Елена Криштоф - Сто рассказов о Крыме Страница 42

Что ж, львиная грива и огромная голова, и соответствующая борода были у другого интеллигента, тоже преданного идеям просветительства и знакомого Треневу, — у Максимилиана Александровича Волошина. И перекличка имен, наверное, как-то подсказана тем, что многие звали Максимилиана Волошина коротко — Макс.

Впрочем, решать вопрос о прототипах всегда сложно. Да и нужно ли? Важно, что были люди, та часть русской интеллигенции, которая отлично понимала, в каком долгу она перед всеми, кому застили свет.

О Папанине

Время покорения Северного полюса я помню хорошо. Особенно те дни, когда страна волновалась: успеют снять со льдины или не успеют? Не знаю, как взрослые, я в глубине души была твердо уверена — успеют. Но уверенность уверенностью, а все-таки несколько раз на день и даже ночью мы с бабушкой ходили в город слушать, что скажет раструб-тарелка, висевшая на столбе посреди базара. Называлась тарелка громкоговоритель, теперь это слово почти забыто.

У некоторых были свои «тарелки» дома. Но мы, присвечивая себе фонарем "летучая мышь", шли в центр с самой дальней окраины Алушты, с Поповки, которую еще не привыкли звать Ильичевкой.

Стояла дождливая, но теплая погода, фонарь выхватывал перевитые, стеклянно отсвечивающие струи воды, лужи под ногами отражали керосиновый красный огонь, тихо было, медленно текло время в Алуште.

В других городах оно наверняка текло не так, иначе никогда бы людям не добраться до Северного полюса. Я до боли в груди чувствовала бег этого времени и тосковала. Как я тосковала в маленькой, сонной Алуште, где хлюпали лужи, звенели козьи бубенцы, и ничего не могло случиться!

Когда папанинцев наконец сняли со льдины и привезли в Москву, в Алуште и Алуштинском районе тоже началась «эпидемия»: отряд имени Папанина, дружина имени Папанина, несколько колхозов имени Папанина! Тогда я не знала, что Иван Дмитриевич Папанин наш земляк и не только земляк, но активный, смекалистый, удачливый борец за Советскую власть в Крыму.

Десант, высадившийся 17 августа 1920 года близ деревни Капсихор, был тот самый десант, которым командовал Мокроусов. Крым был битком набит отборными белогвардейскими войсками, а партизанские отряды, возникавшие то тут, то там на полуострове, были разрознены, не имели связи ни с Новороссийском, где укрепились наши, ни с Харьковом, где Фрунзе собирал силы в кулак, готовясь к штурму Перекопа.

Получив от партии задание, Алексей Мокроусов стал подбирать для десанта людей такой хватки и сметки, чтоб один мог заменить, по крайней мере, троих, когда придет время действовать. Конечно, еще лучше не троих — десятерых.

— А чего ж, — усмехнулся на его слова знакомый коренастый морячок с маленькими усиками и быстрым взглядом карих глаз. — Прямо скажу, браток: хочется погулять по крымской земле, закис я здесь без горячего.

Морячок был знакомый механик из Севастополя, рабочий морского завода Иван Папанин.

— Значит так: есть одна старая калоша — катер «Гаджибей», надо выбить у начальства еще чего-нибудь в том же роде, — перебил морячка Мокроусов, усмехаясь. — Ишь глаза разгорелись, что есть возможность идти к черту в зубы!

— Ну, кто у кого в зубах побывает, это бабка надвое сказала, — подмигнул Папанин товарищу.

Папанину, прежде всего, поручили отремонтировать две полуразвалившиеся посудины — катера «Витязь» и «Гаджибей». «Витязь» был столь плох, что до крымского берега так и не добрался. А «Гаджибей», имея на борту одиннадцать человек, прошел от Анапы до побережья между Алуштой и нынешним Морским, которое тогда было маленькой глинобитной деревушкой.

Небольшое суденышко заливало водой, загорелся мотор водяной помпы. Мотор починили — подмокло магнето.

— Лезь вниз, щупай свечи, — крикнул Папанин помощнику, а сам схватился за рукоятку мотора, с бешеной силой вращая ее. — Есть искра? Нет? Не горюй, сейчас будет. Заставим явиться.

Папанин вращал рукоятку с таким остервенением, будто от этого зависела жизнь. Впрочем, она действительно от этого зависела.

— Есть? Не дрейфь — скажу прямо: сейчас будет!

Наконец мотор чихнул, затарахтел неуверенно. Перевели дыхание, стали всматриваться в незнакомый берег. Только Папанин сидел к нему спиной, утирая пот тыльной стороной ладони. Потом поднялся, стал рядом с Мокроусовым:

— Тут в белого полковника играть не придется. Вид у нас с тобой для полковников не подходящий…

Все они с ног до головы были перемазаны копотью, соляркой.

