Дмитрий Волкогонов - Троцкий. «Демон революции» Страница 42

– Комиссар Дыбенко требует, чтобы присутствующие покинули зал.

– Позвольте, это решать может только само Учредительное собрание… – пытался сохранить реноме Чернов.

В дверях показались красногвардейцы и матросы с винтовками. А.Г. Железняков добавил:

– Предлагаю всем покинуть Таврический дворец, так как время позднее и караул устал…

Большевиков поддержали левые эсеры. С русским парламентаризмом на десятилетия было покончено. Отныне в высших эшелонах власти звучал не хор, а соло одной политической силы. Газеты вначале писали, что выборы в Учредительное собрание состоялись на основе старого, несправедливого закона, принятого при Керенском. Утверждалось, возможно и не без основания, что этот закон давал преимущества основной массе населения России – крестьянству. Но дело, конечно, заключалось в другом: большевики, имевшие перевес в Советах, не хотели делить власть с Учредительным собранием, где они были в меньшинстве. Чтобы уцелеть, Октябрьской революции пришлось выбирать между Советами и Учредительным собранием. Выбор был сделан давно. В этом вопросе Троцкий без колебаний поддерживал Ленина. Симпатии масс внешне склонялись в сторону Советов. Ведь реальная власть была у большевиков. Лозунг Учредительного собрания успел «потускнеть». Поэтому его роспуск не вызвал массовых выступлений протеста. Лишь позже многие поняли: большевистский корабль взял прямой курс на тоталитарную диктатуру.

Тема эта особая. Большевики, которые имели четверть мест в Учредительном собрании, вместе с эсерами, собравшими около половины голосов, могли создать влиятельнейший альянс, но в начале 1918 года триумфаторы делиться властью уже не желали. Кстати, и правые эсеры не стремились к партнерству с большевиками. Историческая ответственность их также велика. Троцкий был одним из тех большевистских руководителей, которые решительно и бесповоротно ратовали за однопартийное руководство. Ленин объяснял преимущество эсеров на выборах в Учредительное собрание так: «…составляя списки 17 октября и на выборах в Учредительное собрание 12 ноября, крестьянство не могло еще знать правды о земле и о мире, не могло отличить своих друзей от врагов, от волков, одетых в овечьи шкуры»{92}. Обращаясь к тем дням, не покидает ощущение, что в январе 1918 года был упущен важнейший шанс социалистического плюрализма. Справедливости ради еще раз скажу, что этот шанс не хотели использовать и эсеры. Они претендовали на гегемонию и не желали долго довольствоваться союзом с большевиками, в котором им отводилась роль младшего союзника.

Вообще, анализируя деятельность Троцкого с октября 1917 года, с некоторым удивлением отмечаешь, что многочисленные разногласия с Лениным, которые Председатель Петроградского Совета тогда не скрывал, как-то сразу быстро исчезли. Причем в результате не компромисса, а однозначного согласия Троцкого с Лениным фактически по большинству кардинальных вопросов революции. Более того, с памятной ночи переворота между ними установились, как можно судить, не просто товарищеские, а дружеские отношения. Троцкий стал «лучшим большевиком».

Уже в своем роковом изгнании он вспоминал, что 25 октября, вечером, в ожидании открытия II съезда Советов он отдыхал вместе с Лениным в пустой комнате по соседству с залом заседаний. Кто-то заботливо принес одеяло, две подушки… «Мы лежали рядом, тело и душа отходили, как слишком натянутая пружина… Мы вполголоса беседовали… В его голосе были ноты редкой задушевности. Он расспрашивал меня про выставленные везде смешанные пикеты из красноармейцев, матросов и солдат. «Какая это великолепная картина: рабочий с ружьем рядом с солдатом у костра!» – повторял он с глубоким чувством. «Свели, наконец, солдата с рабочим!» Затем он внезапно спохватывался: «А Зимний? Ведь до сих пор не взят? Не вышло бы чего?» Я привстал, чтобы справиться по телефону о ходе операции, но он меня удерживал. «Лежите, я сейчас кому-нибудь поручу»{93}. Но лежать долго не пришлось: начался съезд Советов.

