Николай Толстой - Жертвы Ялты Страница 42

Дэвису до сих пор трудно поверить, что он провел среди казаков всего три недели: так близко сошелся он с ними. Воспоминания об этих днях не потускнели со временем. Особенно сдружился он с Бутлеровым, который учил его верховой езде и неотлучно находился при нем во время объездов лагерей. У казаков поддерживалась отличная дисциплина, но Дэвиса не удовлетворяли некоторые стороны организации их жизни в лагере, в частности вопросы санитарии. Он старался привить им некоторые навыки из практики английской армии и, как ему казалось, вполне преуспел в этом.

Но не деловые разговоры, хотя и весьма оживленные, остались в его памяти. Больше всего впечатляли его товарищество и открытость казаков, их живописная внешность. Хотя общаться с ними он мог только с помощью Бутлерова или Ольги Ротовой, он вскоре почувствовал, что вошел в их жизнь. Во время его ежедневных объездов казацкие семьи высыпали из бараков, хижин и палаток, радостно приветствуя его. Люди горячие и добросердечные, они к тому же всячески старались выразить свою благодарность англичанам, которые кормили и содержали их и относились к ним, в отличие от немцев, дружески и приветливо. Вездесущие детишки бежали за «господином майором», выклянчивая шоколад, который Дэвис никогда не забывал захватить с собой.

Большинство казаков мало задумывалось о будущем. После всех тягот жизнь в лагере казалась чуть ли не идиллией, и они довольствовались сегодняшним днем. Среди старших офицеров было, конечно, много разговоров, но, поскольку ни Краснов, ни Шкуро не получили ответа на свои обращения к английскому верховному командованию, им оставалось лишь ждать.

Дэвис не раз спрашивал казаков, что бы они предпочли, если бы им был предоставлен выбор. Отвечали по-разному, но все были единодушны в одном: ни в коем случае нельзя возвращаться в Советский Союз. И дело было не только в том, что речь шла о государстве, отказавшемся от всех норм закона и морали. Казаки носили немецкую форму и, следовательно, могли считаться предателями. А для тех, кого Сталин считал предателем, выбор был невелик: смерть либо рабский труд в лагере.

Сначала эти страхи показались Дэвису преувеличенными, он счел их попросту предрассудком. Как объяснил он мне полушутя — вроде того, как если бы ему, уроженцу Уэльса, приказали жить в Англии. Но его уверенность сильно поколебалась, когда одна пожилая женщина наглядно продемонстрировала причину своих страхов. «Вот что они со мной сделали», — спокойно сказала она, показывая ему свои руки, — ногти были сорваны до самых корней.

Дэвис всячески успокаивал казаков, не веря, что его правительство способно на бесчеловечные акции. Он не знал истории России и не особенно интересовался русскими делами, но воспитание и опыт подсказывали ему, что джентльмены, вроде фельдмаршала Александера, не могут отдавать приказы, которые приводят к таким зверствам. Ведь, в конце концов, Англия вступила в войну, чтобы защищать права малых народов и беззащитных людей; и вряд ли в момент победы она откажется от своих выстраданных идеалов.

Большинство казаков верило Дэвису. Однако некоторые, особенно бывшие советские граждане, не могли отделаться от терзавших их страхов. В Лиенце никто, ни англичане, ни русские, не знали о секретном соглашении, подписанном в последний день Ялтинской конференции, но в начале мая до лагерей дошли вести о выдаче власовцев советским властям. Некоторые, наверное, слышали о судах с репатриируемыми, выходящих из английских портов с прошлого октября. Но казаки успокаивали себя мыслью, что у них, как у бывших союзников англичан, положение особое, что фельдмаршал Александер, гуманист, когда-то воевавший вместе с Белой армией, с сочувствием отнесется к их судьбе, и, наконец, что, поскольку большинство офицеров и многие солдаты являются старыми эмигрантами и никогда не жили в СССР, они не подлежат «возвращению» советским властям. Все эти соображения полностью разделял самый уважаемый казацкий вождь, генерал Краснов, который в письме Александеру подробно описал положение казаков. Правда, ответа еще не было, но это, верно, потому, что фельдмаршал находится в процессе консультаций с высшим начальством.