И тут я на минуту прерву рассказ, чтоб картинка уступила место цифрам. В то время, когда Мокроусов с Папаниным еле смогли раздобыть катер, в Крым прибывали десятки американских, английских, французских пароходов с оружием и боеприпасами. Так, пароход «Фараби» из Нью-Йорка привез 455 пулеметов, 2333 места с оружием. На одном из транспортов прибыло и дальнобойное орудие для перекопских укреплений. Врангель располагал той частью Черноморского флота, которая не была затоплена в Новороссийской бухте, то есть двумя линкорами, несколькими крейсерами и миноносцами. Союзный флот, шныряющий в Черном море, насчитывал 7 линкоров, 18 крейсеров, 42 эсминца и множество других судов.

И вот мимо всех этих щук августовской ночью двадцатого года прошел маленький катер и стал в виду недалекого берега. Было утро. Балочки, поросшие диким миндалем и терпентинником, поднимались от моря в горы, по ним и надо было идти.

— Ну, двинули, ребята.

— Подожди, со стариком попрощаемся…

Катер медленно, неохотно погружался в воду, его надо было потопить, чтоб не оставлять следов. Наконец, когда скрылись под водой палубные надстройки, погрузили на собственные спины ящики с патронами, пулеметы, диски к ним, ручные гранаты…

Встретившись с партизанскими разведчиками, пройдя добрую половину полуострова, попали в тавельские леса. Потом Иван Дмитриевич Папанин вместе с другими участниками десанта провел несколько боевых операций, а еще через некоторое время, имея важные сведения о противнике, направился к Фрунзе в Харьков.

Так как проскочить через перекопские укрепления не было никакой возможности, то решили отправить Ивана морем до Новороссийска.

— Рискнешь? — спросили его, потому что переправа предстояла совсем не простая, а сложная как головоломка.

— Рискну.

— И правильно. Лучше тебя, Ваня, этого никто не сделает.

Сам Папанин пишет в дальнейшем в своих воспоминаниях так:

"Написали донесение, зашифровали, достали аптекарские резинки, и я спрятал донесение на ноге, выше колена, прижал его резинкою. Но как добраться? Побережье охранялось усиленно. Один местный житель согласился переправить меня в Советскую Россию. Пошли лесом, и вышли в село Туак. Но там — облава, мы ущельем, в горы…

Контрабандисты приехали за продуктами. Они подкупили охрану. Чтоб продукты не достались белякам, жители за бесценок сбывали их контрабандистам, а те переправляли в Турцию.

Меня в Ускуте спрятали в курятник. Да куры чуть было не выдали. Потом в мешке, будто куль зерна, перенесли в фелюгу…"

Я начала рассказ о Папанине с описания времени своего детства вот еще почему. Недавно у своих друзей, на столе девочки-школьницы я видела портрет адмирала в парадном мундире и с двумя звездами Героя на груди. Мундир-то был парадный, тяжелый, шитый золотом, а знакомые глаза знакомо держали смешинку, не побежденную временем. Смотрели, как сорок лет назад по всех плакатов, фотографий, портретов.

— Откуда это у тебя? — спросила я, рассматривая надпись на обороте снимка: "Милой Олечке от старого десантника…" — Откуда ты знаешь Папанина?

Объяснилось все просто: крымское телевидение готовило передачу к юбилею, Оля с мамой-редактором полетели в Москву…

Господи, как изменилось время, ход его, бег! Телевидение — быт. Самолеты — тоже быт, станция СП-20, 21, 22 и так далее — быт… И только портрет у Оли на столе, только мои детские воспоминания — не быт, а что-то совсем другое. История? Романтика? Мгновенное касание, приобщение к подвигу?

Композитор и комиссар

Ясным осенним утром в дверь постучали двое в обтрепанных шинелях и с винтовками через плечо. Лица их были землисты и строги. Один сказал, окидывая взглядом кабинет:

— Сгодится. Будем комиссара нашего к вам поселять.

Второй добавил:

— И чтоб ласково с ним. Такого человека хорошего, может, за всю жизнь видеть не придется. — Красноармеец не уточнил, кому. Ему самому или композитору, о котором, впрочем, он не знал, что тот композитор. Да и вообще предполагал, очевидно, что музыка рождается сама по себе из звуков вечерней степи, когда на закате ведут коней к реке, или хотя бы из плеска волн, набегающих на берег вот тут у самого низенького серого дома, где он решил поселить своего комиссара. Решил побаловать покоем, хорошей «буржуйской» обстановкой, среди которой диковинно блестел рояль и, потирая узкие руки, испуганно стоял невысокий, тщедушного сложения хозяин.