Михаил Вострышев - Повседневная жизнь России в заседаниях мирового суда и ревтрибунала. 1860-1920-е годы Страница 42

СУДЬЯ. В таком случае, расскажите мне, по старому знакомству, как это вы угораздились разломать стол и произвести такой шум в трактире Сергеева?

ПОМАКОВ. Чего рассказывать-то, посмотрите на мой кулачище, ведь вон он у меня какой. Пошел это я в трактир немножко навеселе. Сел за стол да как хвачу по нему кулаком: «Эй, вы, люди живне, шевелитесь, что ли!» — говорю. Глядь, а стол-то уж вдребезги разлетается. Понятно, после этого подбежало ко мне многое множество трактирных идиотов и давай на меня лаять. «Брысь!» — говорю, и для большего устрашения я немножечко их припужнил.

СУДЬЯ. Как же вы их припугнули?

ПОМАКОВ. Очень простым манером. Сами слышите, голосино-то у меня здоровенный. Знаете ли, я на них и рявкнул. Да так, что самому боязно стало.

СУДЬЯ. Так вы признаете себя виновным в буйстве?

ПОМАКОВ. Какое же это буйство? Разве так буянят?.. А стол сломать — я сломал. Ну и прикрикнул маленечко на половых.

Мировой судья Мещанского участка признал обвиняемого виновным лишь в нарушении общественной тишины и приговорил его к трем рублям штрафа.

Несостоявшаяся лотерея

Средней руки трактир осенью 1891 года. У одного из столов толпится человек двадцать. Шум и гам невообразимые.

— Ну как я выиграю?! Вот будет комедия! — могучим голосом заметил один из участников сборища.

— Какая же комедия? — спросил его мужчина, сидевший с листком какой-то засаленной бумаги.

— Чудак ты. Да пойми: «Не было гроша, да вдруг алтын». Достанься только мне твоя лошадь с этой самой чертовой таратайкой, сейчас же и пойду писать по Москве. Всех знакомых объезжу. Вот рты-то разинут. Дескать, что это вы, Терентий Парфенович, никак лошадкой обзавелись?.. Разбогател, скажу, до ужасти. Сдуру-то, пожалуй, и поверят.

— А ты сначала выиграй, потом и ерунди.

— Сказал: выиграю, и быть тому!

— Да ты что ж, у попа теленка, что ли, съел? — заметили ему компанейцы.

— Есть не ел, а поджаривал разную скотину, вроде тебя.

— Ты что же это, Тереха, лаешься? — обидчивым тоном заметил ему оппонент.

— Лают собаки, а я вашему брату только нос утираю.

— Мне?

— Хотя бы и тебе. Что же ты за фря такая?

В начавшуюся брань ввязались и другие члены собрания. Перепалка на словах стала принимать дурной оборот. Еще минута — и перешли в рукопашную. На их счастье в трактир явился околоточный надзиратель.

— Что за шум? — обратился последний к шумевшим.

Публика на минуту смутилась.

— Из-за лотереи ручаются, — заметил один из служащих.

— Какой лотереи?

Околоточный, заметив у одного из сидевших лист бумаги, распорядился его отобрать.

На листе было написано: «Лотерея. Разыгрывается вороная лошадь. Приметы: на лбу белая звезда, правое ухо разрезанное. А всего 200 билетов по рублю. 10 рублей ставо, чья лошадь, и 10 рублей ставо, кому достанется, и при подписке обязательно на пропой нужно. Цеховой Федор Иванов Орлов…» Дальше шли подписи. Оказалось, что на лотерею уже подписалось 49 человек, и они внесли Орлову деньги.

О случившемся был составлен протокол, коим Орлов был привлечен к ответственности за устройство недозволенной лотереи. На суд явился как сам обвиняемый, так и почти все подписавшиеся на лотерейном листе лица.

Поверенный обвиняемого просил судью отнестись к его доверителю снисходительно ввиду цели, с какой он затеял эту лотерею.

— Что же это была за цель? — спросил судья.

— Благотворительная. Он хотел пожертвовать 20 рублей в пользу бедных.

Это обстоятельство подтвердили и некоторые свидетели.

Мировой судья приговорил Орлова к одному рублю штрафа.

К судейскому столу быстро подходит Терентий Парфенов.

— Что же, ваше благородие, Орлов рубль заплатил. А лошадь кому досталась?

— Никому. Здесь лотереи не разыгрывали.

— Как же это так? Когда же она будет разыгрываться?

— Никогда.

— Значит, лошадь, как была Орлова, так и останется?

— Конечно.

— Вот те раз, и пофорсить мне на ней не придется… И нужно же было этому самому околоточному надзирателю вмешиваться не в свое дело?! Лошадь непременно была бы моя. Головой отвечаю!

