Леонид Васильев - История Востока. Том 1 Страница 42

Несмотря на все эти различий, эллинизированные города вместе с военными поселениями тех же греков и македонцев, основанными на принципе щедрого наделении воинов и ветеранов земельными участками с налоговым иммунитетом, были форпостами эллинистического влияния на древнем Ближнем Востоке. Именно за счет такого влияния в странах Востока, правителями которых были династии диадохов, т.е. тех же греков, осуществлялся генеральный процесс эллинизации, проникновения в ближневосточный регион элементов греческой культуры, социального и политического строя, экономики и образа жизни греков. Правда, это проникновение затрагивало лишь некоторые наиболее развитые в экономическом и культурном отношении районы и слои населения – преимущественно те, что тяготели все к тем же греческим по характеру полисам, скажем, типа новой столицы Египта Александрии. Что же касается отдаленных районов или древних городских торгово-ремесленных центров вроде Вавилона, то они в основном сохраняли свою привычную структуру и мало что заимствовали у греков, разве что усиливали свои связи с ними.

Практически это означало, что вся территория ближневосточного региона как бы разделилась на две неравные части: на эллинистические и эллинизированные города и поселения, оказывавшие определенное воздействие на окружавшую периферию и включавшие в сферу своего влияния придворную и высшую служилую знать, часть аппарата администрации, а также зажиточных представителей частнособственнического сектора, и на мало связанную с этими центрами периферию, которая жила прежней жизнью. Эта разница нашла отражение и в терминах: незатронутая эллинистическим влиянием периферия, т.е. основная часть ближневосточного мира, получила наименование хоры. Противопоставление хоры и полисов со временем привело к тому, что этнический термин эллин стал восприниматься как социальный: «эллинами» начали именовать всех причастных к власти, привилегиям, всех влиятельных и имущих – в противовес массам разноплеменного непривилегированного и в основном сельского населения.

В птолемеевском Египте с его традиционной централизованной администрацией территориально-административное деление на полисы-катэкии и хору было наиболее наглядным и очевидным. Воины (клерухи, катэки), в основном из греков и македонцев, являли собой привилегированный слой землевладельцев и полноправных горожан. К этому слою примыкали как землевладельцы полисов из числа иных переселенцев, не бывших полноправными горожанами, так и традиционные слои жрецов и вельмож вне полисов. Хозяйства старой знати, как и все традиционные царско-храмовые хозяйства, по-прежнему обрабатывались в основном арендаторами из числа египтян, которые теперь именовались греческим термином лаой. Этим же термином называли и мелких земледельцев, обрабатывавших собственные наделы. Хотя четкой грани между арендаторами и владельцами наделов в птолемеевском Египте, как и прежде, не существовало, все же некоторые данные дают основание заключить, что регламентация жизни арендаторов, особенно так называемых царских земледельцев (чем-то напоминавших «царских людей» древности), была особенно мелочной, а контроль чиновников Птолемея ничем не уступал надзору дотошных надсмотрщиков далекой древности – разве что теперь они обходились без палок и бичей.

Новое было в том, что рядом с этой традиционной сферой экономических и административных связей существовали крупные анклавы вроде Александрии, где жизнь текла по совершенно иным законам эллинского мира. А так как Александрия была столицей, ее образ жизни оказывал немалое влияние, особенно на имущие слои Египта, которые подвергались эллинизации в первую очередь. В то же время основной части страны – хоры – процесс эллинизации мало касался. Отсюда и итоговый результат: воздействие эллинизма на жизнь страны и народа в птолемеевском Египте было не слишком заметным, но тем не менее влияние его на правящие и имущие слои – а именно они в первую очередь были причастны к экономическим рычагам и культурному потенциалу Египта – было достаточно ощутимым, во всяком случае для того, чтобы весь исторический период, связанный с этим влиянием, считать и именовать периодом эллинизма.

