Сергей Сергеев-Ценский - Пушки выдвигают (Преображение России - 5) Страница 42

Но у этих штатских людей успело уже создаться представление о будущей войне, как войне преимущественно артиллерийской, поэтому блестящие кавалерийские полки гвардии казались им несколько устаревшим уже родом войск, больше декоративным, чем деловым, хотя они и не скупились на слова одобрения.

Декоративным представлялся и Николай Николаевич, точно вынутый из музея старины, когда предводители войск должны были прежде всего иметь внешность, поражающую воображение.

О том, что в случае войны этот великий князь может получить высокий и ответственный пост верховного главнокомандующего, им было, конечно, известно, и они видели, что он превосходит ростом и строгостью даже маршала Жоффра, богатыря видом, но им хотелось бы получше узнать его как стратега.

Он был уже в почтенных летах, с живописной сединой на висках и в бороде, и это можно было принять за ручательство того, что он не сделает опрометчивых шагов, но он казался все-таки слишком горячим для стратега, а главное, прямолинейным.

В то же время и Пуанкаре и Вивиани соглашались с тем, что они слышали от французского посла в России Палеолога, что лучшего главнокомандующего среди русских генералов найти нельзя по той причине, что он - великий князь и все-таки из всех вообще великих князей, которых очень много, наиболее сведущий в военном деле. Что же касается холодного и обширного ума, то им, разумеется, должен обладать тот, кто при подобном главнокомандующем назначен будет состоять начальником штаба, а им мог быть только начальник главного штаба генерал Янушкевич.

Янушкевич был, конечно, тоже в Красном Селе, - представительный, еще не старый, красивый, полный энергии человек, светских манер, прекрасно говоривший по-французски. Между прочим, Палеолог не утаил от президента и премьер-министра, что в свое время, когда нужно было выбрать из двух кандидатов на пост начальника главного штаба, Янушкевич был предпочтен другому генералу - Алексееву - только потому, что гораздо более бегло изъяснялся по-французски. Военный министр Сухомлинов так и говорил царю об Алексееве: "Помилуйте, ваше величество! Ведь начальник нашего главного штаба должен будет непосредственно сноситься с начальником французского главного штаба, - поедет в Париж присутствовать на маневрах, и как же он будет там себя чувствовать, плохо говоря по-французски? Совсем другое дело генерал Янушкевич: этот говорит на французском языке, как на родном".

Сам Сухомлинов тоже хорошо говорил по-французски, в чем имел случай еще раньше этого приезда убедиться Пуанкаре: он видел, что этот еще очень подвижной для своих довольно преклонных лет бородатый генерал держит себя как ловкий придворный, но ему были мало известны чисто военные достоинства как ставленника Сухомлинова - Янушкевича, так и самого Сухомлинова, тем более что он знал, как легко для иных в последнее время стало получить в России министерский портфель.

Во время объезда войск над лагерным сбором летали внушительный по размерам "Илья Муромец" и отряд из нескольких аэропланов.

Царский шатер был раскинут на военном поле, и перед ним к окончанию объезда полков собралось до тысячи человек музыкантов всех оркестров гвардейской части. Из шатра Пуанкаре и его свита могли оценить концерт, исполненный с присущим гвардейским оркестрам большим искусством.

Наконец, в шесть часов вечера, состоялась "заря с церемонией", которая тоже должна была произвести впечатление на высокого гостя из союзной страны и его свиту.

В Красном Селе был дворец Николая Николаевича, и, пока президента угощали музыкой и "зарей с церемонией", в этом дворце люди сбивались с ног, чтобы приготовить все, что нужно, для обеда весьма многочисленных чинов свиты царя и свиты президента, министров, лиц высшего командного состава, всех, кто был вместе с царем на военном поле, и, разумеется, самого царя с семьею.

Это был не такой торжественный, конечно, обед, как в Петровском зале Петергофского дворца, не пятьсот, а не более ста человек разместились тут за составленными столами, но все же это был значительный шаг вперед в деле сближения двух союзных стран и взаимного понимания их интересов в тревожный для обеих момент.

Если Пуанкаре и Вивиани наблюдали каждый про себя возможного в близком будущем верховного главнокомандующего вооруженными русскими силами, то и сам Николай Николаевич стремился получше разглядеть их, а через них уяснить себе, так ли единодушна будет Франция во время нападения на нее мощной соседки, как этого потребует дело обороны.