Поведение англичан, с которыми общались казаки, подкрепляло их в этих мыслях. Перед майором Дэвисом была поставлена интересная и трудная задача, и он старался выполнить ее с честью. Он всячески одобрял начинания казаков по устройству школ и церкви, организации служб и хора. 20 мая он собрал всех живших в лагере журналистов и предложил им выпускать газету, пообещав предоставить помещение в Лиенце. По воскресеньям казаки собирались на открытом воздухе на службу, и православная литургия звучала в унисон отдаленному звону церковных колоколов в долине Дравы.

15 мая в лагерь прибыли представители Красного Креста, распределявшие продовольствие и вещи. Жизнь в лагере постепенно налаживалась. Правда, в середине мая английские солдаты увели несколько казацких коней, что несказанно огорчило казаков, но вскоре им представилась возможность пожаловаться на это генерал-майору Арбутноту, который 18 мая посетил лагерь в Лиенце. Генерал проехал по лагерю, побывал в бараках в Пеггеце, где жили женщины и дети. Казалось, он был вполне удовлетворен увиденным, шутил, смеялся и проявил особенный интерес к кадетскому корпусу. Он сказал мальчикам несколько фраз насчет того, что они — надежда России, попробовал их обед, приказал увеличить рацион. Встретившись со старшими офицерами, он выразил свое восхищение поддерживаемой в лагере дисциплиной. Генерал Доманов, поблагодарив, заговорил об уведенных конях. Тон Арбутнота тут же переменился, и он резко ответил:

«Здесь нет казачьих лошадей. Они принадлежат английскому королю, вместе с пленными казаками».

Так казаки впервые услышали, что считаются военнопленными, и у многих мелькнула мысль, что это не к добру.

На самом деле ничего зловещего в этом термине не было. Будучи военнопленными, казаки, согласно международному закону, имели гарантии хорошего содержания в лагерях и последующего освобождения. Но Доманов этого не знал и по обыкновению обратился за советом к своему учителю Краснову. Старый генерал согласился, что события принимают неприятный оборот, и решил написать еще одно письмо фельдмаршалу Александеру. Он снова напоминал ему о тех днях, когда они оба сражались в Белой армии против большевиков, обращал его внимание на положение казаков и умолял фельдмаршала спасти их. Но и это письмо осталось без ответа.

Можно представить себе, с каким беспокойством восприняли казаки следующий неожиданный приказ, подтверждавший перемену в их отношениях с англичанами. Ранним утром 27 мая Дэвис сообщил казацкому штабу, что к полудню войска должны сдать оружие. Между тем, по первоначальным условиям сдачи в плен казаков 8 мая, бригадир Мессон согласился оставить им оружие для самообороны против немецких или итальянских партизан. После расселения в лагере основные запасы оружия, ставшего в новой обстановке ненужным, были свалены в кучи, которые охраняли английские солдаты. Но солдаты Доманова, выполнявшие функции охранников и лагерной полиции, имели полномочия в случае необходимости пускать в ход оружие, а офицеры оставили при себе револьверы и сабли. (Кавказцы, находившиеся по соседству, подверглись куда более основательному разоружению еще 15 мая — может быть, потому, что англичане считали их зачинщиками безобразий, учиненных ранее в Карнии.)

Этот приказ, естественно, вызвал страхи и толки. По словам самих казаков, их успокоило сообщение о том, что взамен их разношерстной амуниции им выдадут английское оружие (поскольку немцы не считали армию Доманова регулярным военным формированием, его люди пользовались самым разнородным оружием — итальянским, французским, немецким, кое-что казаки захватили или «позаимствовали» сами). Во всяком случае, казаки быстро выполнили приказ, и к полудню все оружие, за исключением отдельных предметов, припрятанных владельцами, было сдано. Казаки, удовлетворившись объяснением Дэвиса, не выказали ни малейшего сопротивления, решив, что если им действительно взамен выдадут другое оружие, то это следует считать признаком доброго расположения англичан.

Но казаки не слышали приказа, зачитанного английским отрядам, контролирующим лагерь. В приказе, подписанном бригадиром Мессоном, говорилось, что все сдавшиеся в плен отряды должны быть в течение дня разоружены. Дальше следовало такое дополнение:

«Если после 14.00 у кого-то из пленных будет обнаружено оружие или амуниция, его следует немедленно арестовать, и ему будет грозить расстрел… Я понимаю, что мы имеем дело с представителями разных народов, язык которых нам непонятен, и что среди них немало женщин и детей… В случае необходимости вы можете открыть огонь. Эту акцию следует считать военной операцией».