Нечто подобное было и в государстве Селевкидов. Многочисленные Александрии, Антиохии и иные полисы здесь тоже задавали тон, особенно в верхах общества, среди имущих и привилегированных его слоев, включая центральную администрацию и двор. Все эти «эллины» противостояли основной части населения, жителям хоры, в большинстве именовавшимся тем же греческим термином лаой. Что касается рабов и рабства, то следует сказать, что античного рабства эллинизм с собой не принес. Роль рабства увеличилась, но тем не менее рабы и в полисах, и вне их обычно обретали статус, привычный для Востока и отличавшийся от того, который был характерен для классической античности. Рабов, находившихся в частном владении, было по-прежнему сравнительно мало как в полисах, так и вне их, причем все они имели определенные имущественные и социальные права. Было немало вольноотпущенников из числа вчерашних рабов, часть их была зажиточными горожанами (не гражданами!). Существовало немало казенных общественных рабов в полисах, где они обычно несли службу мелких стражей порядка. Рабы государственные использовались в царско-храмовых хозяйствах и на тяжелых работах – в промыслах, рудниках и т.п.

Как в птолемеевском Египте, так и в государстве Селевкидов период эллинизма принес с собой некоторые изменения в центральной и местной администрации. Так, значительно большую, чем прежде, роль стал играть суд, опиравшийся хотя бы частично на эллинскую практику судопроизводства. В качестве всеобщего административного языка стал использоваться специфический диалект греческого – койнэ, вместе с которым через суд, администрацию и иные официальные институты в гущу эллинистических стран Ближнего Востока проникали элементы культуры и религии греков, их философия, научные достижения, литература, искусство, методы и приемы в сфере просвещения, военного обучения и т.д. И хотя, как уже упоминалось, все это обычно ограничивалось сравнительно немногочисленными полисными анклавами вне хоры и привилегированными слоями населения, «эллинами», в целом результат такого воздействия на протяжении веков (а эпоха «эллинизма» 4 в. до н.э. в большинстве стран ближневосточного региона сменилась римским владычеством, в принципе продолжавшим и в некотором смысле даже углублявшим этот процесс) достаточно очевиден, хотя и нуждается в более глубоком теоретическом осмыслении. Вопрос в том, почему эллинизация, а затем. и сменившая ее романизация, углубленная и усугубленная к тому же во многих ближневосточных странах (те же Египет, Сирия и др.) христианизацией, в конечном счете так и не привели не только к радикальной трансформации ближневосточной структуры по европейскому стандарту, но даже и к сколько-нибудь заметному синтезу обеих структур. К этой проблеме мы еще вернемся. Пока же стоит заметить, что эллинистическое влияние не было одинаковым на всем Ближнем Востоке. Менее всего оно затронуло, в частности, районы расселения самих персов – не исключено, что это было связано не столько даже со сравнительной отдаленностью Ирана от Европы, сколько с горделивой самобытностью иранцев. Впрочем, несмотря на это, греческое влияние ощущалось не только в самом Иране, но и к востоку от него, в Бактрии и североиндийских землях, через которые оно, в частности, оказало влияние на формирование иконографии буддизма Махаяны (гандхарское искусство скульптуры).

* * * * *

Великие империи Ахеменидов и Александра и последовавшая за ними на Ближнем Востоке эпоха эллинизма как бы подвели черту под почти трехтысячелетним развитием цивилизации и государственности в этом регионе. Влияние этого периода в истории человечества огромно. Его невозможно переоценить. Оно создало ту евразийскую средиземноморскую культуру, порождением которой стала античность – без ближневосточной основы она сама по себе едва ли могла бы появиться на свет.

Но античность – уникальный феномен. Ставить вопрос о том, почему такого же рода социальной мутации не произошло с Финикией или Вавилоном, некорректно, подобная постановка вопроса уничтожает смысл понятия «социальная мутация». Мы вправе, однако, поставить вопрос иначе: что мешало Вавилону или Финикии оказаться в ситуации, аналогичной античной Греции? И если попытаться ответить на него, то на передний план неизбежно выйдет все то же классическое восточно-деспотическое государство, государство-Левиафан. История освободила античную Грецию от давления со стороны подобного чудовища, как собственного, так и чужеземного: за те несколько веков, что в Греции был в этом смысле политический вакуум, как раз и успели возникнуть и сформироваться и полисная система, и гражданское общество, и античные правовые нормы, и, главное, господство рыночно-частнособственнической структуры, пусть в самой начальной ее форме.