Он как бы пользовался тем, что был хозяином здесь, в своем дворце, а царь, его племянник, был только гость, - поэтому иногда, как бы забываясь, вел себя несколько бравурно, по-хозяйски, причем раза два, точно в свое оправдание, сказал:

- Я - солдат, а не политик, прошу меня извинить...

Так, ему вдруг в середине обеда захотелось узнать о Жоресе в предводимой им партии.

- Я обратил внимание на то, - говорил он, обращаясь к Вивиани, сидевшему рядом с ним, справа, в то время как Пуанкаре сидел слева от него, рядом с царем, - на то, как вел себя Жорес, когда в парламенте возбужден был вопрос о кредите на поездку вашу в Россию, мсье Вивиани. Должен признаться, мне это не понравилось.

- Но ведь Жорес и его партия не могли высказаться как-нибудь иначе, ваше высочество, - с оттенком недоумения на твердом горбоносом лице ответил Вивиани. - Было бы даже неожиданно и очень странно, если бы Жорес вдруг вздумал вотировать за кредиты.

- Очень хорошо, мсье Вивиани, но я хотел бы знать: как могут себя вести подобные Жоресу в случае, если начнется война? - с живейшим интересом спросил Николай Николаевич.

- Как добрые французские граждане, ваше высочество, - тут же ответил Вивиани, несколько будто бы даже задетый этим вопросом.

Через некоторое время Вивиани услышал от него новый недоуменный вопрос, только теперь уже не о Жоресе, а о Кальметте и его миллионах.

- А что этот Кальметт, а? Он ведь, между нами говоря, был, кажется, порядочный негодяй, этот Кальметт, а, мсье Вивиани?

- Он был известный журналист, главный редактор "Фигаро", - уклончиво ответил Вивиани.

- Да, да, это мне, конечно, известно, да... Но что мне гораздо менее известно, так это вопрос о том, откуда он мог взять свои двадцать пять миллионов франков? - несколько излишне громко, как показалось Вивиани, спросил великий князь.

- Нажил литературным трудом, ваше высочество.

- Ну, полноте, - "литературным трудом", мсье Вивиани! - готовясь как будто даже расхохотаться, воскликнул Николай Николаевич, заметно побагровевший от вин. - Двадцать пять миллионов нажить честным литературным трудом ведь нельзя, согласитесь сами!

- Трудно, конечно, - снова уклончиво ответил Вивиани, - но при известном таланте Кальметта...

Он не докончил, разведя вместо слов руками и улыбнувшись, а великий князь продолжал безжалостно:

- Талантливыми журналистами богата прекрасная Франция, это бесспорно, однако я, прошу извинить мне мое невежество, не знаю другого такого Кальметта из числа французских журналистов. Он, несомненно, помогал кое-кому кое в чем, а? - за что и получил кое-что, а, мсье Вивиани?

- Кайо ведь тоже владеет миллионным состоянием, ваше высочество, напомнил, уклоняясь от ответа, Вивиани.

- Да-да, но у него это состояние от отца, оно просто получено по наследству, а что касается Кальметта, мне говорили, например, что он получал большие деньги из Венгрии, а также из Германии, от Дрезденского банка, - то есть из стана врагов Франции, а? За что же именно?

И, сказав это и неотрывно глядя на собеседника, Николай Николаевич принял поднесенный ему на подносе стакан его любимого бордо.

Однако Вивиани остался верен себе и тут. Он только слегка пожал плечом и ответил снова весьма уклончиво:

- Несомненно, это будет выяснено на суде, ваше высочество, если только суд найдет нужным копаться в прошлом человека, уже расстрелянного, хотя и частным лицом.

Он постарался, конечно, улыбнуться после того, что сказал этот Вивиани, но вице-адмирал Ле Бри, сидевший напротив, счел нужным пойти навстречу хозяину чудесного дворца и изысканного обеда и, как только взглянул на него Николай Николаевич, сказал почтительно:

- Что касается меня, ваше высочество, то я вполне уверен, что суд именно этому вопросу уделит достаточное внимание. Вообще этот процесс очень хороший урок для журналистов.

- Я думаю, я думаю, что очень хороший, мсье Ле Бри, но он несколько запоздал, этот урок! - весьма выразительно подчеркнул Николай Николаевич, а так как сам он тоже несколько запоздал осушить свои стакан, который держал в руке, то, сказав вместо тоста: "За правосудие!", он буквально влил в себя вино так, что нельзя было заметить, чтобы он делал при этом глотки.

Это был свойственный только ему одному способ пить вино; в этом он был вполне оригинален и даже непревзойден.