Пока не закрыли «Новую жизнь», она ежедневно давала тревожные прогнозы, связанные с «переворотом большевиков». Особенно резко осуждалось их насилие. Политический почерк статей, даже если они были без подписи, явно походил на стиль Мартова, Дана, Абрамовича. Так, 29 октября в газете была помещена статья «Большевики у власти». Основной удар наносится по Ленину и Троцкому: «…переворот 25 октября имел своими лицедеями Ленина и Троцкого, но подлинными созидателями его были Керенский и Церетели… Лицедеи переворота стоят теперь у «власти». Но только для самого поверхностного наблюдателя может показаться, что они разыгрывают оперетку. На деле мы имеем перед собой величайшую трагедию, грозящую бесконечными бедствиями стране и крахом революционных завоеваний… Мы отрицаем в корне и самый метод захвата власти изолированными силами большевиков при помощи военных «операций». Теперь неизбежны величайшие потрясения на почве большевистского статуса…»{94} Так писали главные идейные оппоненты Ленина и Троцкого, не ошибаясь по поводу будущего.

Во время Октябрьского вооруженного восстания и Гражданской войны почти по всем вопросам (за исключением, пожалуй, вопроса о Брестском мире) между Лениным и Троцким установилось полное взаимопонимание. Характерно, что Троцкий, подготовив солидную двухтомную историю русской революции и ряд других работ, везде защищает Ленина. До самой смерти один из «выдающихся вождей» никогда серьезно не полемизировал с Лениным – ни с живым, ни с мертвым. Можно задаться вопросом: почему?

По моему мнению, этому обстоятельству есть несколько объяснений. Прежде всего Троцкий понимал, что если он еще раз сменит политические азимуты, это будет его идейной кончиной. В политике, как свидетельствует историческая практика, можно лишь однажды коренным образом менять свои позиции. В противном случае из-за безудержного флюгерства будет потерян кредит и у старых, и у новых друзей. Далее, в октябрьские дни Троцкий понял, что позиции и установки Ленина весьма близки его взглядам. Наконец, Троцкий никогда больше не вступал в спор с настоящим вождем русской революции и потому, что хотел развенчать этим миф «Сталин – это Ленин сегодня». Всей своей теоретической и публицистической деятельностью Троцкий доказывал, что только он всегда понимал Ленина и только он был верен его идеям и установкам с Октября 1917 года.

Люди всегда ищут покровителей. В Боге, Идее или Великом человеке. Ленин был лидером трагической революции, которого (уже после смерти) использовали и Сталин, и Троцкий, ища аргументы в смертельной борьбе друг с другом.

Даже говоря о шагах и решениях Ленина, не получивших почему-либо поддержки у Центрального Комитета, Троцкий не осуждает вождя. Например, он пишет в 1932 году, что «Ленин настаивал на поднятии восстания в дни Демократического совещания: ни один из членов ЦК не поддержал его. Неделю спустя Ленин предлагал Смилге организовать штаб восстания в Финляндии и оттуда нанести удар по правительству силами моряков… Ленин считал в конце сентября оттягивание восстания на три недели, до съезда Советов, гибельным. Между тем восстание, отложенное до кануна съезда, закончилось во время его заседаний. Ленин предлагал начать борьбу в Москве, предполагая, что там дело разрешится без боя. На самом деле восстание в Москве, несмотря на предшествовавшую победу в Петрограде, длилось восемь дней и стоило многих жертв»{95}.

Скрупулезно перечисляя ленинские предложения, которые не нашли поддержки и не были реализованы на практике, Троцкий не ставит это ему в вину. Наоборот: «Ленин не был автоматом непогрешимых решений. Он был «только» гениальным человеком, и ничто человеческое не было ему чуждо, в том числе и свойство ошибаться»{96}. Думаю, у Троцкого была весьма удобная позиция по отношению к Ленину: признавая его гениальность, он не стеснялся выступать против его обожествления, что десятилетиями практиковалось в нашей общественной мысли. Иконизация Ленина вела к эрозии его идей, плодила догматиков, которые в союзе с бюрократией сделали многое из того, что, вероятно, никогда не одобрил бы и он сам. Троцкий видел в Ленине человека, а не бога. Так, в 1927 году, когда над опальным «выдающимся вождем» уже незримо висела угроза возможной сталинской расправы, Троцкому хватило мужества защищать Ленина от канонизации, от омертвления догматическим почитанием, от превращения его в еще одного святого от марксизма. В фонде Троцкого есть рукопись его небольшой статьи «О пустосвятстве», в которой особенно примечательны следующие строки: «…умерший Ленин как бы вновь родился: вот вам разгадка мифа о воскресшем Христе. Он возник для нас вторично, освобожденный от повседневности и в то же время властно определяющий ее…

Но опасность начинается там, где есть бюрократизация почитания и автоматизация отношения к Ленину и его учению. Против той, как и другой опасности очень хорошо и как всегда простыми словами говорила недавно Н.К. Крупская. Она говорила о том, чтобы не ставить Ленину лишних памятников и не создавать во имя его ненужных и бесполезных учреждений»{97}.