, в восторге бил себя по бедрам, приторговывал, если подворачивался случай, пялился на чужую роскошь, искал возможности подработать хоть на пригоршню риса.

Сегодня видавшие виды чаульцы поражены.

Все, кто был на берегу, бегут в одну сторону, туда, где на белесом морском песке уже шумит многоголосая толпа. Вот кто-то опрокинул в спешке чужую корзину с овощами. Хозяин-торговец кинулся было подбирать добро, но его оттолкнули, крикнули что-то и пострадавший, подхватив пустую корзину, сам уже мчится за всеми. В дорожной пыли, никому не нужные, остаются лежать стручки бобов и несколько связок бананов. Босые ноги бегущих откидывают их с пути.

Дородный мусульманин с огромным пестрым зонтиком поскользнулся, выругался и, прихрамывая, пыхтя, торопится дальше. Молодая женщина с непокрытой головой, с заплетенными в тугую косу глянцевитыми волосами, легко обгоняет толстяка. Мелькает ее узкая набедренная повязка, звенят на бронзовых руках браслеты. Старик грузчик услыхал крики, сбросил с головы пухлый тюк, окликнул одного, другого, не разобрал ответов и затрусил по песку за людьми.

Несутся голозадые визгуны-мальчишки, торопятся рыбаки, цирюльники, плотники, лодочники, продавцы сластей. Блестят глаза, улыбаются рты, сверкают на темных лицах зубы. Задние лезут на передних, толкаются, ныряют под локтями, встают на носки.

Колышется толпа вокруг человека с удивительно белой кожей, синими глазами и золотистой бородой. Таких людей здесь никто и никогда еще не видел.

Никитин шел по живым сенцам, неловко усмехаясь. Вот не ждал такого! Думал чудеса увидеть, а вышло - сам вроде чуда.

Перед глазами плыли лица, бронзовые нагие тела, иные ничем не прикрытые, даже у молодых девок. Вокруг галдели. Сбоку семенил улыбчивый Хусейн, что-то говорил. Афанасий уразумел одно: это и есть индусы, кафиры.

Над толпой увидел живую серую гору, уши-лопухи, маленькие глазки в морщинистых складках, нос-кишку. Догадался - слон.

В провале толпы возле тюков бросилась в глаза лошадка. Все как у настоящей, только ростом с ишака. Стоит, добродушно трясет гривкой. Ишь ты, милая...

Народ - смуглый, больше тощий, приветлив вроде. Красивый народ, даром что черен. Женщины стройны, ловки. У всякой - украшения: серьги, ожерелья, запястья. У иных на лбу цветные круглые знаки: синие, красные. Глаза, глаза дивны! Огромные, ночные, жгучие. Голубоньки, да откуда вы взялись такие?! После персидских дорог впервые бабье лицо вижу без сетки. Ну и край!

Хусейн вел его на подворье. Шагали узкими, жаркими даже в предвечерний час улицами, меж перистых пальм, меж белых глиняных домиков и построек из странных членистых жердей бамбука, крытых листьями. Народ не отставал. Подбегали новые любопытные, выскакивали из дворов, глазели с крыш.

Отчаянный малец, кудрявый и увертливый, подскочил к Никитину, дотронулся до его спины и шарахнулся было прочь, но Афанасий подхватил его и стал подкидывать в синее небо, ухая и спрашивая:

- Будешь еще? Сказывай?! Будешь?

Малец сначала стих, а потом начал блаженно повизгивать.

Толпа, насторожившаяся, когда он схватил мальчика, разразилась криками одобрения и восторга.

В одном месте малость замешкались: посреди дороги лежал и похрапывал седоволосый индус. Раскинулся, как у себя на полатях, поперек самого хода. Индуса обошли. Потом корова дорогу загородила. Никто ее почему-то не гнал, она стояла и жевала клок сена, кося фиолетовым глазом на шумное шествие. Подумала, вздохнула и отошла в сторонку, словно разрешала: идите. Индийцам это понравилось, горячо загудели, показывая то на корову, то на Афанасия.

Индийское подворье, дхарма-сала,* стояло среди пальм, окруженное плетнем. Народ остался за воротами, а Никитин, зайдя внутрь, вытаращил глаза. Прямо перед ним расхаживали и копались в земле, как куры, радужные жар-птицы. Распускали глазчатые хвосты-веера, поднимали пестрые крылья.

______________ * Дхарма-сала - бесплатные индийские постоялые дворы. Содержались на средства зажиточных людей, что считалось богоугодным делом.

Коня повели к дальнему навесу, где виднелись другие лошади.

На порог выскочил курчавобородый индиец в чалме и коротких белых портках, сложил перед лицом ладони согнул в поклоне спину.

- Сапоги сними! - сказал Хусейн. - Оставь у входа.

Афанасий разулся. Только поднялся, откуда-то взялась чернокосая девочка с тазом, опустилась перед ним, протянула руки, чтоб вымыть его запревшие ноги.

Он замялся, застыдился:

- Сам я.

Он уловил какое-то движение среди окружавших, оглянулся. Люди глядели кто растерянно, кто удивленно, кто злорадно. На лице хозяина была обида. А девочка, только что робко улыбавшаяся, вдруг горько зарыдала, склонившись возле тазика с водой.

- Не так что-нибудь? - спросил озадаченный Никитин у Хусейна.

- Да. Мы же у кафиров. Ты нанес страшное оскорбление.

- Я не хотел ..

- Обычай страны есть ее обычай. Дай девчонке вымыть твои ноги. Это доставит ей удовольствие.

- Милая! - по-русски шепнул Никитин, нагибаясь и теребя детскую головку, - прости уж ..

- Он разрешает ей! - сказал Хусейн.

Ободренная девочка быстро вытерла слезы и омыла ноги Афанасия, легко касаясь руками белой кожи пришельца. Подняв лицо с чудесными глазами, она робко улыбнулась. Никитин тоже улыбнулся, побаиваясь как-нибудь еще выразить свою благодарность.

Хозяин, пятясь и складывая ладони, кланялся, приглашая путников войти.

Он отвел каждому по самой большой, прохладной комнате.

Афанасию принесли ковер, подушки. Он покорно подчинялся, прикидывая одно: во сколько это обойдется?

Пока готовили пищу, Никитин развязан свой тючок, достал убрус* и отправился мыться.

______________ * Убрус - полотенце

Скинув халат, он прочел в глазах служанки, взрослой, стройной девушки, на которую по причине ее наготы старался не глядеть, такой восторг, что сконфузился. Она как завороженная смотрела на его белые плечи и грудь

- Вот беда! - вздохнул он. - Ну, лей, милая, что ли...

Из-за ограды, когда он выпрямился, вытирая освеженное тело, глазели любопытные.

- Братцы! - созорничал Афанасий. - Я ж не слон, не мамона! Чего глядите-то!

Вихрь возбужденных воплей был ответом на непонятную речь.

Но самое странное было впереди. Едва день угас и стремительно спустилась темная тропическая ночь, Никитин ушел к себе. Перед этим немало удивился: у него отобрали кинжал, спросили - откуда идет и все записали. В комнате было чисто, прохладно. Масляный светильник в изголовье горел слабо. Лежа на спине, слушая звуки ночной дхарма-сала, Афанасий мысленно перебирал впечатления дня. Берег, люди... Одни наги, другие в тонких, просвечивающих фатах на плечах... Босоногие воины со щитами, сопровождающие носилки с увешанным золотом боярином... Слоны, волокущие бревна... Розовый храм, куда Сулейман не велел ходить... Чудные обычаи.