Парфенов при общем смехе публики направился к выходу.

Уроки благонравия

В октябре 1891 года в Московском трактире на Сретенке, в доме Малюшина, сидела большая компания. Стол был уставлен бутылками, полубутылками и разными яствами. Из числа сидевших за столом особенно выделялся купец Александр Иванович Иванов. Его мощная фигура и могучий голос давали возможность предположить, что он шутить не любит.

В самый разгар компанейского взаимоугощения в трактир ввалилась новая компания, в числе которой оказался племянник и крестник Иванова — молодой человек лет двадцати двух Гаврила Иванов. Вошедшие уселись за соседним столом. Племянник тотчас заметил своего крестного папашу и подошел к нему поздороваться.

— Ах, это ты?.. Здравствуй, племяш и крестник!

Старик привстал и поцеловал своего племянника.

Только не губами, а кулаком по лицу, последствием чего было стремительное падение молодого человека на пол. Дальнейшее «целование» дядею племянника было прекращено вмешательством посторонних лиц.

Привлеченный к ответственности, старик Иванов очень удивился, что суд вторгается в его семейные дела.

— Я учу своего крестника благонравию, а тут меня спрашивают: зачем я его бил?.. Чудаки, я вижу, вы все. Да я его могу в порошок стереть! На то он и мой племянник!..

По объяснению Гаврилы Иванова, дядя уже не в первый раз бьет его ни за что ни про что.

— Стоит мне с ним где-нибудь встретиться, сейчас же начинается надо мною расправа.

— За что же вы его бьете? — обращается судья к обвиняемому.

— Как за что? Небось он мой крестник. Благонравию учу.

— Учить можно и словами, если находите это нужным.

— Это, господин судья, не в нашем обычае. Учить, так учить как следует, чтобы всегда эта молодятина находилась в страхе и трепете перед старшими.

Судья предлагает сторонам примириться.

— Я готов простить папашеньку крестного, если он даст подписку больше не бить.

— Гаврюха, ты это о чем тут мелешь? А?! Али забыл, как с вашим братом-молокососом расправляются? Я тебе такую напишу расписку на твоей физиономии, что и в три недели не сотрешь никакими специями.

— Вот видите, господин судья, папашенька крестный и здесь готов разбунтоваться. Нельзя ли как-нибудь его сократить? А то, чего доброго, меня и сейчас поколотит.

После долгих увещаний судьи Александр Иванов наконец согласился дать подписку, что он никогда не будет бить своего племянника.

— Оно и лучше, папашенька крестный. С этого раза я вас только больше буду уважать.

— Молчи лучше, молочное рыло. Я даю расписку из уважения к господину судье, а тебя-то я все равно достану, когда мне вздумается.

— Нет уж, раз вы даете подписку, то не должны их больше трогать, — замечает судья.

— Это ж в каких законах написано, чтобы племянника дядя не мог поучить?

— Учить, я уже вам сказал, можете, но драться нельзя. А то вам придется посидеть под арестом.

— Да?.. Ну и времена же настали! В таком случае я отрекаюсь от дальнейшего намерения учить моего племяша благонравию. Пусть живет как себе хочет.

Мировой судья Сретенского участка, ввиду состоявшегося примирения сторон, дело производством прекратил.

Щука и караси

Мещанин Константин Яковлев Черец, проживая долгое время в номерах Соловьева на Большой Спасской улице, систематически занимался обиранием бедного люда под предлогом найма их на разные несуществующие должности.

В октябре 1891 года, проходя по Даеву переулку, Черец обратился к дворнику дома Карчагина с просьбой порекомендовать ему двух способных и расторопных людей.

— Для какой же надобности?

— Одного — на должность швейцара, другого — в рассыльные.

— Куда же?

— В Александровскую общину. Я сам там служу, и начальство поручило мне подыскать нужных людей.

Черец вручил дворнику свой адрес.

На другой день дворник послал к нему своего знакомого крестьянина Егора Дмитриева Молчанова. Наниматель принял его очень любезно. Ласково спросил: есть ли у него залог?

— Какой у меня, батюшка, залог?.. Нельзя ли как-нибудь обойтись без него?

— Делать нечего, как-нибудь обойдемся. Только вы потрудитесь приготовить на книжку и кое-какие мелкие расходы.

— На какую же это книжку?

— На такую, по которой у нас все живут.

— А сколько?

— Пять рублей.

— У меня три рубля последних. Если нужно, возьмите.

Черец взял трешницу и уже больше не показывался

на глаза Молчанову. Озадаченный таким исходом дела, последний заявил о случившемся полиции.